Каюр
Шрифт:
До парусиновой палатки, установленной прямо на берегу было не далеко. Я покорно побрёл за Матвеем, который прямо по гальке погнал к ней свою собачью упряжку, тихо радуясь тому, что вопрос о зимовке он больше не поднимает. Мне главное с этого проклятого острова свалить, а там я что ни будь придумаю. Да и выпить мне тоже отчаянно хотелось. Набухаться и забыться к чертям, хоть немного отдохнуть от всего того кошмара, что творился вокруг.
Но выпить сразу мне не дали. Возле палатки Матвей развил бурную деятельность. Прикрикивая на нас с эскимосом, он приказал нам снять с собак упряжь, поймать свободно бегающих по берегу псов и привязать их на ночь к уже вбитым в берег колышкам. Каждого отдельно и довольно далеко друг от друга. После того как мы это сделали, эскимос довольно умело разделал туши погибших сегодня собак,
Закончив с кормёжкой собак, эскимос шустро раскочегарил керосиновый примус, и принялся варить странное месиво, то ли суп, то ли кашу, то ли гуляш. Вскипятив воду, которую он набрал прямо из ручья, что бежал с ледника в океан, он бросил в неё брикет сушенных овощей, а как только овощи разбухли, бросил туда же кусок плохо выглядящего сушенного мяса. Вся эта бурда варилась вместе около полутора часов, и когда котелок был снят с огня, в нем уже трудно было отличить что есть что. Но вообще, может это и я виноват в том, что такая неприглядная каша получилась, потому что Тимоха только кинул в котёл ингредиенты, после чего вместе с Матвеем снова куда-то свалил, предоставив мне почетное право помешивать наш ужин в котелке, и вернулись они уже как раз через эти полтора часа.
Я сидел возле примуса и мне, если честно, было не до гуляша. Я с любопытством оглядывался по сторонам. Палатка, где мне предстояло провести первую ночь в прошлом, была сделана из парусины, и представляла собой просто кусок ткани, который набросили на центральную, деревянную стойку. Края парусины были растянуты в сторону и закреплены к земле где деревянными кольями, а где-то были просто придавлены тяжелыми камнями, окон и пола в палатке предусмотрено не было. Судя по всему, спать нам предстояло на нескольких брошенных прямо на землю шкурах и в меховых спальных мешках, которые на них валялись. На центральной стойке висел керосиновый фонарь, очевидно для освещения этого убогого жилища и для его обогрева. Вместо подушек для сна, на каждой шкуре лежал мешок из той же парусины, туго чем-то забитый и завязанный под горловиной верёвкой. Просто всё, дико, по-спартански. Да и запах… Пахло тут керосином, дымом, мокрой шерстью, потом, подгоревшей пищей и ещё черт знает, чем! Хотя при чем тут чёрт, я тоже знаю, чем ещё. Собачьим дерьмом тут пахло, которого на берегу было просто нереально много! Привязанные на одном месте собаки, не имели другой возможности справить естественные надобности, кроме как рядом с собой. Неприятный запах, напрочь отбивающий аппетит.
Рядом с палаткой, как, впрочем, и на всем берегу фьорда стояли деревянные ящики, бочки, медные фляги и валялись кожаные мешки. На одном из этих ящиков я сейчас как раз и сидел, а на втором стоял примус. Очевидно это были личные вещи Матвея, так как эта груда была совсем не большой, лежала компактной кучей, и отделяли её от остального берега привязанные собаки.
Я разглядывал надписи на ящиках, силясь их прочитать, но ни одного слова на английском или русском языках на них не было. Написано было на датском. Впрочем, о их содержании не трудно было догадаться, так как именно из этих ящиков Тимоха и доставал продукты для приготовления нашего ужина. Из любопытства я сунул нос в каждый открытый ящик, мешок и в бидоны.
В большинстве ящиках, как я и предполагал были продукты: сушенные и консервированные овощи и мясо, сливочное масло, какао, сахар, соль, сухое молоко, галеты, пеммикан двух видов, и даже шоколад! В остальных деревянных коробках хранились разные вещи. Чего тут только не было! Свечи, бумага, спички, запчасти для примуса и керосиновой лампы, запасные лампы и примусы, инструменты, лыжи и снегоступы… Всего и не перечислить, ведь только примусов было несколько видов. Мешки были забиты одеждой, шкурами, тканями, верёвкой, а в бидонах плескался керосин и спирт.
Оглянувшись по сторонам и убедившись, что меня никто не видит, я плеснул в медную кружку немного спирта и разбавив его водой до половины, нырнул в ящик за шоколадом.
— Ты чё Сидор, спиртовку решил разжечь? Так она в другом ящике — Я уже добрался до шоколада, когда голос Матвея за моей спиной заставил меня вздрогнуть, от чего кружка со спиртом упала на землю и её содержимое разлилось — Тфу! Тетеря! Аккуратнее бестолочь, потравимся же все! А если бы спиртяга в харчи ливанула?! Послепнем или сдохнем по твое милости! И какого хера ты бидон не закрыл?! Ты чё?! И кружку мою взял для метилового спирта?! Отравить меня решил сволота?! Иди теперь мой её, да самогоном её потом сполосни! Одно разорение с вами дурнями!
Метанол! Я чуть не хлебанул метилового спирта! По моей спине потёк холодный пот. На бидоне ни каких предупреждающих надписей не было, а пахнет этот спирт так же, как этиловый, никакой разницы. За один день я чуть не разбился на смерть, а потом едва метанол не выпил! Так близко к смерти я ещё никогда не подходил в своей жизни. Нахрена им тут этот яд, да ещё и в таких количествах?!
Меня уже трясло от всего того, что мне давилось пережить за этот проклятый день, и я смутно помню, что мне выговаривал Матвей, как смеялся надо мной проклятый эскимос, и что я вообще делал в тот вечер. Помню, что мы сели есть, но та бурда, что была нашим ужином, мне в горло не лезла. На автомате я принял от Матвея точно такую же кружку, которой я недавно набирал яд, и выпил. По горлу полился жидкий огонь, я поперхнулся и дыхание моё перехватило. Спирт! В панике, я схватил вторую кружку, что стояла рядом с Матвеем, и тоже опрокинул её в себя, не чувствуя вкуса, а просто пытаясь потушить пламя, что разгоралось в моем пищеводе. Тоже спирт! Эти аборигены всё же убили меня! Именно такая мысль была последней, что промелькнула у меня в голове, после чего наступила темнота…
— Вставай Сидорка, я тебе говорю! — Проснулся я от того, что кто-то пинал меня в бок. Было темно и холодно, башка моя страшно трещала, а глаза никак не хотели открываться, я был сильно пьян. — Отплываем мы! Тфу дурень убогий!
— Отстань — Отмахнулся я, не открывая глаза от этого жестокого человека, который заставил меня вернутся в мир боли и похмелья из спасительного небытия — Вали нахер!
— Пьянь подзаборная! Это же надо было так наклюкаться вчера… Две кружки самогона без закуски саданул, как будто в последний раз её видишь! Даже простится по-людски не можешь! Ладно, прощевай Сидорка, в следующем году даст бог увидимся. Документы твои в планшетке. И оставшиеся деньги стребовать за собак с американцев не забудь! — Мой мучитель закончил свою речь, в которую я не очень-то и вслушивался, и оставил меня наконец-то в покое, и я тут же снова погрузился в сон.
Второе моё пробуждение было ничуть не лучше первого. В этот раз я проснулся от того, что мне жутко хотелось пить, и избавится от содержимого мочевого пузыря, который грозил вот-вот лопнуть. Голова моя болела едва ли не сильнее чем раньше, и я плохо соображая выполз наружу. Светило солнце, оно уже было довольно высоко над горизонтом, что говорило о том, что сейчас хоть и утро, но уже довольно позднее. Ящиков и мешков на берегу поубавилось, а мне было пока не до того, я дополз на четвереньках до ручья и окунув в него воспаленную голову начал пить воду большими глотками. Ледяная вода немного привела меня в чувство. Пошатываясь я встал, и с трудом справившись с завязками на туземных штанах, с облегчением наконец-то избавился от лишней влаги в своём организме.
Не отвлекаясь от важного занятия, я мутным взглядом обвёл фьорд. Чего-то тут поменялось, но я никак не мог взять в толк, что именно. И только через секунды тридцать тупого таращенья на воду залива я понял. Ни одного корабля на воде не было!
Глава 4
Матвей меня бросил! Я в ужасе оглянулся вокруг. Палатка стояла на месте, собаки тоже безмятежно дрыхли на своих местах, а вещей на берегу стало сильно меньше. Шесть ящиков, два мешка, четыре бочки, два бидона, сани Матвея… В раскрытом пологе палатке, который я откинул, когда выползал наружу, я увидел только две шкуры и лежащий на них спальный мешок, в котором я видимо и спал. Хоть убей не помню, как я вообще в палатку попал… На центральной стойке, вместо керосиновой лампы болталась кожаная планшетка. Ни Матвея, ни эскимоса на берегу не было.