Катенька

Гаркалин Валерий Борисович

В 2000 году мне присвоили звание заслуженного артиста России, как бы закрепив за мной мой профессиональный статус. Не могу сказать, что меня это не порадовало. Всё же гениально замечание, что не обращать внимания на награды гораздо легче, когда они у тебя есть.

К началу нового тысячелетия я оказался загружен работой по горло. Самолёты, поезда, гостиницы, съёмочные площадки мелькали перед глазами, сменяя друг друга, как в сбесившемся калейдоскопе. Сил, правда, ещё было много, работал я с удовольствием, множество поездок меня никогда не смущало, тем более если они были связаны со сценой и кинематографом. Пожалуй, единственное, что меня искренне огорчало, так это положение в моём родном Театре Сатиры.

После ухода из театра, а затем и смерти Валентина Николаевича Плучека (а для меня ещё и трагической гибели Миши Зонненштраля), театр осиротел и начал стремительно разваливаться. Я, не дай бог, не хочу сказать ничего плохого в адрес Александра Анатольевича

Ширвиндта. Ему досталось очень тяжёлое хозяйство, и он пытается с ним справиться по мере сил и возможностей. Практически все стационарные репертуарные театры испытывали творческий кризис на фоне государственного дефолта и принципиального изменения экономической ситуации в 90-е годы, из которого пытались выбраться различными способами. Но далеко не всем это удалось и поныне, что неудивительно. Смена государственной формации, если, конечно, признать, что она произошла в России, кроме новых экономических отношений, что очевидно, потребовала и иного театра. Какого? Все вместе, с разной степенью успешности мы пытаемся разобраться в этом до сих пор.

Продолжу. Я начал понимать, что моя служба в некогда столь дорогом и любимом мною Театре Сатиры стала меня тяготить. Спектакли, поставленные Плучеком и Зонненштралем, начали разбалтываться, затем разваливаться. Играть в них доставляло всё меньшее удовольствие. При этом месячное жалование, получаемое мной в театре, было меньше, чем я зарабатывал за один антрепризный спектакль. Все 90-е годы, пока я был счастлив на сцене Сатиры, меня это абсолютно не смущало. Я уже писал, что денежное вознаграждение за труд стоит на одном из последних мест в моих приоритетах работы над ролью. Тем более в кино и антрепризах я зарабатывал вполне достаточно, чтобы моя семья ни в чём не нуждалась. Но вот так взять и расстаться в одночасье со всем тем, что мне было дорого, чего я добивался столь страстно долгие годы?! В общем, я выбрал худший из вариантов — резать хвост по частям. Я уволился из штата театра и перешёл на договор. Мне казалось, что так будет легче.

Во всём, что произошло потом, виноват исключительно я сам. Мне позвонили из театра, спросили мой график, поскольку я уже был на договоре, и управление должно было учитывать мои возможности быть занятым в репертуаре. Мы согласовали все числа, я их тщательно записал, а дальше — как отрезало. Я начисто забыл про это. И когда через какое-то время мы делали график с одной из антреприз, спокойно, с чистой совестью дал те же числа.

Подобного затмения в моей жизни больше не случалось, я очень внимательно отслеживаю свою занятость, раньше всё это ещё и Катенька дублировала. Я не люблю подводить людей, не считаю себя в праве это делать. Но тут — подлинное затмение, чёрт попутал. По какому-то идиотскому стечению обстоятельств антрепризный спектакль был ещё и рядом с Сатирой. И вот меня ждут в театре, а я ни сном, ни духом. Спокойно направляюсь играть в другое место. После спектакля мне звонит Катенька в полном ужасе и рассказывает, что поднялся большой скандал: я сорвал спектакль в Сатире. Меня как молнией ударило. Я в секунду вспомнил, как мы с управлением составляли график, как сам им давал свои свободные дни. Я бы, наверное, умер от стыда, кабы не жёлтая пресса. Поднялась такая вакханалия! На все лады обыгрывалась ситуация — Александр Анатольевич Ширвиндт уволил артиста Гаркалина! Так как правды в статьях было не густо, я как-то понемногу успокоился, а поскольку в штате театра я уже не служил, то уволить меня оттуда было попросту невозможно. Но Ширвиндт действительно смертельно обиделся на меня, что справедливо.

Особенно переживала по этому поводу Катенька. Она не терпела дисгармонии, не могла оставаться спокойной, когда что-то происходило неправильно, некрасиво, бестактно. Тем более, если виной тому были мы. Только через несколько лет мы помирились с Ширвиндтом. Меня это очень обрадовало, поскольку, повторяю, отношусь к нему с огромным уважением, а в нашем конфликте виноват был исключительно я. Катенька же была на седьмом небе от счастья. Александру Анатольевичу я благодарен ещё и потому, что он разом обрубил всё-таки хвост, связывавший меня с театром, иначе он бы ещё долго кровоточил.

Так я стал окончательно и бесповоротно ничейным.

Куда податься?

Собственно говоря, вопрос со стационарными театрами на тот момент был для меня уже решён окончательно. После «Ширли-мырли» и моих сценических успехов я стал очень популярным в театральных кругах. Меня регулярно приглашали на работу главные режиссёры многих театров. Не могу сказать, что мне это не льстило, но я всегда отказывался по разным причинам. Иногда был не слишком интересен сам театр, порой у меня физически не было времени на ещё какие-то работы. Но чаще всего дело было в другом, о чём я честно и говорил. Так, на предложение худрука Современника Галины Борисовны Волчек, крайне лестное для меня, я ответил, что никак не могу обидеть Валентина Николаевича Плучека (я тогда ещё служил

в Сатире), человека очень уважаемого мной и ничего плохого, кроме хорошего для меня не сделавшего. Мне кажется, Галина Борисовна меня поняла. Аналогичная история была и с нежно любимым мною Олегом Николаевичем Ефремовым. Надеюсь, мои ответы не только не обижали больших режиссёров, но и вызывали положительную реакцию — всё же честность и преданность должны в людях цениться. Хотя не знаю, если бы в тот период моё положение в Театре Сатиры было иным, вёл ли бы я себя столь же корректно по отношению к своему художественному руководителю. Скорей всего смалодушничал бы и перешёл в другой театр. Ведь легко убедить себя, что здесь тебя не ценят, не дают хороших ролей, а там твой талант раскроется во всём блеске; что иначе ты уже ничего не успеешь сыграть, поскольку жизнь актёрская коротка. Хотя, может быть, и не перешёл бы.

Рядом всегда была моя Катенька, являвшаяся для меня нравственным ориентиром. Она всегда разбирала каждую историю со всех сторон, изыскивая самый лучший и честный выход из любой ситуации. И Катенька не дала бы мне поступить подло. Просто не могла бы это пережить. С другой стороны, не был бы я ведущим артистом Сатиры, звали бы меня к себе руководители других театров? Как бы они прознали, что я что-то могу в своей профессии?

Правда, однажды я всё-таки поддался мстительному чувству. Да, я был на пике славы, режиссёры охотились за мной, но, как вы уже знаете, так было не всегда. В середине 80-х годов, во времена моего длительного простоя, я обзванивал театры и везде получал отказ, но продолжал надеяться и звонил снова и снова. Как вы понимаете, мобильных телефонов тогда не было, секретари главных режиссёров и директоров к телефону не подзывали, в общем, ситуация была вполне унизительная. Однажды мне удалось дозвониться в театр Эрмитаж и неожиданно к телефону подошёл его главный режиссёр Михаил Захарович Левитин. То ли я попал ему под горячую руку, то ли у него были какие-то неприятности, но на мой простой вопрос, не собирается ли театр проводить прослушивание новых актёров, он крайне неучтиво ответил: для вас, молодой человек, такого этапа в театре не предвидится. Собственно говоря, я получал отказы во всех театрах, но почему-то его ответ, возможно из-за формулировки, особенно врезался в память… Прошло много лет, и к телефону подхожу уже я и слышу в трубке голос Левитина, которого сразу узнал. Он спросил, не хочу ли я поработать с ним. Не знаю, какая муха меня укусила и где в глубинах подсознания жила моя давнишняя обида, но я, не раздумывая, ответил: для вас, уважаемый режиссёр, такого этапа не предвидится.

От природы я человек добрый, стараюсь никогда никому не хамить, и впредь не собираюсь этого делать. И стараюсь по мере сил никогда не обижать, а тем более не унижать людей. Но что-то такое, вероятно, в нас живёт, о чём мы сами не подозреваем, что делает нас хуже, чем мы есть на самом деле. Необходимо каждый раз в себе разбираться, дабы не дать этому вылезти наружу. Мне и сегодня стыдно за тот ответ, хотя он был следствием, а не причиной. Но — нельзя так. Всегда нужно взять паузу, набрать в лёгкие воздух, подумать, а уже потом отвечать.

Гамлет

Возвращаюсь к началу 2000-х годов. Я оказался артистом крайне занятым в театре и кино, но бесхозным, а значит свободным в принятии самостоятельных решений. И, надо сказать, принимать их мне пришлось довольно скоро.

Я отношусь к редкому типу актёров — не мечтателей. Не помню, чтобы даже в артистической юности размышлял, мол, хочу сыграть, например, Отелло либо Сирано де Бержерака. Я вообще не понимаю, как должны такие мысли выглядеть. Хотя, когда я читаю, что некий актёр с детства хотел сыграть такую-то роль, готов ему поверить. Просто это не про меня. Я всегда играл то, что мне поручали режиссёры, уже этому отдавая все силы, размышляя о роли днём и ночью, живя ею. Возможно, именно поэтому мне посчастливилось сыграть много ролей мирового репертуара — Хлестакова, Петруччо, Пичема, Моцарта… Я их не выпрашивал у неба. Где-то там наверху сами решили, что я уже созрел и способен с ними справиться. А потом нашлись и режиссёры, увидевшие меня в этих ролях. Надеюсь, что в чём-то я не подвёл небесную канцелярию и представлявших её режиссёров, и действительно некоторые образы мне вполне удались.

Однажды мы встретились с нашим с Катенькой товарищем Дмитрием Крымовым, на тот момент уже, по общему признанию, выдающимся художником и сценографом. Дима — сын великого режиссёра Анатолия Васильевича Эфроса и прекрасного театроведа Натальи Анатольевны Крымовой. Про Анатолия Васильевича говорить не стану, не найду новых слов, а вот про Наталью Анатольевну скажу. Она действительно была театроведом с большой буквы. Однажды она написала статью о моей работе и я к ней часто возвращался, когда у меня что-либо не получалось. Для меня это было небольшое пособие по профессиональной деятельности, в котором я находил ответы на волнующие меня вопросы. Она поняла про меня нечто такое, что не всегда могли ощутить режиссёры, да и сам я, каждый раз перечитывая эту статью, открывал себя заново. Как этого не достаёт сегодня!