Кайкен
Шрифт:
И тогда она своими упертыми японскими мозгами приняла худшее из решений — скрыть от него правду. Женщина, не способная выносить ребенка, — не женщина. Она выстроила целую систему лжи. Съездила в Японию и разыскала Аюми. Подруге исполнилось двадцать пять лет, она училась в медицинском, специализировалась на гинекологии и изучила проблему вдоль и поперек. Будь Наоко чуть поумнее, она бы сразу догадалась, что задумала Аюми…
Студентка-медичка ознакомилась не только с техническими подробностями, но и с международным законодательством в этой сфере. На свете не так много стран, где разрешено суррогатное материнство. Они выбрали Калифорнию. Наоко получила
Аюми подумала обо всем. Она сделала Наоко эндоскопию брюшной полости и вшила ей анатомический карман, велев каждые две-три недели пополнять его физиологической жидкостью, чтобы имитировать беременность. Поначалу эта идея шокировала Наоко своей дикостью, но процедура оказалась до невероятия простой: укол в пупок, и все. Уже через несколько дней ее живот округлился. Аюми также выписала ей утрожестан — препарат прогестерона, от которого у Наоко увеличилась грудь и появился лишний вес. Она даже снабдила ее мочой беременной женщины, чтобы соответствующий тест показал положительный результат.
Последней препоной оставался Пассан. Придется долго убеждать его, что он должен отпустить жену рожать в Токио, а сам терпеливо ждать в Париже. Но Наоко знала, что сумеет его уговорить. Он с пониманием отнесется к ее решению и даже сочтет нормальным желание жены держать его в такой важный момент на расстоянии. Дескать, японский менталитет.
Так родился Синдзи.
Оливье проглотил обиду, но в его отношении к Наоко что-то неуловимо изменилось. Может быть, как раз тогда и пошатнулся их брак? Во всяком случае, к этому предательству добавились и разрушающее воздействие времени, и усталость друг от друга, и ненасытная жажда тел…
Когда они «зачали» Хироки, Пассан взбунтовался — и слышать не хотел о повторении прежнего сценария. Было много всего — ругань, слезы, угрозы. Но и в этот раз он уступил, Наоко улетела в Японию. Его капитуляция рвала ей сердце. Он по-настоящему любил ее и, скажи она ему правду, смирился бы с неизбежным.
Вернувшись в Париж с Хироки на руках, она поняла, что между ней и Пассаном все кончено. Последнее ее предательство оказалось решающим. Он, подаривший ей самое ценное — свое доверие, снова почувствовал себя брошенным мальчишкой, лишним на празднике жизни.
Отныне их связывали только дети.
Наоко замкнулась в себе, прервала всякое общение с Аюми. Предпочла забыть о том, что такое долг благодарности — оякоко. Мало того, она ловила себя на чувстве ненависти к сообщнице. Та помогла ей стать матерью, но именно из-за нее, думала Наоко, распадается семья.
В феврале подруга прислала письмо с сообщением о смерти своего отца. Наоко ответила, коротко выразив соболезнования и извинившись, что не сможет приехать на похороны. Это была роковая ошибка. Аюми взывала о помощи, а Наоко не услышала, не догадалась, в каком тяжелом психологическом состоянии та находится.
«Они мои».
Аюми обратилась в меч без ножен. Теперь Наоко поняла, какой степени накала достигли ее гнев, ярость и решимость.
Вот только одного Аюми не учла — Наоко пылала теми же чувствами.
Она тоже ощущала себя обнаженным клинком.
78
Погода была под стать настроению.
Пассан чувствовал свое абсолютное единство с обрушившимся на город апокалипсисом. С неба низвергались потоки воды, — казалось, ливень никогда не кончится. Грязные тучи заволокли небо, но даже их не было видно под серой пеленой дождя, проникавшего на каждую улицу, под каждый воротник, в каждую душу.
Фифи вел машину с включенной мигалкой. Маячок на крыше рассыпал всполохи света, похожие на осколки стекла. Пассан не мог бы сказать, врубили они сирену или нет, — раскаты грома глушили все остальные звуки. Они добрались до верхней части Мон-Валерьен, и Пассан мысленно прочел молитву. Пусть этот потоп смоет всю грязь с его дома. Пусть в воде растворятся все их грехи. Он все еще не утратил надежды.
И не только в отношении расследования. Дети, дом, а может, и семья…
— Я на пять минут, — бросил он, когда они остановились возле дома.
Выскочив из машины, он пригнулся под порывами шквального ветра, открыл брелоком ворота и побежал через лужайку. Когда он добрался до дома, на нем уже не оставалось ни одной сухой нитки. В передней на миг задержался, чтобы разуться, а потом направился прямо в подвал.
По логике вещей, ему следовало упаковать чемодан в студии в Пюто, но он предпочел вернуться в родное гнездо. Впрочем, паспорт у него хранился здесь, как и старая обувная коробка, куда он складывал записные книжки и ежегодники, в которых отмечал мало-мальски значимые события своей жизни.
Отобрав те, что его интересовали, он сунул их в карман куртки. Побросал в спортивную сумку кое-что из одежды и туалетные принадлежности. Брал только самое необходимое, понимая, что будет не до красоты. Насквозь промокший, он чувствовал себя неповоротливым и неуклюжим. Вокруг пахло сыростью — влажным асфальтом и непросохшим бельем. Тюремные запахи. Запахи грязной сыщицкой работы. Но они ему нравились.
Поднявшись из подвала, Пассан поразился гулкости дома. Барабанили по кровле капли дождя, эхо звуков разносилось по комнатам, заигрывая с пустотой. По стенам зловещими призраками метались тени. Еще никогда привычное жилье не казалось ему столь торжественно-скорбным, напоминающим святилище. Можно подумать, он очутился не дома, а в мавзолее Ленина.
Он уже подошел к дверям, когда его осенила новая идея. Поставив на пол сумку, он бегом промчался по лестнице на второй этаж. Проскользнул в спальню Наоко и выдвинул ящик ночного столика.
Кайкена на месте не было.
79
Фифи гнал машину по выделенной полосе, врубив сирену на полную мощность. Самолет Пассана вылетал в 20:00. Ему удалось в последний момент купить билет на рейс авиакомпании «Олл Ниппон эйрлайнз». Пополнить запас лекарств он решил в аптеке аэропорта. Затем ему предстоит двенадцать часов полета — времени более чем достаточно, чтобы зализать раны и обдумать имеющуюся информацию. Или хотя бы внимательно изучить все свои гипотезы.