Кавалеры
Шрифт:
Господа расхохотались этой шутке Бабая; они буквально покатывались со смеху, держась за животы. Однако на лошадей этот мотив возымел куда более сильное действие. Они вдруг начали в такт покачивать головами и перебирать ногами, а скакун Домороци - тот стал проделывать под музыку всевозможные экзерсисы: выгнул дугой шею и пустился откалывать такие классические па, что на них засмотрелся бы любой генерал.
– Что это на них нашло?
– спросил я с удивлением.
– Да разве ты не видишь?
– шепнул мне на ухо Богоци.
–
Пелена разом спала с моих глаз, и я тут же преисполнился всяческими подозрениями. И едва мы снова заняли свои места в экипажах, как я принялся с пристрастием допрашивать Богоци и не отставал от него всю дорогу.
– Куда же едут эти господа? Ведь все они приехали вчера из своих деревень.
– Да, потому что не далее как позавчера они специально выехали туда, чтобы подготовиться к свадебному пиру. Однако на самом деле все они - эперьешские чиновники.
– И братья Прускаи тоже?
– Да, они служат в земельном управлении.
– Это немыслимо! А Домороци?
– Он писарь в комитатском управлении.
– А Кивецкий?
– Контролер при налоговом отделе.
– Замолчи, старик! Ты сведешь меня с ума!
Богоци пожал плечами и пустил мне в лицо клуб сигарного дыма.
– А четверки лошадей, - воскликнул я, - блеск и помпа, гаванские сигары и все, все остальное?!
– Пыль в глаза! Четверки были взяты напрокат. Здесь - сбруя, там - передняя пара, в третьем месте - задняя, в четвертом - дрожки или тарантас.
– Но ведь это чистейший обман!
– Ах, чепуха!
– прервал меня Богоци, - Кого им обманывать? Ведь каждый знает, что у другого нет четверки лошадей. Это добрые ребята, и они, так же, как и я, просто-напросто придерживаются традиций… чудесных древних традиций. Ведь это так мило. Что в этом плохого?
– Не хочешь ли ты сказать, что и пятьдесят тысяч форинтов майора…
– Ну да, и это только для проформы.
– Что? А обязательство…
– Оно и ломаного гроша не стоит. У Кёниггрэца, кроме маленькой пенсии, нет ничего за душой. Надо было быть порядочным ослом, чтобы попросить у короля камергерство, а не что-либо более стоящее. И он получил бы! Но старый черт не менее тщеславен, чем какая-нибудь придворная дама…
На лбу у меня выступил пот, глаза широко раскрылись от изумления.
– Однако это веселая история! Но, верно, хоть с обязательством старого Чапицкого дело обстоит иначе?
– Ой-ой-ой, - захохотал Богоци.
– Там еще почище! Чапицкий вот по сих пор увяз в долгах.
– И указательным пальцем он провел по горлу.
– Так надуть бедных молодых!
– сокрушался я, размышляя над подобным очковтирательством и перебирая в мыслях события вчерашнего дня.
– Глупости! Молодые прекрасно знали, что всем этим обязательствам - грош цена. Но и им понравился и их пленил этот благородный ритуал.
– Ну, а гости?
– Ах, они тоже все знали.
–
– Разумеется. Потому что нам, шарошанцам, некогда задумываться над нашей бедностью. Вместо этого мы постоянно репетируем, как бы мы вели себя, будь мы богачами. И если представление удается, мы радуемся и аплодируем самим себе; если мы видим, что посторонний принимает эту комедию за действительность, нам ясно, что игра наша была безукоризненна.
– Постой-ка, - воскликнул я, схватив его за руку.
– По-твоему, выходит, что в присланной из Парижа коробке были не платья от Шатело…
– Куда там! Да в Париже и нет такого портного. Все это - лишь ловкая выдумка, комедия! Правда лишь то, что коробка действительно была коробкой. Но в конце концов, - проговорит он, с неожиданным высокомерием запрокинув голову, - у нас такой обычай, а обычаи, мой дорогой, несомненно, достойны всяческого почитания. Что за важность, чьим достоянием они являются? Хоть они и не наши, но, уж во всяком случае, имеют право на жизнь. Блеск, помпа, оживление и суета, тонкость и изящество, непринужденность и добродушие, всевозможные барские причуды, лошади, серебро, старинные гербы, благородство манер - это принадлежит всем нам. Только все это распылено, разрознено, и если мы по какому-либо поводу искусственно собираем все воедино, - кому до этого дело, не правда ли?.. Однако мы уже приехали. Куда прикажешь подвести тебя?
Я остановился в том же трактире, что и вчера, и, прежде чем ехать домой, зашел поутру к директору Ссудного банка, господину Шамуэлю Кубани, чтобы отдать ему сверток, доверенный мне Эндре.
Передо мной был низенький горбун. Я ему представился, на что он ответил приторной улыбкой и тут же, желая угостить меня, вытащил из кармана портсигар, крышку которого украшала эмалевая пчела - символ бережливости. Эта пчела показалась мне такой странной после множества портсигаров с грифами, орлами, сернами, львами, разными другими гербами… Пчела? В Шароше? Что нужно здесь назойливой пчеле?
Я передал сверток, сказав, что его посылает господин Чапицкий-младший.
Господин Кубани развернул бумагу и извлек из нее футляр. Приоткрыв его, горбун заглянул внутрь.
– А, изумрудное колье!
– И он потер руки, - Изумрудное колье, - повторил он и передал его служащему, сидевшему за барьером.
Я попросил вернуть мне расписку.
– Да-да-да, - пропел он.
– Господин Браник, отыщите расписку, а колье далеко не прячьте… После обеда его опять возьмут, - Он снова потер руки и с удовольствием взял понюшку из табакерки, на крышечке которой красовалась та же бережливая пчела.
– Завтра в Ластове венчается мадемуазель Винкоци.