Каурай. От заката до рассвета. Часть 2
Шрифт:
— Эй, вы! — огорошили их снизу и долбанули чем-то по доскам. — Хорош дрочить! А ну, слезайте, живо!
Рассерженный голос Берса хлесткой пощечиной посшибал их с насеста, и Игриш чуть ли не кубарем покатился по лестнице. В последнее мгновение, прежде чем сеновал пропал с глаз, мальчик увидел, как Милош торопливо закапывает коробочку в сено и бросается следом.
— Так, бездельники, закончили? — Берс упер единственный кулак в бок, когда Игриш спрыгнул на землю. За спиной однорукого атаманца ворота были широко распахнуты — в конюшню заводили взмыленных лошадей.
— Тут и рота солдат не закончит… — поморщился
— Тогда ты оставайся здесь и помогай распрягать кобыл, а потом заканчивай кидать навоз, — кивнул Берс Бесенку и сплюнул, — а ты дуй за мной! — бросил он уже Игришу и прошествовал вон из конюшни. Игриш виновато поджал губы и под торжествующим взглядом рыжего надсмотрщика помчался догонять Берса.
Атаманец, не оглядываясь, преодолел двор, забитый новоприбывшими всадниками, и направился к землянке, где их уже ждала бабка Клюнья — сухая и тощая, как скелет, старуха, которая сразу взяла Игриша в оборот и чуть ли не за шиворот потащила его в полумрак землянки, где сунула в руки метлу, а сама бросилась стряпать.
Вскоре по лестнице застучали десятки голодных сапожищ, хлопнула дверь, и в берлогу ворвалась толпа потных уставших и страшно злых мужиков. Игришу вручили тяжеленный котелок с кашей и половником и отправили раздавать кушанье — накормить такую ораву оказалось делом непростым: он отдавил наверно с десяток ног и выслушал с сотню скабрезных шуток, прежде чем раскидал еду по столам. Скоро атаманцы громко застучали ложками, и ругань ненадолго поутихла, сдобренная кашей и прохладной горилкой. Не успел Игриш смахнуть пот со лба, как мужики затребовали еще горилки, и мальчик на пару с бабкой Клюньей и еще парой любопытных кошек отправились штурмовать погреб. Когда оба вернулись, гора грязной посуды уже дожидалась их в углу, а душную темноту землянки прорезали огоньки люлек и прокуренные голоса, которые фраза за фразой все сильней закручивали водоворот взаимной неприязни.
— Уже полгода по лесам валандаюсь… — горько посетовал на свою судьбинушку горбоносый атаманец, развалившись на стуле и вытянув босы ноги. — Сапоги — десятую пару истоптал! А этот пес, как сидел на своем месте так и сидит.
— И дальше будет сидеть! — грянули с разных сторон и одобрительно забубнили.
— Что нам обещали, когда принимали нас в Братство? — сказал разбойник Коляда, сверкая лысиной. Он склонился над столом и методично выковыривал грязь из-под ногтей острием кинжала. — Кто помнит?
— Скинуть к Сеншесу этого трижды проклятого Шкуродера и его прихвостней, — атаманцы охотно застучали кулаками по лавкам. — Вернуть нам землю, свободу! Установить старые порядки! Сделать Вольное Пограничье вольным не на словах! Прогнать ненасытных собак Крустника!
— А на деле?.. — поднял жесткие глаза Коляда и вбил острие кинжала в столешницу. — Где сам Баюн?! Набаял нам, собака, про волю!
— Побойся бога, Коляда, — одернул его Берс. — Помянутся тебе твои слова, ох, поди помянутся.
— Я и повторить их могу, — не стушевался Коляда, щуря косящий глаз. — Баюн нас уже который год кругами водит. А острог Серго как стоял, так и стоит целехонький. Нас кречетовы молодчики щелкают, как воробьев. А толку?
— Тебе, Коляда, рано еще бузить, пустомеля! — хохотнули за его широкой спиной.
— Кто сказал?! — вскочил клыкастый Коляда с обнаженным кинжалом
— Молчал бы уж, Коляда, — одернул его хозяин землянки, огромной скалой восседающий во главе стола с мурчащим котенком на коленях. Тот ласкался и выгибал спину, когда железные пальцы проходились по его полосатой шкурке. — Ты намедни, сказывают, Ермея на тот свет отправил?
— Ну! — выпятил острый клык Коляда. — Даже если и так?
— А зачем?
— Спрашиваешь?! Кто бы эту мразь не…
— Мразь мразью, — покачал головой медведь, — а вот Ермей был, для примеру, одним из тех, кто закладывал острог и знал его как свои пять пальцев, — сверкнул он железной пятерней в тусклом огне лучин. — Где какие входы-выходы, смену караулов и так далее. А ты его головы лишил да на ветку. И что-то еще гутаришь за Серго? Не стыдно?
— Мне? Стыдно?! — скрипнул зубами Коляда. — Я развешиваю по веткам ту мразь, которая продает наши земли феборской гнили! Кто сечет и вешает всех не согласных лизать задницу Крустнику! Не ты ли, Рюк, гутарил мне что Серго пора валить, когда приглашал меня в Братство?
— Гутарил, — кивнул хозяин землянки. — И готов повторить снова: место Шкуродера — на ветке. Но чего ты добился расправившись с Ермеем?
— Предлагаешь мне с ним дружбу водить?! После того, что он сделал!..
— Нет, — вздохнул Рюк с таким видом, словно ему приходилось наставлять неразумное дитя, — предлагаю тебе пошевелить мозгами. Хотя бы раз в жизни. Вот ты расправился с Ермеем, отомстил за свою бедную семью, дальше что? Стол Серго покачнулся? Нет, стоит, прочнее прочего. У тебя есть ниточка в его терем? Снова нет — Серго безвылазно сидит там, окруженный неприступными стенами, а его покой охраняет Кречет. Даже больше! Птички чирикают, что он умудрился привести в услужение воеводе какого-то опричника…
— Опричника?.. — прошелся удивленный возглас из конца в конец землянки, и атаманцы нервно заерзали на лавках. Игриш тоже — едва не упустил пузырь с горилкой и навострил уши.
— Я конешно весь в сомнениях, — задумчиво почесал бороду Рюк острым как бритва ногтем, — всамделишный ли это опричник или простой проходимец, захотевший пригреться у воеводиного очага, но звоночек тревожный. Коляда, это ж твои молодцы пару деньков назад совершали налет на малашкину шинку и спалили ее дотла?
— Ну мои… — выпрямился Коляда, криво ухмыльнувшись. — Знатно полыхнула малашкина шинка!
— Туда ей, старой п…де, и дорога! — поддержали его несколько голосов. — Она постоянно ватагу Кречета угощала.
— Шинку-то зачем палить? — не согласились с ними. — Эту ведьму на сук, и правильно! Но шинка-то чего вам плохого сделала? Где нам теперь ледяной горилки попить можно? Здесь что ли?!
— У Малашки хорошей горилки давно не водилось. Как помер муженек ейный, так хоть воду колодезную пей, не захмелеешь!
— И чего ты добился этим мероприятием, позволь узнать? — не отставал Рюк от Коляды. — Кречет живехонек, людей его — так потрепало маленько, а шороху вы навели знатного. Хуторчане нас страшатся до поросячьего визгу, называют страхолюдинами и тянутся в Валашье, под защиту пана Шкуродера и его откормленных хлопцев. Сколько людей в той сече полегло? Двадцать, да?