Кавалер дю Ландро

Бордонов Жорж

Она заняла свою небольшую комнату, смежную с комнатой шевалье, которую он специально выбрал для нее еще в первый приезд в Нуайе. Чтобы выйти, надо было пересечь большую комнату, пройти мимо кровати Ландро. Таким образом, она была всегда на виду у него, и он мог следить за ее уходом и возвращением. Что это? Ревность? Тирания? Виктория не знала. Это была еще одна странность дю Ландро. Он ее обожал, выполнял все ее желания, сердился, если она была «немного слишком любезна» с каким-нибудь гостем, затем вдруг

отворачивался от нее, пресыщался ею, угрюмо или агрессивно отвечал на вопросы, а то замыкался в высокомерном молчании, чтобы затем, утомившись, «отпустить ее по своим делам».

В этот раз все было иначе. Во-первых, он целую неделю находился между жизнью и смертью, каждый вечер его состояние ухудшалось. Виктория уже начала терять надежду, склоняться к мысли об ампутации ноги. Она отправила Десланда за врачом, который спас его дочку.

— Но, мадемуазель, — ответил Десланд, — я уже посылал. Он сам сильно заболел и не встает с постели.

— Тогда я сама поеду!

— Нет, мадемуазель, я сам еще раз съезжу. Может, доктор уже поправился.

— Запрягите двух самых лучших лошадей и сами садитесь на козлы.

Старый солдат-доктор приехал, кашляя и чихая, осмотрел ногу, похвалил Викторию за ее действия. Затем прописал некоторые лекарства.

— Ногу вы, конечно, ему сохранили, — сказал он. — Рана серьезная, но не смертельная. Только он не сможет уже ездить на коне, как прежде. И чтобы забраться в седло, вы будете подставлять ему скамеечку.

Шевалье выздоравливал шесть месяцев. После чего ему снова пришлось учиться ходить, сначала опираясь на костыли.

— Ах! — возмущался он. — Ну, парень меня и свалил! Ты помнишь, Десланд, того ветерана в России? Он говорил, что ноги у него как деревянные. Вот у меня то же самое!

Через несколько шагов он уже кусал губы, лоб его покрывался испариной.

— Только обошел вокруг дома, а уже мокрый. Какая нелепость. И это «Ужас синих»? Сейчас меня не испугается и ребенок.

Через некоторое время, на прогулке, он отбросил костыли и на дрожащих ногах продолжил движение. Он споткнулся о булыжник, чуть не упал. Виктория подхватила его под руку, поддержала.

— Ну что, дорогая моя, — сказал он усмехаясь, — настал час вашего триумфа! Несчастный подагрик в вашем полном распоряжении. Роли переменились. Женщины любят инвалидов, это всем известно. Они могут командовать, руководить, управлять, не боясь упреков и наказаний… Они что хотят, то и делают… О! Конечно, есть некоторое неудобство в постели… Инвалид в постели, это не очень аппетитно. Но с другой стороны — сколько преимуществ!

Он почувствовал, что она отпустила его руку, понял внезапно всю несправедливость и жестокость своих слов. Шевалье повернулся и, пошатываясь, подошел к ней. Она застыла на месте, бледная, как стена.

— Прости меня, Виктория… Я прошу у вас прощения. Я не думал, о чем я говорил… Вместо того чтобы самому справиться со свалившимся на меня несчастьем, я взвалил его на вас… Виктория, ни одна женщина

не смогла бы заботиться обо мне, как вы. Я обязан вам жизнью.

— Вы мне ничем не обязаны.

— В подобных случаях спасают только того, кого любят. Любовь заставляет действовать правильно, придает смелости.

— У нас на Рейне любая женщина умеет лечить раны. Мы слишком далеко от докторов.

— Но все-таки есть в вашей самоотверженности… хоть немного любви?

— Я не знаю, Юбер.

— А! Ну что ж…

— Просто я не могла смириться с мыслью, что могу вас потерять.

Странное, никогда раньше не испытанное чувство, какая-то особая теплота наполнила сердце шевалье. Он сжал руку Виктории, и они пошли так, молча, как влюбленные, только что нашедшие свое счастье, немного не в себе от мысли, что достигли вершины блаженства.

В тот же вечер после ужина, вместо того, чтобы выкурить одну-две трубки, болтая с Десландом, шевалье решил рано лечь спать.

— Вы устали? Прогулка сегодня была слишком долгой? — с беспокойством спросила Виктория.

Он обнял ее вместо ответа, но они стояли на винтовой лестнице. Теперь подъем по лестнице был для него серьезным испытанием. Улегшись в постель, он прислушался. Вот ее проворные пальцы расстегивают платье. Вот мягкая ткань упала, скрипнула, открываясь, дверца шкафа. «Она думает, что я сплю». Платье повешено на плечики. Он услышал, как щелкнул замок.

— Иди ко мне, я прошу тебя… Иди…

Она послушалась, как всегда, с радостью и желанием. Он взял ее, испытывая невыразимое наслаждение, но и с какой-то новой страстью, одновременно дерзкой и нежной. На рассвете, проснувшись, она сказала:

— Я думаю, что вы уже выздоровели. Я могу уехать.

Сильные руки шевалье обняли ее, прижали к груди.

— Нет, только не сейчас!

— Но мне надо присматривать за лесопилкой!

— Нет! Я больше не могу!

— Вы больше не можете?

— Нет, я столько сдерживался, что больше не могу. И эта рана… Самые лучшие мгновения жизни — вместе с тобой, рядом с тобой… О! Как мы были глупы, сколько времени потеряли!

— Любимый мой, несчастная моя любовь. Как жаль, что я просто Виктория, а не «какая-нибудь»!

— Это больше не имеет значения!

— И все же я должна съездить к себе.

— Нет!

— Тогда я еще немного подожду, и мы съездим вместе, если ты согласен.

— Да.

— После возвращения будем учиться ездить верхом.

— Я все обдумал: правую ногу в стремя, а за ней последует и левая. Вопрос тренировки. Но это не главное… Я все спрашиваю себя, что с нами произошло? Объясни мне.

Она прижала свой маленький упрямый лоб к щеке шевалье, и уснула мирным, крепким сном. Ландро смотрел на это детское лицо, которое у нее становилось таким всегда во сне. Он прижал губы к корням волос, с наслаждением вдыхая их запах перца и ириса. «Теперь я не вижу препятствий, — подумал он, — которые могут помешать мне жениться на ней».