Каурай. От заката до рассвета. Часть 2
Шрифт:
— Ты это на что намекаешь? — сверкнул глазами Коляда. — Что я вам мешаю, что ли? Значит, я денно и нощно по большакам да по лесам с саблей ползаю, душу да вешаю эту погань, а ты тут, Рюк, телеса свои греешь у печки и еще винишь меня во всех грехах?!
— До выводов мы пока не дошли, но раз ты настаиваешь… — хлопнул рукой по столу Рюк. — Да, Коляда, сдается мне, твои методы наше предприятие только расшатывают! Многие убеждены, что твои колядники ничем не лучше шатранских степняков, которые тут знатно шороху навели когда-то, но ты, наверное и не помнишь, как оно
— Ты-то сам чем похвастаться можешь, кроме числа галушек, которые тебе Клюнья скармливает, а? Нашелся мне тут, советчик!
— Говори да не заговаривайся, Коляда! — прикрикнул на него Берс. — Рюка поставил над нами начальствовать сам Баюн!
— Это пока…
— Что ты там пробубнил?
— Смешные вы, панове, — откинулся назад Коляда и рассмеялся. — Рассказываете про какую-то волю, старые порядки, вольную от ига Крустника, которому Серго душу продал за власть и грязное золото, а сами меня вините, что я не держу саблю в ножнах. Я казак! И отец мой был казак, и дед его! Не предстало мне, вольнолюбцу, на печи лежать! Где Баюн? Покажите мне Баюна, который собрал нас здесь под одной крышей, назвал нас Братством и направил вырвать Правду из окровавленных рук Шкуродера! Или, может, наврал нам, атаман наш? Очаровал своими сказками про счастливую, вольную жизнь, а сам сейчас у того же Шкуродера за столом мед пьет?!
— Иди, проветрись, Коляда, — покачал головой Берс. — Может, поймешь, что со своим “вольнолюбием” ты Братство по миру пустишь. Потом погутарим.
— А чего гутарить? Не нагутарились еще? — вскочил Коляда и налег на стол, стараясь заглянуть каждому в глаза. — Нету мочи уже по этим лавкам сидеть — жаловаться и горю запивать! Действовать надо! Острог штурмом взять и повесить Шкуродера с его верным псом на воротах! А панночку, эту ведьму проклятую, по кругу пустить, как она того и заслуживает!
— Насчет панночки можешь не волноваться, — хохотнул Берс. — До нее уж кто-то добрался и поработал с ней так, что недолго бедняжке осталось. Поговаривают, изукрасили ее мастерски, словно сам Сеншес постарался. Я бы так не смог. Не ты ли, Коляда, такой затейник?
— Шутишь? Был бы я, ведьмина башка лежала бы сейчас в бочке с огурцами! Послал бы ее в подарок папаше! Но ежели вы гутарите, что панночка нонче подыхает в муках, значит, воевода ни о чем другом думать, как об этой своей змеюке, не в состоянии. Это же шанс!
— Для чего?
— Чтобы взять Валашье приступом, дурная твоя голова! Убить змеюку с одного удара!
— И у тебя, дружище, есть для этого силы? Лестницы, крючья, осадная башня, или хотя бы пара пушек, чтобы проделать в частоколе дырку? Или хотя бы грамотный человек, который знает с какой стороны к острогу можно подойти незамеченным?
— С его “вольнолюбием” мы лишились и этого шанса, — проговорил Рюк и хохотнул: — Все что нам осталось — это довериться сопливому мальчишке…
— Какому еще мальчишке? — поднял брови насторожившийся Коляда.
— А которого ты сам вчера притащил из лесу, — хмыкнул Берс. — После того как прикончил
— А где второй, тот горюнов плут? — заколыхался Рюк. — Давай, тащи его сюда, Берс. Хватит ему там в говне ковыряться!
Кряхтя, Берс поднялся с лавки и двинулся к выходу. Застучали сапоги по ступеням, хлопнула дверь. Но не успел горячий спор разгореться вновь, как к ним в жаркий полумрак наведался Бесенок, вытирая чумазое лицо рукавом и принюхиваясь к запахам еды.
— Эй, малец, не стой на пороге! — зазывали его к себе радушные атаманцы. — Дайте ему сесть! Клюнья, дай чего-нибудь мальцу пожевать, а то он еле на ногах держится.
Милош охотно втиснулся на лавку и сунул в рот недоеденный ломоть хлеба.
— Слухайте, хлопцы, да я же знаю этого пострела, — подслеповато сощурился горбоносый атаманец. — Да это не кто иной как Милош, кузнецово подмастерье! Бесенок!
— Да, это я, — довольно расплылся в улыбке Милош. — Здоров, дядь Щурый!
— Чего, малец, решил на вольные хлеба? Надоело тебе на горюновых мехах качаться?
После этих слов весь зал взорвался задорным хохотом, а перед покрасневшим Милошем росла тарелка с галушками и наплескивали полный стакан горилки.
— Рюк сказывает, якобы, ты знаешь панские укрепления?
— А то! — довольно ухмыльнулся Милош с полным ртом галушек.
— И что даже караулы знаешь? — допытывались у него атаманцы.
— Угу… — кивнул тот, пытаясь протолкнуть в горло так нежданно свалившиеся на него галушки.
Игришу оставалось только позавидовать такому счастью: про него атаманцы напрочь позабыли, и одна только бабка Клюнья беспощадно гоняла его с поручениями, постоянно насвистывая ему вслед свое “Ну, держииись!”
— И если что и ворота сможешь открыть? — задал резонный вопрос Берс, отодвигая подальше стакан с горилкой.
— Смогу, — уверенно кивнул Милош и потянулся к горилке, но та отъехала от него еще на ладонь. — Раз плюнуть, вы только скажите когда!
— И не забоишься? Дело-то серьезное. Опасное.
— Нее, — покачал головой мальчик. — Если вы ночью на приступ пойдете, то всяко открою. Они там на рассвете сменяться должны — в ту пору эти оболтусы вообще ничего не соображают: что старая смена, что новая — думают только как рожи себе не порвать от зевоты. Прокрасться мимо и снять запоры — плевое дело!
— А не врешь ты часом? — задумчиво зацокал пальцами по столу Рюк.
— Я? Вру? — хмыкнул Милош. — Еще чего не хватало!
— Такое ли это плевое дело прокрасться мимо сторожей и открыть ворота, как ты гутаришь?
— Давно бы уже открыли и без твоей помощи, если б это было так просто. Уж не дуришь ли ты нам головы своими баснями?
— Я сколько себя помню по этому частоколу гуляю! — разозлился Милош. — Знаю там каждый столбик, каждую дощечку. И меня там все знают — Кречет в особенности. Он хоть и мудак, но понимающий. Ежели вернусь, повинюсь и попрошусь обратно — в худшем случае, устроит хорошую взбучку, ну или в поруб посадит на пару деньков. Мне не привыкать… А вот опосля!