Кавказ
Шрифт:
— Этак мы никогда не доедем до Тифлиса, — сказал Муане со вздохом.
— Друг мой, мы опоздаем на одни только сутки, но зато насладимся прекрасными видами, каких мы никогда не видали. Князь же проводит нас до Дербента.
— Да, решено, если вы возвратитесь со мной в Шуру и пробудете у меня завтрашний день, обещаю доставить вас завтра же вечером на ночлег в Каракент.
— Вы же знаете, князь, что нам не дадут лошадей после шести часов вечера.
— Со мной вам будут давать лошадей до полуночи.
— Будем ли мы ночевать завтра в Каракенте? — спросил Муане.
— Конечно, —
— Едем, Муане, едем!
— Едем, но объявляю вам, что ненавижу панорамы.
— Это понравится вам, господин Муане.
— А коли так, время потеряно не будет; вы говорили, князь, об ужине: у меня сейчас разыгрался аппетит.
— В таком случае не будем тратить время по пустякам. Пятерку заложим в тарантас, и в путь.
Пока закладывали лошадей, я любовался оружием князя.
— У вас, князь, великолепный кинжал.
Никогда не говорите ничего подобного грузину, ибо он в ту же минуту сделает то, что сделал князь.
Он снял кинжал с пояса.
— А! Я очень рад, что он вам нравится, возьмите его, он работы Муртазада — первого оружейного мастера на Кавказе, который сделал его для меня. Посмотрите, вот татарская надпись: «Муртазад сделал этот кинжал для князя Багратиона».
— Но, князь…
— Берите, берите! Для меня сделают другой.
Я посмотрел на свой кинжал, который тоже был из прекрасного дагестанского клинка, но рукоятка из слоновой кости зеленого цвета, с золотой насечкой вовсе не годилась для князя. При том кинжал за кинжал — неловкий был бы обмен подарками, без сюрприза. Я вспомнил о своем штуцерном карабине. Как я уже, кажется, рассказывал, Девим, наш великий артист в оружейном искусстве, принес накануне моего отъезда из Парижа этот карабин вместе с револьвером.
— Вы едете на Кавказ? — спросил он меня.
Я кивнул.
— Это такая страна, откуда не возвращаются, не постреляв. Вы любитель хорошего оружия: возьмите у меня эти вещи. — И он предложил мне в подарок, как я уже сказал, карабин и револьвер.
Я взял свой карабин и передал его князю, объяснив ему механизм. Он много слышал об этом новом изобретении, но не знал его.
— Хорошо, — сказал он, осматривая оружие, — мы теперь кунаки, как говорят на Кавказе: вы не имеете более права отказать мне в чем бы то ни было, и поскольку я теперь ваш должник, то вы мне позволите расквитаться с вами…
Доложили, что лошади готовы.
Кучер князя остался, как мы условились, для охраны наших вещей.
Мы сели в тарантас и понеслись во всю мочь.
— Эге! Видно, что вас здесь все знают, князь.
— Иначе и быть не может, — отвечал он. — Я постоянно курсирую между Шурой и Дербентом.
Действительно, князя знали все, даже маленькие дети. В Карабадакенте, пока перепрягали лошадей, он обратился к детям с вопросами по-татарски и, уезжая, бросил им горсть абазов [127] .
127
Татарская монета, соответствующая нашим двадцати су.
Прим. А. Дюма.
Дорогой я рассказал ему, что случилось
— Оно уже куплено, — сказал князь.
— Кем?
— Мною. Это вдобавок к моему кинжалу — считайте его вашим.
— Но оно, вероятно, теперь уже далеко.
— Может быть, но во всяком случае оно будет у вас. Говорю вам, считайте, что оно у вас в руках. Поверьте, князь Багратион не бросает слов на ветер. Вы видите, — добавил он смеясь, — что мы едем довольно быстро, чтобы нагнать ружье.
— Я думаю, так и должно, в противном случае нас нагнала бы пуля.
В восемь часов вечера мы были в Шуре, которую оставили накануне в десять часов утра. За три с половиной или четыре часа мы совершили то же путешествие, на которое ушло полтора дня.
Через десять минут после нашего прибытия был подан ужин. Ужин на французский лад! Это сразу навело на разговор о Париже. Князь оставил его только два года назад. Он знал там всех. Если бы сказали дамам, о которых мы разговаривали, что вблизи Каспийского моря, у подножья Караная, между Дербентом и Кизляром речь шла о них, то они, конечно, крайне удивились бы.
Мы легли в настоящую постель. Я почувствовал себя как дома. Прежде это было у князя Дондукова-Корсакова в Чир-Юрте.
В пять часов утра нас разбудили.
Была еще ночь, небо блистало звездами. Слышно было топанье и ржанье коней у ворот.
Князь вошел в нашу комнату.
— Пора, господа, — сказал он. — Не угодно ли чашку кофе или чаю — на выбор. Мы увидим восход солнца на Каспийском море, позавтракаем в крепости Ишкарты, куда мы приедем со зверским аппетитом, и потом вы увидите… Я не хочу заранее лишать вас удовольствия от сюрприза.
Мы выпили по чашке кофе. Сто человек дружины князя Багратиона ожидали нас у ворот. Мы уже сказали, что эта дружина составлена из местных горцев.
Вы думаете, что эти горцы — покорившиеся лезгины, чеченцы и черкесы? Ошибаетесь. Местные горцы это те несчастные, которые, как говорят на Корсике, «сделали дыру в коже». Когда горцу угрожает мщение, он покидает свою местность и вливается в дружину Багратиона. Можете судить, как эти молодцы должны драться; им никогда не представится случай быть в плену. Сколько пленных — столько же отрубленных голов. Лишь кабардинских стрелков, которых я тоже видел, можно сравнить с этими отчаянными мужчинами.
Мы ехали почти полчаса через лесистые холмы.
Стало понемногу светать. Только часть одной горы препятствовала нам видеть море, которое было в трех верстах от Темир-Хан-Шуры и представилось, как громадное глубокое зеркало; по другую сторону белелись в первых лучах солнца казармы Ишкарты, которые можно было принять за беломраморные дворцы.
Мы проехали по небольшой долине, где встретили великое множество куропаток и фазанов. В половине восьмого утра прибыли в Ишкарты, проскакав пятнадцать верст. Комендант крепости, предупрежденный накануне Багратионом, ожидал нас — завтрак был готов. Пятьсот человек, которые должны были сопровождать нас, были уже под ружьем.