КАТЫНСКИЙ ЛАБИРИНТ

Абаринов Владимир

Ожидая своей очереди в маленькой приемной Райхмана, я с удивлением заметил, что до меня Райхман принял бывшего коменданта лагеря в Грязовце Ходаса. Через четверть часа впустили меня. Разговор, как обычно, шел при свидетелях.

Я попросил Райхмана помочь мне попасть к Берии или Меркулову, но получил вежливый отказ. Тогда я подал ему мемориал, в котором очень подробно изложил всю известную нам историю трех лагерей вплоть до их ликвидации, то есть до мая 1940 года. После этого вступления я писал далее:

"Со дня объявления амнистии для всех польских военнопленных и узников 12 августа 1941 года прошло почти шесть месяцев. В польскую армию прибывают группами и поодиночке польские офицеры и солдаты, освобожденные из тюрем и лагерей. Несмотря на "амнистию",

несмотря на твердое обещание, данное в октябре 1941 года нашему послу Коту самим Сталиным, вернуть нам военнопленных, несмотря на категорический приказ, отданный Сталиным в присутствии генерала Сикорского и генерала Андерса 3 декабря 1941 года. о том, чтобы узники из Старобельска, Козельска и Осташкова были найдены и освобождены, к нам не поступило ни единого призыва о помощи от военнопленных из вышеупомянутых лагерей. Расспрашивая тысячи возвращающихся из лагерей и тюрем коллег, мы ни разу не услышали сколько-нибудь достоверного подтверждения местопребывания узников, вывезенных из тех трех лагерей. До нас доходили лишь слухи о том, что в 1940 году на Колыму через бухту Находка было переправлено от 6 до 12 тысяч офицерского и сержантского состава, что в шахтах на Земле Франца-Иосифа сконцентрировано более 5000 офицеров, а множество их было выслано также на Новую Землю, на Камчатку, на Чукотку, что польские военнопленные офицеры были вывезены на огромных буксировавшихся баржах (по 1700-2000 на каждой) на северные острова и что баржи эти затонули. Ни один из этих слухов не был достоверно подтвержден.

Мы знаем, с какой старательностью и точностью работает НКВД, так что никто из нас, военнопленных узников, не допускает и мысли о том, что высшим инстанциям НКВД может быть неизвестным местопребывание 15 000 узников, в гом числе 8000 офицеров. Разве торжественное обещание самого Сталина и его строжайший приказ выяснить судьбу бывших польских военнопленных не позволяет нам надеяться, что мы по крайней мере узнаем, где находятся наши боевые товарищи, а если они погибли, то как и когда это произошло?"

Далее следовала по возможности точно составленная сводка. Генерал Райхман читал внимательно… Лицо его ни разу не дрогнуло, ни на секунду не изменило выражения…

Он ответил мне, что ничего не знает о судьбе этих людей, что вопрос этот не входит в компетенцию подчиненных ему отделов, но, желая, однако, оказать любезность генералу Андерсу, постарается все выяснить и сообщить мне. Он просил меня подождать в Москве звонка от него. Прощание было прохладным. Я прождал 10 дней, после чего ночью последовал звонок: звонил сам Райхман, который неожиданно любезным, даже чрезвычайно любезным тоном сообщил мне, что, к сожалению, завтра утром он вынужден уехать, что, к сожалению, он не сможет со мной увидеться, что он советует мне ехать в Куйбышев, потому что все материалы по нашему делу пересланы заместителю народного комиссара иностранных дел товарищу Вышинскому. Я лишь успел еще ответить Райхману, что прекрасно понимаю: Вышинский ничего мне не скажет, так как до того дня. когда происходил наш с Райхманом разговор, польский посол Кот уже восемь раз безрезультатно обращался по этому вопросу к товарищу Вышинскому. На этом и кончилась моя командировка в Москву.

У нас еще оставалась тень надежды, искусно поддерживаемая прикрепленными к нашей армии энкаведистами: мы надеялись, что наши коллеги прибудут к нам в июле – августе, то-есть в тот единственный период, когда навигация в тех морях возможна. Множество раз нам под величайшим секретом нашептывали: "Только ничего никому не говорите, но будьте терпеливы – ваши товарищи приедут к вам в июле-августе". Но наступил и июль, и август миновал, и снова никто не вернулся".

Из названных Юзефом Чапским трех генералов обратиться с вопросами я имел возможность лишь к одному – Райхману. Леонид Федорович принял меня весьма любезно. Это было время, когда вся страна приникла к телевизорам, наблюдая дебаты на Первом Съезде народных депутатов. Мой собеседник, помню, особенно интересовался делом Гдляна… Однако вернемся к нашему предмету.

Леонид Федорович сразу же разочаровал меня: Чапского он не знает и никогда с ним не встречался. Зато встречался с самим генералом Андерсом. Факт этот, насколько мне известно, в литературе о Катыни не зафиксирован. Л.Ф.Райхман рассказывает (текст авторизован):

"В первых числах ноября 1941 года я вылетел в Куйбышев,

куда, как известно, были эвакуированы из Москвы посольства. Моей задачей было обеспечить безопасность дипломатов. Там по указанию руководства и произошла моя единственная встреча с генералом Андерсом. Она состоялась в ресторане, в отдельной комнате. Андерса сопровождали адъютант и еще какой-то поляк. Со мной было два работника из оперативной группы контрразведки в Куйбышеве. Андерс передал мне список польских офицеров на одной неполной страничке и просил принять меры к их розыску. Я тут же передал этот список одному из находившихся со мной оперативных работников и обещал позвонить через две недели. Однако до истечения этого срока я вылетел в Москву. Перед отъездом я позвонил Андерсу и сообщил, что вопросом о разыскиваемых офицерах занимается тот самый работник. которому я вручил этот список в присутствии его, Андерса. Делами, хоть в какой-то мере касающимися поляков, в наркомате госбезопасности занимался только Георгий Сергеевич Жуков (комиссар госбезопасности 3-го ранга), являвшийся с сентября или октября 1941 года уполномоченным ГКО по формированию польской армии. У него был мандат за подписью Сталина, и только он один имел право встречаться с поляками без особого на то разрешения руководства наркомата. Отдел Жукова подчинялся мне как заместителю начальника контрразведки, но не сам Жуков и не по польским делам. Кроме встречи с Андерсом, в дальнейшем я не участвовал ни в каких встречах с кем-либо из поляков. Фамилию Чапского я никогда не слышал".

Спросил я Л.Ф. Райхмана и о его участии в подготовке свидетелей по Катыни для Нюрнбергского процесса. Это отдельная тема: в одном из советских архивов имеются протоколы заседаний так называемой правительственной комиссии по Нюрнбергскому процессу, где Райхман фигурирует в качестве одного из трех членов группы, работавшей с катынскими материалами; кроме него, в группу, судя по протоколам, входили А.Н. Трайнин и Л.Р. Шейнин (подробнее об этом ниже). Леонид Федорович ответил так:

"К Нюрнбергскому процессу я не имел ни малейшего отношения. Был еще один эпизод, связанный с поляками: летом 1946 года (точнее не вспомню, помню только, что на мне была гимнастерка без шинели) мне позвонил Меркулов и предложил явиться к Молотову. Он не сказал, какой вопрос будет обсуждаться, сказал только: "Выскажите наше мнение". Это был единственный раз. когда я общался лично с Молотовым. Кроме Молотова в кабинете находился Вышинский. Оказалось, что готовится решение относительно статуса бывших польских граждан в СССР. Я высказал ряд своих соображений [93].

С Шейниным я был знаком, мы иногда встречались в одном доме, но никогда с ним не сталкивался по службе. С Трайниным не был знаком вообще, никогда его не видел, фамилию его я знал.

С апреля 1946 года по 6 июня 195) года (был вызван в Москву в связи со смертью отца) я находился в западных областях Украины, где участвовал в операциях по борьбе с оуновским бандитизмом, поэтому никакого участия в работе правительственной комиссии по Нюрнбергскому процессу принимать не мог. Как появилась моя фамилия в протоколах? Возможно, Вышинский назвал меня потому, что отдел Жукова, как я уже сказал, подчинялся мне. Самого же Жукова в 1946 году уже не было в Москве".

Зашла, конечно, речь и о только что появившейся публикации в "Московских новостях" [94] .

"Что касается опубликованного в "Московских новостях" от 21 мая 1989 года "рапорта на имя генералов Зарубина и Райхмана", то это явная фальшивка хотя бы уже потому, что в 1940 году я имел звание майора [95] . Кроме того, направляться такой рапорт мог только на имя начальника Главного управления лагерей Наседкина. Единственный известный мне чекист по фамилии Зарубин работал в это время в разведуправлении в звании, если не ошибаюсь, капитана".

[94] Акуличев А., Памятных А. Катынь: подтвердить или опровергнуть. "Московские новости". 21.5.1989. Среди прочего в этом материале излагается рапорт начальника минского НКВД Тартакова на имя генералов Зарубина и Райхмана от 10.5.1940, которым Тартаков докладывает о ликвидации офицерских лагерей.