Кавалер дю Ландро
Шрифт:
Естественно, молодой аббат скоро явился в Нуайе. Но, конечно, эта исповедь не могла пройти нормально.
— Господин шевалье, — спросил аббат, — вы действительно считаете, что настало время для соборования?
— Черт возьми! — воскликнул шевалье. — Я позвал тебя не ради забавы, мой дорогой Сьюро. Все-таки как ты похож на отца!
— Господин шевалье, я питаю к вам величайшее уважение, но это час истины. Вы не должны думать ни о чем, кроме своего спасения.
— Это точно, я вот-вот подохну. Но ты видишь, я сдержал
— Я должен принять у вас исповедь.
— Ну и ну, это долгая история.
— Постарайтесь последним усилием воли вспомнить вашу прожитую жизнь.
— Хорошо, аббат, но при одном условии: мы останемся одни в комнате.
— Я согласен.
Исповедь еще не подошла и к середине, как дверь отворилась и показалась голова любопытного слуги. Шевалье в гневе привстал на постели:
— Тебе чего здесь надо? Убирайся отсюда, черт тебя возьми… Ах! Прошу прощения, господин аббат, я неисправим. Вырвалось, понимаете ли!
После того как аббат ушел, он сказал:
— Это странно, Десланд, но я ничего не вижу, почти ничего. Все как в тумане.
Его худые, длинные пальцы смяли покрывало. Десланд, словно обезумев, спустился в зал.
— Эту ночь он не переживет, — сказал он обреченно.
— С его характером он может еще продержаться, — возразила Евгения.
Во дворе послышался стук копыт, и появились два фонаря какого-то экипажа.
— Это Форестьер или доктор. Они ему помогут.
Это была мадемуазель Виктория, вернувшаяся в Нуайе, как всегда, вовремя, ангел ли, демон ли несчастного шевалье.
Герцогиня де Берри
Десланд, по настоятельной просьбе жены, решил сообщить Виктории о состоянии шевалье. Она выехала немедленно, но в то время путешествие с берегов Рейна в Вандею было достаточно серьезным предприятием. К счастью, она прекрасно знала дорогу. Виктория отказалась от предложенного ей Евгенией Десланд обеда и, хотя устала после дальней дороги, сразу же направилась в комнату шевалье, что показывает очевидную схожесть ее характера с характером Ландро. Когда она вошла в комнату, шевалье открыл глаза и его губы попытались растянуться в улыбке. Он хотел что-то сказать, но из его горла донеслось только неразборчивое бормотание. Его пальцы смяли одеяло в отчаянном усилии.
— Покажите, что тут у вас, мой друг? — произнесла Виктория, откидывая одеяло.
— Добавьте дров в огонь, ему нельзя мерзнуть, — обратилась она к Десланду.
Виктория склонилась над раздувшимся, страшным бедром шевалье, похожим теперь на кабанью ногу. Провела рукой по краям раны, уже затягивающейся, но воспаленной и сочащейся.
— Десланд, принесите свечей, — попросила она.
Потом достала из дорожного саквояжа нож, подержала его лезвие над огнем и решительно, одним резким, точным движением вонзила острое лезвие между краями раны и сделала глубокий и длинный разрез. Хлынул поток гноя и крови.
— Водки, самой крепкой! —
На кровати расползалось зловонное пятно. Шевалье издал крик раненого зверя, к нему вернулось сознание, и он сжал зубы, чтобы подавить стон. Его широко открытые глаза, немного мутные и дрожащие, выразили Виктории признательность. Вошел Десланд с бутылкой.
— Юбер, сейчас будет очень больно.
И она вылила почти полбутылки в зияющую рану. Большое тело шевалье выгнулось дугой, у него вырвался сдавленный стон. Виктория показала на пятно Десланду.
— Вот от чего он умирал! Этот дурак доктор не продезинфицировал рану и позволил ей закрыться.
— А он так обрадовался, что она быстро затянулась. Он еще сказал: «Заживает как на собаке! Какое здоровье!»
— Лезвие косы, даже только что наточенной, не бывает чистым. Оно могло касаться какой-нибудь падали… Впрочем, довольно разговоров. Надо переодеть его и поменять белье. Позовите слуг, пусть помогут.
— А куда его пока положить?
— Может быть, в кресло? Подождите, Десланд, дайте подумать. Принесите ковер из моей комнаты.
Шевалье положили почти на то самое место, где лежала умирающая Тримбаль. Десланда это неприятно поразило, у него даже ноги стали ватными. И Виктория его обругала за медлительность и неловкость. Но он почти не отреагировал, его испуганный взгляд, словно магнитом, притягивало распростертое большое тело друга. Его сердце сильно забилось. Если бы он был один, то сел бы около шевалье и взял его руку в свою, «чтобы помочь». Он почти упрекал Викторию за ее твердость, неженскую нечувствительность. Он готов был пожалеть, что написал ей.
«Напрасно она его беспокоит, — думал он. — О, мой Бог! Вы, который знает истину, будьте милосердны к нему! По крайней мере, дайте надежду, что мы не расстанемся так рано и навсегда, что встретимся в другом мире!»
— Десланд, — вернул его к действительности голос Виктории, — огонь почти погас! От вас никакой помощи!
Когда шевалье опять уложили в кровать, она спустилась на кухню, достала из дорожной сумки и смешала какие-то травы и порошки. И опять она отказалась от чашки с бульоном, приготовленной Евгенией Десланд. Вернувшись в комнату шевалье, Виктория присыпала рану снадобьем, наложила повязку, укрыла его еще одним одеялом, поправила огромную красную пуховую перину. Жена Десланда заглянула в комнату:
— Может, господин шевалье поест? — спросила она.
— Вы только и думаете, что о еде!
— Еще вчера он попросил приготовить его любимое блюдо.
— Какое?
— Часть мелко рубленной и хорошо прожаренной гусятины и два добрых куска мяса.
— Прекрасная пища для больного в горячке! Но неважно! Немного бульона ему будет достаточно плюс успокоительное, и пусть спит.
— А вы, мадемуазель?
— Я останусь возле него. Принесите мне что-нибудь и позаботьтесь о дровах.