Кавалеры меняют дам
Шрифт:
Не стану пересказывать все мытарства этой картины, которую даже всесильное Политбюро не смело разрешить к выходу на экраны, которую нещадно кромсали цензурные ножницы, которую афишировали по всей Москве, а потом, за час до премьеры, сдирали со стендов эти афиши, которую смотрели из-под полы, при запертых дверях, в наших зарубежных посольствах...
Напомню лишь свидетельство самого Юрия Нагибина из его «Дневников»:
«...Картину, в конце концов, разрешили. Она прошла с небывалым успехом, истинно народным. Не знаю, имела ли хоть одна наша картина такой успех. Может
Да-да, именно с этой страницы нагибинского дневника выхватил Солженицын слова «истинно народный» — и глумится, потешается над ними.
Старость — не радость. Она лишает человека некоторых важных остерегающих, защитных функций, обнаруживает — то есть выставляет наружу — слабые места организма, уязвимые стороны характера. Не считаться с этим нельзя.
Читая в «Новом мире» статью А. Солженицына, я — тоже глубокий старик — то и дело корчился от неловкости, мне было стыдно за автора, который так опрометчиво выдает эти слабости, вполне извинительные, если их не выставлять напоказ.
Заметил это не только я.
В «Ex Libris»'e, литературном приложении к «Независимой газете», появилась статья Юрия Кувалдина «Одномерный Солженицын», названная так, вполне очевидно, в споре с его заголовком «Двоенье Юрия Нагибина».
Юрий Кувалдин — писатель и издатель, в свое время именно он выпустил в свет «Дневники» Нагибина, сопроводив их толковой статьей и комментарием.
Остро полемизируя с нашим классиком, Кувалдин, в частности, фиксирует внимание на странном его интересе к эротическим мотивам у Нагибина.
«...Солженицын, как мне кажется, не понимает, что такое любовь, и вряд ли интересовался Фрейдом и эдиповым комплексом. Хотя сама его фамилия, на мой взгляд, призывает к эротической открытости, к тому, чтобы идти жениться, как будто он сам шел жениться, но об этом у него ни слова...»
Очень едко и смешно.
Что же имеется в виду?
Уже приводилась цитата из статьи А. Солженицына, где он сетует на недоработки Юрия Нагибина по части освещения его многочисленных женитьб («...о которых почти нет подробностей...»), особенно о первой из них («...не обрисованной сколько-нибудь...»).
Вот он, клич из песни Александра Галича: «А из зала мне: давай все подробности!..»
Зато уж, когда Юрий Нагибин, особенно в повести «Моя золотая теща», будто бы идя навстречу пожеланиям трудящихся, живописует эпизоды роковой страсти, которые и мы щедро цитировали, наш литературный коллекционер заметно оживляется:
«... признаем: тут Нагибин достиг своего лучшего. Силы слога не утратил до самой смерти, весьма изобретателен в словесности, не всегда, но в аккордных местах, куда вкладывает главное чувство: «округлая дароносица живота» (желанной тёщи), «кудрявый этот лес рассекало опаловое ущелье с живым, будто дышащим кратером; скважина и глубоко запрятан зев вулкана», «накалывал её [тёщу] через потолок [совокупляясь
Замечу на всякий случай, что все эти пикантности приведены здесь не по тексту нагибинской повести, а по тексту статьи Солженицына.
Вовремя спохватившись, он переходит к обвинительной части: «...повествователь находится в неотступном эротическом бреду...»; «...Из писательского быта он более всего описывает свои кутежи, скандалы и драки...»; «...захватно изнуряемый своей похотью к тёще...»; и снова: «...русского писателя, чей нравственный облик нам прорисовался на предыдущих страницах с большим опытом цэдээловского ресторана, драк и разврата, легких денег от кино...»
Как тут не вспомнить бородатый анекдот о попе, листающем красочный альбом: «Это хорошо... и это хорошо», — кивает он. Но, дойдя до страницы, на которой изображена обнаженная красавица, изрекает: «А это — плохо!..» Перелистывает страницу: «Это — хорошо», но тотчас возвращается к предыдущей: «А это плохо!..»
Весьма комично выглядят и те пассажи статьи Александра Исаевича Солженицына, где он, пытаясь смягчить свои инвективы, придать статье вид благопристойности, с высот своего величия похлопывает по плечу покойного коллегу, нахваливает его изыски в области стиля:
«...Лексические возможности у Нагибина изрядные, использует он их неровно, но и без натуги; даже из этих повестей можно выписывать и выписывать: ножевой выблеск стали, людская не-сметь, вскальзывать взглядом, бездождный, вманчивый, рухнув сердцем, надвиг, наволочь, громозд, в обставе, скрут, вздрог, промельк, укромье, наподлив, взвей (сущ.), посмеркло, вклещиться, беспреградностъ, непрокашленный голос, изнеживающее безумие и др.»
Уж если что-то бы и заставило Нагибина, как говорится, перевернуться в гробу, так это солженицынские похвалы.
Великолепный стилист, чье письмо пленяло читателей, прежде всего, ясностью языка, чистотой интонаций, достоинством речи, иногда в муках слова — с кем не бывало! — вдруг срывался на ложный пафос, на выспренность, на фальшивый эффект: отсюда все эти взвей, скруты, громозды, от которых кровь стынет в жилах.
Жаль, что деликатные его редакторы не могли при его жизни опереться на комплименты от Александра Исаевича: уж тогда бы он сам повыбрасывал без сожаления эти языковые перлы — обиход бездарных стилизаторов.
А Солженицын доволен, ему по вкусу эти изыски, эти взвей словесного метеоризма, столь похожие на его собственные потуги в области «языкового расширения».
Да полноте!.. Будем же хоть чуточку проницательны: неужели ради сомнительных комплиментов и столь же сомнительных укоров по части стиля взялся Александр Исаевич за свою статью о «двоеньи Юрия Нагибина»?..
Вспомним хотя бы ту запоздалую угрозу дурдомом, кащенкой, что приведена в начале главы: «...этот мучительный излом жизни дает в Нагибине плод, который можно оценить уже как психическую болезнь: он начинает вымещать свое чувство на России и на русских...»