КАТЫНСКИЙ ЛАБИРИНТ
Шрифт:
В.А На обмен.
А.Л. На обмен – это было. Было на обмен. Но они, по-моему, где-то располагались ближе к Минску. Эти вот, которых на обмен везли с немцами. Я гут не участвовал совершенно в этих операциях. Там участвовало в основном КГБ, кагэбисты этим делом занимались. А мы туда не касались. Мы занимались только конвоированием уже приготовленных кагэбистами людей. У нас с каждым конвоем шел вот этот самый уполномоченный
В.А. Чем?
А.Л. Придирался уж очень. Некультурно себя вел Зазнайства уж очень у них много было.
В.А. В каком примерно звании были эти уполномоченные?
А.Л. У них звания свои – такие треугольнички, вернее, не треугольнички, a уголки. Два уголка, три уголка – меньше не было [86].
В.А. А почему вы в полк не вернулись после госпиталя?
А.Л. А тяжелораненых увезли далеко в тыл. Я попал в Уфу. И когда я пролежал 3 месяца в госпитале, меня направили на формирование в Свердловск. А в Свердловске, по сути дела, и не спрашивали.
В.А Но у вас особого не было стремления вернуться в свою часть?
А.В. Вообще-то меня направили в Свердловске помощником начальника связи дивизии. Но когда я дежурил по штабу дивизии, связался с одним знакомым, который служил в Москве, в Главном управлении наших внутренних войск. А. нет, он в пограничных войсках был. Я связался с ним по ВЧ, разговариваю – и входит командир дивизии. Ты что ж, говорит. на фронт хочешь? И сразу отправил на фронт.
В.А. И где войну закончили?
А.Л. В Бресте. До Кракова дошли – и нас вернули. Бандформирования в Прибалтике организовывали соединения с украинскими националистами. И задача была охранять дорогу Москва – Минск – Брест, по которой шло очень много техники. Мы гут и закончили войну.
В.А. А у батальона была прямая связь с Москвой?
А.Л. ВЧ была. Я первый 22 июня принял приказ вскрыть пакет и начать формирование полка. В 5 часов утра.
В.А. То есть можно было связаться с Москвой, минуя штаб бригады?
А.Л.
В.А. Алексей Алексеевич, но ведь НКВД такие жуткие преступления совершил против собственного народа. Почему вы думаете, что они поляков не могли ликвидировать?
А.Л. Я не слышал этого. Не слышал.
В.А. Но ведь могло быть так: конвой сопровождает до определенного пункта, а дальше передает госбезопасности.
А.Л. Именно так и было. Я, например, всех своих передавал другому конвою. Сдаю я их – их допрашивают, не нарушал ли я порядок, не оскорблял ли. И мне подписывали: претензий нет, проверял такой-то. Я этот документ предъявлял командиру.
В.А. Да, я видел такие документы. Но могли конвойные просто не знать, что с поляками стало?
А.Л. Я, например, не слышал, ради Бога, не слышал я этого.
В.А. Ведь это была строго секретная операция.
А.Л. Вот, выходит дело, настолько она строга, что не все о ней знали. А сейчас с прискорбием приходится слышать задним числом…
…Вот и генерал Серов и потом генерал Любый тоже из наркомата внутренних дел – не было такого, чтобы он нас заставлял или информировал об этом. Не информировал и не заставлял. Хотя иногда необходимо было просто пристрелить нарушающего.
В.А. То есть как?
А.Л. Ну если едет человек с огромным количеством золота, денег в чемодане, бежит на восток – и таких он не требовал расстреливать. А надо бы расстрелять. Это уж когда мы в Смоленске несколько дней были в заградотряде, и беженцы шли большими группами – вот среди них такие люди были. И то никто нас не принуждал расстреливать таких людей. А таких бы надо, кажется, расстреливать.
В.А. Мародеры?
А.Л. Мародеры самые настоящие. Мы их судили "тройками" и в конце-то концов расстреливали, но не самосудом же. Это не самосуд. Страшно уж очень, понимаете, когда беженцы… Их приходится встречать, у них вот такие глаза… Это нужно видеть, а передать, что это такое…
В.А. А почему вы их задерживали?