Катя, Катенька, Катрин
Шрифт:
— Катрин, — обратилась к ней подруга, словно что-то вдруг сообразив: — А что, тебе вообще нельзя заходить в дом, когда их нет?
Катя пробормотала что-то невразумительное. Чувствуя себя виноватой, она вспомнила письмо Уне, которое начиналось так:
«Хотя Гайенка — ужасающая дыра, но я, в общем, рада, что приехала сюда. У меня здесь прекрасная комната, и я в ней одна…»
Одна в комнате. Теперь она об этом даже не вспоминала.
Катю звали все настойчивее, наверное, уже в пятый раз.
Она
— Это же безумие — разбивать лагерь в саду! В таком случае лучше отправиться куда-нибудь в глушь!
— А почему же ты не отправишься в глушь, Дворжачкова? — ехидно спросил Енда.
— Енда! — воскликнула Катя, скорее по привычке, чем из желания одернуть брата.
— Малыши — безумные грубияны, — заявила Уна с улыбкой, адресованной Станде. — Как вы с ним выдерживаете?
Катя впервые заметила, что ее кузен — красивый парень с загорелым худощавым лицом и лукавыми глазами. И возмужал он… Может, и вправду Уне стоило подарить ему улыбку?
Но Станда был иного мнения:
— Ты, Дворжачкова, не называй меня на «вы». Я просто Станда.
— Уна! — Она подала ему руку с грацией девушки с модной картинки.
— Уна? Это еще что за имя?
— Ярунка, — прогудела Катя.
И Енда своим чистым серебряным голоском пояснил:
— Яромира! — И тут же перевел это имя на азбуку Морзе.
— Тут такая безумная дыра, — начала светскую беседу бедная разоблаченная Яромира. — Как здесь можно жить?
— Пойдем, я тебе покажу! — благодушно заявила Вера и поднялась с места: — У кого ключи?
Уна задыхалась от злости.
Катя и Станда разразились смехом. Верасек покраснела:
— Ах, так? Не сердись… Я ведь думала… — Она совершенно смутилась.
— Что? В чем дело? — спросил Енда, и пришлось все ему объяснить. Хотя и с запозданием, но он долго смеялся.
Уна пришла в ярость. Нос у нее заострился, лицо побледнело, и она наговорила массу колкостей. Стала приписывать Кате фальшь, ложь, коварство; она чувствовала себя оскорбленной, высмеянной и была ужасно зла.
Нет, нет, Катя этого никак не хотела.
Она бежала за Уной по садовой тропинке. Ей не хотелось, чтобы ее гостье было плохо. Уна уселась на скамеечку у входа и сделала вид, будто она оказывает Кате величайшую милость:
— Ну ладно, Катрин! Принеси мне мою сумку сюда, потому что туда я ни за что не пойду.
И Катрин пошла.
— Катя, не сходи с ума, — говорили ей, — кончится тем, что ты еще будешь просить прощения у этой обезьяны! — предостерегали ее Станда и Верасек.
Катя опустила голову. И правда, все это было мучительно тяжело.
Держа маленькое зеркальце в руках, Уна наводила красоту, когда перед садовыми воротами загудела машина и на тропинку упали два ослепительных луча света.
— Наши! —
— Обожди тут, — сказала Катя пражской подруге. — Я поговорю с бабушкой.
Они разговаривали на кухне, в то время как доктор устанавливал «татру» в гараж.
— Послушай, — сказала бабушка, услышав позади себя шаги, — к Кате приехала знакомая девушка. Оставим ее здесь? Может быть, они могли бы вдвоем…
— Нет. Ни в коем случае не оставим! — прозвучал грозный ответ. — В палатках — ни за что!
Позади бабушки стоял не доктор, а Станда: он принес кое-какие вещи из машины. Бабушка засмеялась и теперь уже обратилась к дедушке:
— Филипп, к Кате приехала подруга…
— Такое маленькое замызганное чучелко? — Это был уже дедушка. — Сидит перед домом. Заберите ее в теплый дом, умойте, накормите.
Кате было непонятно: оказывается — маленькое замызганное чучелко?
Катя и Уна сидели с бабушкой и доктором на задней веранде, и вечер был, как говорится, нескладный.
— А что же вы, девочки, не пойдете к детям в сад? — спросила бабушка.
Катя только молча покачала головой, но в ее глазах бабушка могла прочесть твердую решимость: ни за что на свете! Уна ответила:
— Я уже вышла из детского возраста.
Удивленный дедушка вынырнул из-за газетной простыни. Катя дала бы сейчас бог знает что, только бы доктор не слышал некоторых рассуждений Уны.
— Тогда мы вас упрячем в комнатку, — решила бабушка, и Катя с доктором удивленно переглянулись.
Катя давно уже догадывалась, что история с маляром была всего лишь бабушкиной хитростью, но все же сейчас она была очень удивлена.
Когда на деревянной лестнице умолкли шаги, доктор спросил жену:
— Катенька, эта девочка у нас долго пробудет? Лучше б ты ее вместе с нашей барышней упрятала куда-нибудь в погреб…
— Я знаю, что делаю, Филипп, — улыбнулась бабушка. — Не беспокойся!
В мансарде девушки стелили постели. Вернее, стелила Катя, а Уна сидела с одной туфлей в руке. Она только вошла во вкус «безумно смешной истории», в которой главную роль играла, конечно, она, Уна, и с ней какой-то молодой человек, когда Катя наконец набралась духу:
— Уна… я… решила… и никому еще ничего не говорила. Знаешь, я пойду учиться дальше. То, что я обещала, — это была глупость.
— Что? Да ну! — воскликнула Уна и продолжала свою историю: — А он меня окликает: «Добрый день, девушка!» Я безумно испугалась. Представь себе, моя мама…
— Уна, знаешь, что я тебе скажу? — рассердилась Катя. — Ведь меня нигде не возьмут на работу. Я же ничего не умею делать. Разве что вытирать коровам хвосты. Да и кто захочет быть дворником, если может быть инженером? — закончила она торжественно.