Катрин (Книга 3)
Шрифт:
Катрин, напрягшись, как струна, крикнула:
– Говори! Говори же... молю тебя!
Тогда он произнес слово, всего одно ужасное слово, которое будет мучить Катрин в кошмарных снах, от которых она станет просыпаться в холодном поту и страшное эхо которого будет заполнять пустоту спальни.
– Я прокаженный... Прокаженный!
И повернулся к ней. Никогда еще он не встречался с таким горем. Она закрыла глаза, но слезы медленно поползли по смертельно бледному лицу. Выпрямившись около своего кресла, она поднесла обе руки ко рту, словно желая задушить крик, и, казалось,
Катрин тихонько постанывала, как затравленная лань, потерявшая надежду на спасение, и он услышал, как с губ ее слетали еле слышные слова:
– Это невозможно! Невозможно!
В небе звонко вскрикнула птица, и вместе с этим радостным щебетанием в комнату словно ворвалось дыхание жизни. Молодая женщина открыла глаза. Арно, который с замиранием сердца ждал ее взгляда, увидел, что в нем нет ни ужаса, ни отвращения, а только одна бесконечная любовь. Прекрасные губы раскрылись в ослепительной улыбке.
– Что с того!– произнесла она с глубокой нежностью.– Сколько раз подстерегала нас смерть за эти годы! Не все ли нам равно, в каком обличье она явится? Твоя болезнь станет моей: если ты прокаженный, значит, я стану прокаженной! Куда пойдешь ты, туда пойду и я. Что бы ни ожидало нас, мы должны быть вместе! Ты и я, Арно, мы должны быть вместе навсегда... изгнанные, отверженные, проклятые, преданные анафеме, но неразлучные!
Красота ее, одухотворенная любовью, была так ослепительна, что Арно, в свою очередь, зажмурился и не увидел, как она, ракрыв объятия, бросилась к нему. Только когда она обхватила его за шею, он очнулся и хотел отстранить ее, но она лишь сильнее прижалась к нему, обрекая на ужасающие и восхитительные страдания, ибо он понимал, что это счастье даровано ему в последний раз.
– Родная моя, - промолвил он слабым голосом, - это невозможно! Если бы мы были одни, я уступил бы голосу эгоистичной страсти, я унес бы тебя в такие пустынные, отдаленные края, что никто не отыскал бы даже наших следов. Но мы не одни, у нас ребенок. Мишель не может остаться без опоры в этом мире.
– У него есть бабушка!
– Она стара, слаба и сама нуждается в поддержке. Она ничем не сможет помочь ему, и ей остается только оплакивать наше несчастье. Ты теперь последняя из Монсальви. Катрин, ты единственная надежда нашего рода. Ты сильная, смелая... Ты сможешь защитить сына, ты поднимешь из руин Монсальви.
– Без тебя? Никогда я не смогу этого сделать. И что будет с тобой?
– Со мной?
Отвернувшись, он отошел к открытому окну и посмотрел на долину, расцветающую под весенним солнцем, а затем протянул руку, показывая на юг.
– Там, - сказал он, - на полдороге между Карлатом и Монсальви, монахи Орильяка возвели убежище для тех, кто станет отныне моими братьями. Когда-то прокаженных было много, сейчас осталось лишь несколько человек. Ухаживает за ними брат бенедиктинец. Туда я и отправлюсь.
Сердце Катрин
– Ты пойдешь в лепрозорий? Ты, с твоей...
Она не договорила: с твоей гордостью, смелостью, силой... Неужели он, в ком всегда было столько жизни, кто так страстно любил сражения, кто готов был штурмовать само небо, неужели он обречен на медленную смерть, худшую из всех смертей? Она не сказала этого, но Арно все понял и нежно улыбнулся ей.
– Да! По крайней мере, я буду дышать одним воздухом с тобой, я буду видеть издалека и до последнего своего вздоха горы моей Оверни; деревья и небо, которые будешь видеть ты. Мне суждена смерть, но ты больше не будешь рваться в Бургундию...
– Неужели ты мог подумать, что теперь...
– Нет. Я знаю, что ты никуда не уедешь. Обещай мне, что станешь Мишелю матерью и отцом, что будешь жить ради него, как жила ради меня. Скажи, ты обещаешь?
Ослепнув от слез, она спрятала лицо в ладонях, чтобы не видеть больше эту тонкую черную фигуру у окна, которая, казалось, уже не принадлежала земле. Рыдания разрывали ей грудь, но она изо всех сил старалась сдержать их.
– Я люблю тебя...– пролепетала она, - я люблю тебя Арно.
– Я люблю тебя, Катрин. И я не перестану любить тебя, когда превращусь в чудовище, стану лишь ошметком человека, таким ужасным, что мне нельзя будет даже показываться на глаза людям. Но и тогда я буду любить тебя, и твоя любовь поддержит меня. Я хотел отправиться в край неверных, чтобы искать смерти с оружием в руках, однако, если на то воля Божья, лучше мне умереть здесь, на моей земле, в которую я скоро вернусь...
Голос его звучал будто издалека и постепенно замирал. Катрин, опустив руки, открыла глаза и отчаянно крикнула:
– Арно!
Но его уже не было. Он незаметно выскользнул из комнаты.
***
В этот вечер Сара безотлучно находилась при Катрин, ни на секунду не выпуская ее иа виду, а Готье встал на страже у дверей. Молодая женщина, забыв обещание, данное Арно, хотела бежать к мужу. Он нашел пристанище у доброго кюре Карлата, ибо страшная новость распространилась по деревне и по замку с быстротой молнии. Безжалостная болезнь нанесла удар, и ужас объял души людей. Все, от самых бесчувственных солдат до нищих пастухов, с тревогой старались вспомнить, не довелось ли им случайно коснуться отверженного. К вечеру под стенами замка собралась толпа, раздались свирепые крики: все требовали, чтобы прокаженного немедленно увезли в лепрозорий.
Старый кюре вышел к обезумевшим от страха людям и поклялся, что уйдет вместе с Арно, если кто-нибудь попытается причинить ему зло. Крестьяне были вполне способны поджечь замок, и только в святой ограде церкви Арно мог чувствовать себя в безопасности.
Старый Жан де Кабан впервые испросил разрешения увидеться с Катрин. Почтительно склонившись перед молодой женщиной в глубоком трауре, он известил ее, что согласно закону прокаженный будет препровожден в лепрозорий Кальве после того, как в церкви по нему отслужат заупокойную мессу. Он желал знать, сочтет ли мадам де Монсальви возможным присутствовать при этой печальной церемонии.