Кавалер дю Ландро

Бордонов Жорж

2 мая произошло столкновение с Блюхером под Лейпцигом. Фельдмаршал отступил после жестокой рубки, потеряв двадцать тысяч солдат. Но, не имея достаточно сильной конницы, Наполеон не смог развить успех. Русские и прусские войска соединились в Саксонии и строили укрепления. 20 мая Наполеон выбил их с позиций. Раз за разом атаки Блюхера захлебывались, наткнувшись на «марий-луиз», выстроившихся в каре, как настоящие ветераны. Но и теперь, без кавалерии, он не смог превратить отступление противника в бегство. Это была еще одна пиррова победа. Дорога на Берлин открыта, но французы устали, и боеприпасов не хватает. Надо ждать прибытия обозов с продовольствием, снаряжением и дополнительных сил кавалерии. 4 июня подписано перемирие. Австрия снова предложила себя в посредники на переговорах. Известен разговор, происшедший между Меттернихом и Наполеоном:

— Сир, я только что проехал по расположению ваших войск: ваши солдаты — дети. Когда и они будут истреблены, в свою очередь,

кого вы будете набирать в армию? Призовете еще моложе?

— Вы не военный, Меттерних, и не знаете, что такое душа солдата. Вы еще не научились презирать чужую жизнь. Для меня ничего не стоит погубить на двести тысяч жизней больше или меньше.

— Соблаговолите, ваше величество, открыть окно, и пусть вся Европа услышит эти слова.

Начались переговоры, которые никого не обманывали. Наполеон понимал, что, если он уступит, требования коалиции будут увеличиваться. Ему предложили оставить за Францией левый берег Рейна и северную часть Италии, чтобы отобрать и их при первой же возможности. Генеральный штаб был категорически против. В воздухе пахло изменой. Многие высокопоставленные приближенные императора последовали примеру Мюрата и Бернадотта. Потеря Испании еще более осложнила ситуацию. Это было уже слишком! Наполеон встал на дыбы, решил пойти ва-банк под девизом «Все или ничего»! К этому времени союзники, к которым присоединилась Австрия, довели число своих войск до пятисот тысяч человек. У Наполеона было не более четырехсот сорока тысяч солдат, часть которых была связана необходимостью защищать плацдармы в Пруссии. Артиллерии у французов было едва треть от того, что имели союзники. Еще можно было двинуться на Берлин, ударить в самое сердце прусского сопротивления. Но он предпочел не оставлять одного из последних своих союзников из германских монархов, короля Саксонии. Армии встретились под Дрезденом 26 августа 1813 года.

Все это только история, полотно, на фоне которого по доброй или злой воле правителей живут и умирают люди. О войне узнают из бюллетеней, газетных сообщений, о ней безапелляционно высказываются стратеги и пишут мемуары генералы. Только солдат видит ее вблизи, но редко его воспоминания попадают на бумагу. Да и что он видит? Как падают его товарищи. А что он понимает при этом? Труба играет атаку или отступление, войска наступают или отходят, позиции остаются неприступными или, наоборот, оставляются. Наполеон ругался со своими генералами. «Эти люди, которых он осыпал почестями и богатствами», изо всех сил старались показать дипломатам, что они не желают ничего кроме мира. И об этом должен был думать император как главнокомандующий.

Но и в войсках у каждого солдата имелись свои проблемы. Заботы Ландро были для него не менее трудными чем для императора его. Просто они были ближе к грешной земле. Это были заботы простого лейтенанта. У него в подчинении состояло пятьдесят солдат. К этому моменту он уже потерял десять человек из-за ранений или болезней. Его обязанность — выполнять приказы, но для этого надо было держать в руках свою «маленькую банду», обеспечивать ее крышей для ночлега в селениях, через которые они проходили, следить, чтобы каждый отвел свою лошадь в конюшню и, как бы ни устал, расседлал ее и тщательно протер ей мокрую спину. Шевалье присутствовал при раздаче кормов, каждый солдат обязан был получить ранец овса и охапку сена и накормить лошадь прежде, чем заняться своим собственным ужином. На ночлеге необходимо было делать обход, заглядывая в конюшню и расталкивая заснувших на соломе часовых. Пока это было возможно, Ландро требовал, чтобы для грязных работ и ухода за лошадьми люди переодевались в рабочую одежду. Но потом поступил приказ увеличить переходы, и от Лейпцига до Дрездена кавалеристы не снимали униформу.

Это, надо признать, была очень красивая форма, разработанная до мельчайших деталей и сшитая действительно талантливым человеком. Зеленый доломан с воротником, отделанный пурпурными манжетами, белый гусарский позумент, белые аксельбанты и серебряные пуговицы. Гусарская венгерка, накинутая на левое плечо, такая же зеленая, как доломан, но отороченная черным каракулем. Брюки и кивер — красные. Черные высокие сапоги спереди раскрывались в форме сердца. С надетым кивером шевалье имел рост больше двух метров, не считая желто-зеленого султана, отличительного признака его полка. Его офицерский мундир был расшит серебряной ниткой, а орел на кокарде был позолочен — единственное, кроме эполет, что отличало его форму от солдатской.

Тримбаль, казалось, не знала усталости. Несмотря на свой обрезанный хвост, она была самой красивой лошадью полка. Ландро никого не подпускал к ней и сам мыл ее и чистил, хотя, как офицер, имел право поручить эту работу кому-нибудь другому. Его товарищи офицеры подсмеивались над этим его рвением, но в Нанси по этому поводу произошел конфликт, и больше никто не осмеливался напоминать ему об этом. Шевалье так же вместе со своими людьми стирал белье и перчатки без всякого ложного стыда. Его, может быть, и полюбили бы, если бы он не находился все время

в мрачном настроении. В Туре он был менее молчаливым, даже иногда мог показаться веселым. Но это была поза, а не настроение. Его жизнерадостный свист в конюшне в первый день был предназначен для Сегюра, чтобы показать свою независимость. Однако по мере того, как дело шло к сражению, с увеличением трудностей, появилось впечатление, что его настроение… улучшалось. Иногда он совершал чудеса, доставая для своих людей и их лошадей провиант. Однажды голодным вечером он ушел из расположения роты и вернулся с бараном без головы, отрубленной саблей: один точный удар не слезая с седла.

— Надо только нагнуться и не потерять равновесия, — говорил он. — Никакой опасности. Я научился этому приему у окаянных казаков. Поджарьте его, и побыстрее! Пока на запах не слетелся весь эскадрон.

Раздался смех, но быстро умолк. Ландро резко обернулся:

— Да, да, я знаю. Запрещено воровать. Может, вы хотите загнуться от голода? В пехоте есть ловкачи, которые умудряются кормить своих офицеров. Никаких забот! А в Почетной гвардии?

Послышался ропот.

— Да, да, я знаю. Почетная гвардия уважает чужую собственность. Это прекрасно! Чудесно! Но неплохо бы было иметь еще и немного сил, когда настанет время идти в атаку.

— А это действительно страшно, мой лейтенант?

— Никогда не произноси при мне этого слова, парень. Иначе ты у меня «возьмешь лошадь в руки».

«Взять лошадь в руки» — было самым унизительным наказанием в его роте. Это означало идти пешком за строем и вести в поводу лошадей отсутствовавших. То есть выполнять обязанность слуги.

— Однако скажу вам, — вновь заговорил Ландро, — я тоже испытывал страх, и не раз, но нельзя в этом признаваться, никогда!.. Что касается атаки, нет, ребята, это не страшно. Я не знаю, что нас ожидает, но худшее не будет стоить и половины того, что мы пережили под Москвой. А между тем я перед вами, жив и здоров. И на мне ни одной царапины!

Накануне Дрезденского сражения он обратился к своим солдатам со странными, как им показалось, словами:

— Вы увидите, как вокруг будут падать многие из наших. Не спешите считать их мертвыми и не берите на себя труд писать их родным и сообщать о подробностях их героической смерти. Можно ошибиться и принести несчастье в дом, лишить людей надежды.

Его выслушали с удивлением, не зная, что он в этот момент думал о монастыре траппестинок. Многие подумали, что он пьян. Иногда он мог выпить целую канистру, содержащую, по его собственному признанию, водку, смешанную с артиллерийским порохом, это была взрывчатая смесь, способная самого разумного человека превратить в сумасшедшего. Почти все в полку были с дю Ландро одного возраста, некоторые даже старше на несколько лет. Но то ли испытания, выпавшие на его долю в России, ускорили его созревание, то ли по какой другой, плохо поддающейся определению причине, он пользовался уважением. Одного его взгляда, тяжелого, мрачного, было достаточно, чтобы прекратить какую-нибудь стычку или прервать поток жалоб. Если бы эти молодые люди были повнимательнее, они заметили бы в этом взгляде след глубокой грусти, почти безнадежности, но глубоко запрятанной, удерживаемой железной волей. Тот, кто видел его, растянувшегося на соломе, как просто солдата, с закрытыми глазами, вряд ли мог догадаться, что ночь для него была мукой, что шевалье ждал зари как избавления. Когда он не был занят повседневными заботами, ничто не могло его развеять, кроме вида идущих войск. Он мог часами смотреть на проходящих кирасиров, драгун, гусар, егерей и польских улан, на пехотные полки, шагающие по грязи, на артиллерию с ее зарядными ящиками, упряжками и прислугой в голубых мундирах. К пушкам он питал некоторую слабость, любил глядеть на блестящие бронзовые стволы, лежащие между тяжелых колес. Они вызывали у него ощущение мощи, странной надежды, он сам не мог объяснить, на что. Инстинкт солдата подсказывал Юберу, что секрет победы заключен среди этих огнедышащих пастей. И, конечно, он любил свою зелено-красную гвардию, униформа которой напоминала (немного) форму королевских егерей, а также солдат принца Конде и Стофле. Вид пятидесяти киверов с султанами приводил его в хорошее настроение.

Для Ландро сражение под Дрезденом обернулось всего двумя атаками под проливным дождем. Порох не мог остаться сухим даже в заряженном ружье. Пушки увязали в грязи, и шестерка лошадей не могла стронуть их с места. За стеной дождя нельзя было рассмотреть позиции противника. К счастью для Наполеона, он наконец располагал кавалерией. Все надежды были на нее и на атаку Старой гвардии. Два дня прошли в непрерывных кавалерийских атаках и штыковых схватках. 26 августа первые эскадроны Почетной гвардии атаковали немецкую пехоту и схватились с русскими драгунами. На следующий день они опрокинули австрийскую кавалерию и пехоту. Им было предоставлено право после одержанной в сражении победы пройти в марше первыми, с их пленными и отбитыми у неприятеля пушками, впереди императорской гвардии. Ветераны Великой армии аплодировали сыновьям буржуа, аристократов и эмигрантов. Император прошел перед строем, приветствуя их.