Кавалер дю Ландро
Шрифт:
— Возможно.
— Я никогда не буду стрелять в своих.
— Вы дезертируете?
— Я держал свое слово, генерал, до последней возможности. Но я не хочу вас обманывать, я не могу больше служить человеку, который готов начать беспощадную войну только для того, чтобы спасти свой зашатавшийся трон. Тем более уже начались мирные переговоры.
— И, конечно, речь идет о возвращении Людовика XVIII?
— Естественно, а если вы будете упорствовать, то все потеряете.
— У меня есть одна слабость: я не умею предавать.
— И поэтому я беру у вас отпуск. Я немедленно уезжаю и со мной лейтенант Десланд. Если вы попробуете меня остановить, я перебью
— Я не буду чинить вам препятствий. Но, зная вашу преданность, я удивлен вашей изменой. Это весьма болезненный удар для меня.
— Моя преданность имеет другое происхождение, не то, о котором вы думаете. Она существует сама по себе, нейтральна, каким бы странным это вам ни показалось.
— Тогда почему вы бежите?
— Родина меняет правителя и сознание. Еще раз. Я не хочу убивать своих.
— Вы не так уж и нейтральны!
— Мне не дает покоя моя преданность, увы! Или, скорее, мое безумие… Я благодарю вас за отношение ко мне, за вашу доброту.
Ландро и Десланд не были одиноки в желании дезертировать из наполеоновской армии. В третьем полку Почетной гвардии было много людей из центральной Франции, Берне и Гаскони и даже иностранцев. Они также бросились в бега, покинув свои части в Шартре и стараясь тайком вернуться к себе. Десланд и Ландро уже почти в конце пути наткнулись на жандармов. Они заявили, что посланы в Тур подготовить квартиры для остальных сил. Жандармы не стали настаивать, и правильно сделали. Два боевых товарища не задумываясь уничтожили бы их одним движением. Едва появившись в Ублоньер, Ландро вступил в контакт с руководителями мятежников: Ла Рошжакленом, д'Отишампом и Сюзанеттом. После чего посетил своих фермеров и набрал отряд в тридцать человек. Он их одел за свой счет в куртки из козьих шкур и в меховые шапки (поэтому их и стали называть — «Казаки Ландро»). Выступление было назначено на 15 апреля. Об этом по селениям носились противоречивые слухи: одни распространялись роялистами, другие — сторонниками императора. Настало 15 апреля. Колонна правительственных войск встретилась с двумя небольшими отрядами мятежников под командованием шевалье дю Ландро и Алексиса де Нуе. Отряды остановились и приглядывались друг к другу. Тримбаль приплясывала на месте, готовая помчаться вперед, и Ландро уже обнажил саблю.
— Смотри! — крикнул Десланд. — Они повернули назад. Они не хотят драться.
— Уйдем и мы, — заговорил Нуе. — Как бы то ни было, цель достигнута. Они увидели, что Вандея взялась за оружие, и это облегчит переговоры в Париже.
— Мы их погоним!
— Один против трех? Послушай, шевалье, ты можешь оставаться, но я своих людей уведу.
Ландро пожал плечами:
— Один против трех, что ж, прекрасно! Под Реймсом было и побольше, не правда ли, Десланд?
Потом во главе своих тридцати «казаков» он вернулся в Ублоньер. Там был приготовлен хороший ужин. После сыра и орехов смеялись и пели. Вслед за Десландом маленькое войско запело «Махровую фиалку». Только шевалье был молчалив и едва прикоснулся к вину. Его мрачный взгляд остановился на цветущей яблоне. Когда бочонок с водкой опустел, он наконец стряхнул с себя оцепенение и сказал:
— Все, ребята, достаточно. Все, кто хочет, могут вернуться к себе. Остальные оставайтесь здесь, места много. Если понадобится, я вас позову.
Ушли все, в своих козьих шкурах и меховых шапках. Шевалье сидел в кресле перед камином и смотрел в огонь. К нему подошла старая Перрин.
— Наш командир, — проговорила она, — не надо расстраиваться из-за пустяка…
Это
А в это время в префектуре Каволо докладывал префекту о случившемся днем:
— Господин префект, отряд шуанов, большинство пеших и около тридцати конных в меховых шапках, встретили на дороге отряд наших солдат. Естественно, не обошлось без Ландро. Но он был разочарован. Противники разошлись, не произведя ни единого выстрела. Это произошло недалеко от Пузожа, в самом неблагополучном районе.
— Едва вернулся и опять взялся за свое.
— Другие, руководители, не проявляют активности. Но он не может упустить случая спровоцировать силы порядка. Я предлагаю немедленно его арестовать.
— О чем вы говорите, Каволо?
— После этой неудачи шевалье не сможет удержать своих людей, и они разбегутся по домам, я в этом почти уверен. Если действовать осторожно, мы можем выиграть день или два.
— Все напрасно, мой дорогой Каволо. Я только что получил депешу из Парижа: монсеньор граф д'Артуа вошел в столицу 12 апреля. Вы меня слушаете? Союзные державы согласны на реставрацию Бурбонов. Скорее всего, Людовик XVIII уже готовится к возвращению из эмиграции.
— И вы боитесь, господин префект, что нас вскоре ожидают неприятные хлопоты?
— Совершенно верно, особенно в этом департаменте.
Каволо был только преданным слугой, лишенным политической гибкости и не знающим, что такое неповиновение. Он даже не мог подумать, что его префект уже завязал «сердечные» отношения с руководителями шуанов. Не было случайностью или проявлением трусости то, что солдаты не приняли боя с отрядом Ландро. Также втайне вандейские генералы обещали «поставить воинственного шевалье на место». Они заявили, что его отряд незначителен и не представляет опасности. Что касается Нуе, то не стоит беспокоиться, он «образец дисциплинированного воина» и в эту историю был втянут случайно. В штабе роялистов уже начались раздоры. Грядущее возвращение короля разжигало аппетиты. Началась борьба за будущие чины, и потребовались письменные свидетельства то ли действительных, то ли мнимых заслуг. Некоторые были отстранены от дележа пирога и с готовностью бросились предупредить дю Ландро, что «его принесли в жертву политическим амбициям». Они увидели плохо выбритого, равнодушного человека с бутылкой вина в руке. Они ожидали взрыва, но были свидетелями только вялого пожатия плечами. К вечеру, немного протрезвев, но все еще мрачный и угрюмый, он говорил Десланду:
— Вот в чем наша ошибка, мы никогда не умели идти в ногу, не подчинялись одному вождю. Каждый тянул одеяло на себя. Сейчас все это общество бросится в Париж требовать должностей, званий, орденов. Они будут выдавать себя за верных слуг короля. Они будут присваивать себе дела тех, кто погиб здесь, родом из других провинций или был в эмиграции.
Форестьер добавил свою щепотку соли на его рану:
— Малыш, разве так можно? Я узнал о твоем возвращении от соседей. Ты забыл, где я живу?
— Дорогой наставник, вы знаете, какое я питаю к вам уважение, но у меня были сложности в отношениях с законом. Кроме того, я был не в настроении.
— Ты не мог даже написать? Одно письмо, Юбер, не отняло бы у тебя много времени.
— А что я мог написать? Что я остаюсь к вам привязан? Вы и так это знаете.
— Мы часто вспоминали тебя с мадам Сурди. Она также обижается на тебя. Как она постарела, бедняжка!
— Вы тоже не помолодели, наставник. Вот уже и согнулись. Возраст есть возраст.