Катрин (Книга 3)

Бенцони Жюльетта

Ступив за порог комнаты, она остановилась. Сара, склонившаяся над колыбелькой Мишеля, обернулась. Увидев смертельно бледную Катрин в окружении двух солдат, которые довольно смущенно жались у входа, она вскрикнула и бросилась к молодой женщине.

– Катрин! Во имя крови Христовой...

Та открыла рот, словно желая сказать что-то, а затем беспомощно взмахнула руками... Жаркая волна вдруг поднялась к голове, и мозг вспыхнул пламенем... Все закружилось перед глазами, резкая боль пронзила тело, и она со стоном рухнула к ногам Сары. У нее начался сильнейший припадок: глаза вылезли из орбит, зубы скрежетали,

на губах выступила пена, руки и ноги конвульсивно дергались. Она билась на холодном мраморном полу, к ужасу часовых, которые, не вынеся этого зрелища и забыв о приказе, ринулись прочь. Молодая женщина уже не слышала, как страшно закричала Сара, как вихрем ворвался в комнату Готье, как сбежались и слуги со всего замка... Сознание покинуло ее в момент тяжелейших физических страданий, и в этом, возможно, проявилось милосердие Господне. Сейчас ей не надо было думать о своей погибшей любви, но Сара, хлопотавшая над ней, понимала, что крестный путь ее только начинается.

Глава девятая

КИНЖАЛ МОНСАЛЬВИ

Сколько времени билась Катрин в черной пропасти, где за душу ее боролись безумие и страх? Даже Сара, не отходившая от ее постели почти ни на минуту, не смогла бы этого сказать. Цыганка вспоминала тот ужасный вечер, когда Париж, казалось, сошел с ума, опьянев в угаре мятежа, а к ней пришел Барнаби-Ракушечник, сказав, что надо, спасти впавшую в беспамятство девочку. Она вновь видела, это худенькое безжизненное тело, бледное личико в обрамлении роскошных золотых волос, трагически застывший взгляд...

Дни и ночи не отходила она от ребенка, спасая его от смерти и безумия. Это был тот вечер, когда Катрин попыталась спасти Мишеля де Монсальви и когда отец ее заплатил жизнью за безумную смелость дочери. Неужели. все повторяется, и Катрин, едва не переступив порог смерти в день, когда Монсальви ворвался в ее жизнь, угаснет теперь, когда Монсальви покидали ее? Слишком глубокую рану ей нанесли... Сумеет ли она пережить крушение всех надежд?

Между тем Катрин иногда выплывала из горячечного бреда и сквозь туман, окутавший мозг, различала Сару, видела высокую черную фигуру, застывшую у ее постели, подобно колонне. Черная тень не говорила ни слова, но слезы текли по ее лицу. Это удивляло Катрин больше всего. Почему госпожа де Монсальви плачет у ее изголовья? Может быть, она уже умерла и ее готовятся опустить в могилу? Она счастливо улыбалась, ибо эта мысль была сладостной, как глоток холодной воды, а затем снова проваливалась в забытье.

Однако всего пять дней прошло с той жестокой сцены, которая разыгралась на галерее, и мгновением, когда молодая женщина наконец пришла в себя. Она открыла глаза, ощутив прикосновение солнечных лучей, и увидела голубое небо в распахнутом окне. На лоб ее легла чья-то прохладная рука, и все в комнате обрело свой прежний облик. Изабелла де Монсальви стояла у ее постели в неизменном черном одеянии...

– Жар спал!
– послышался радостный голос Сары.

– Слава Богу!
– ответила старая дама.

Затем произошла вещь неслыханная и невероятная:

Изабелла взяла руку Катрин, бессильно лежавшую на одеяле, и поднесла ее к губам. Потом она поспешно отошла, словно опасаясь, что своим присутствием встревожит больную. Катрин с наслаждением вдохнула теплый воздух, подставила лицо солнечным лучам, стала прислушиваться к

воркованию Мишеля, который на свой манер приветствовал прекрасное утро, размахивая ручонками, похожими на крохотных розовых птичек... Все было таким сладостным и приятным!

А затем она вспомнила, что произошло. Волна боля поднялась в ее душе, и она сделала отчаянную попытку приподняться. К ней тут же подскочила Сара.

– Лежи спокойно... Ты еще слишком слаба...

– Арно!
– пробормотала она.
– Арно! Где он? О, я помню... теперь я вспомнила! Он разлюбил меня... и никогда не любил... Он любит другую, другую!

Голос ее оборвался, и встревоженная Изабелла де Монсальви, опасаясь повторения припадка, поспешно подошла к кровати, взяв в ладони бескровную руку, бившуюся в воздухе, как голубка с подстреленным крылом.

– Дитя мое, успокойтесь... Не надо ни о чем думать, не надо говорить. Подумайте о себе, о сыне.

Но Катрин, вцепившись в ее руку, силилась сесть. Лицо ее в ореоле растрепанных волос раскраснелось, в глазах появилось безумное выражение.

– Он уехал, правда? Скажите мне, молю вас, он уехал? О!
– Внезапно выпустив свою добычу, она осела на подушки.
– Нет, не отвечайте, - сказала она со стоном, - не отвечайте, я знаю, что он уехал! Я чувствую пустоту... Он уехал с ней!

– Да, - медленно и тихо произнесла Сара, - он уехал вчера.

Катрин не ответила, борясь с подступающими рыданиями. У нее не было сил плакать, и она закрыла глаза.

– Здесь слишком много света, Сара... Мне больно от него. Как сияет солнце! Оно тоже стало моим врагом...

Но солнечные лучи пробивались и сквозь опущенные веки. Она видела залитую светом дорогу, по которой бок о бок скакали два всадника. Птицы пели над их головами, заглушая своим щебетом стук копыт... Зато она слышала этот стук! Радостно цокали копыта, летели в разные стороны камешки... Всадники спешили, ибо путь их был далек: они летели вперед, унося с собой ворованное проклятое счастье! Катрин прижала к груди руки, ставшие прозрачными за время болезни, словно хотела вырвать сердце. Сара глядела на нее с испугом. Разве знает Сара, как болит разбитое сердце! Катрин стала дышать тяжело и прерывисто. Встревоженная цыганка услышала, как с губ ее срываются бессвязные слова:

– Увидеть его... только один раз увидеть... услышать его голос, ощутить прикосновение его губ... а потом можно умереть! Хотя бы один только раз...

Она была так слаба, так несчастна в своей жалкой мольбе; что Сара, не выдержав, встала около нее на колени и прижала ее голову к груди.

– Малышка моя... Не терзайся так! Тебе надо выздороветь... ради сына... и ради меня! Что будет делать без тебя твоя старая Сара? Мир велик и полон чудес... он таит столько радостей! Жизнь не кончилась.

– Моя жизнь - это он...

Никогда еще не давила на цыганку с такой силой святость клятвы. Ей хотелось рассказать, что она видела в эти пять дней: как мужчина, раздавленный горем, часами стоял в амбразуре окна, не шевелясь и не сводя глаз с больной... Стоял, сцепив руки, с сухими глазами, отказываясь от еды и от сна... пока не миновала опасность. Лишь когда врачеватель, вызванный из Орильяка, объявил, что молодая женщина будет жить, Арно оторвался от окна и, не оборачиваясь, вышел из комнаты жены.