Каюсь. Том Второй
Шрифт:
провести?
– вскипятилась тетя Катя, повышая голос, из-за чего нам сделали замечание.
– Я хочу, чтобы вы не лезли к нему! Он мне ничего не должен и не обязан, ясно?
– Ты что же дура -то такая?! Где-то прямо коварство из нее прет, а тут смотрите-ка под благородную косит! Завязывай эти глупости, Яна! Подумай лучше о матери, всю душу ей измотала своими безумными выходками! Сколько можно?!
– обрушилась крестная, не скрывая больше своего гнева и презрения.
– Он все равно не станет помогать, -задрожав, прошептала я обессиленно, без возражений проглатывая заслуженные упреки.
– Это уж ты позволь ему решать, - уже спокойней сказала тетя Катя и вздохнув, добавила.
– Ян, если он не вмешается, тебя посадят, понимаешь? У нас нет денег на адвоката: маме кредит не дают, она инвалид, мне тоже, я еще ипотеку не выплатила, а пока квартиру продашь, так уже столько воды утечет. Кристина сама вся в судебных тяжбах, хотя, возможно, она займет у своего мужчины.
– Вот уж вряд ли, - с усмешкой парировала я, прекрасно зная, что Антропов скорее даст денег, чтобы меня посадили. Тетя Катя нахмурившись, поджала губы, и некоторое время мы молчали.
– Слушай, ну, а подарки?
– осенило ее вдруг.
– У тебя же только штук пятнадцать шуб было, я уж не говорю про драгоценности и машину. И счет же был и карт столько… -Забудь о6 этом, - отрезала я.
– Что значит забудь? Я прикрыла глаза, голова гудела кошмарно, кожа снова начала гореть. Все эти вопросы высасывали последние силы, а стоило представить, что впереди еще допрос у следователя, так желание умереть прямо тут же начало зашкаливать, но все же я нашла в себе силы ответить.
– Карты наверняка заблокированы, деньги со счета давно сняты, машина по доверенности, шубы и драгоценности оставила в доме, и вряд ли мне их вернут.
– Мда, - протянула крестная.
– Вот тебе и любовь, и широкие жесты! У таких мужиков хрен что выкружишь, наперед все просчитано. Только нам -то теперь что делать?
– обреченно покачала она головой и перевела взгляд на маму, отчего у меня внутри все сжалось.
– Ир, ты хоть слово -то скажешь? Мама медленно подняла голову и поджав губы, взяла трубку.
– Мама, -выдохнула я со слезами на глазах, когда она впервые за все время свидания взглянула на меня.
– Помолчи, - уставшим, надломленным голосом прервала она меня. И я замолчала, будто окаменев, она же ничего не выражающим голосом продолжила.
– Я собрала тебе передачку: сигареты, чай, теплые вещи, белье, продукты и средства гигиены. Посмотри, чего не хватает и составь список, я привезу в следующий раз. Узнай у врача, что можно передать из лекарств. В больницу, похоже, не переведут, а ты загнешься так. Пока она все это говорила, я поражалась силе ее духа и выдержке. Слезы текли по моим щекам, в то время, как мама сдерживая себя, подавляя, говорила лишь о том, что было сейчас необходимо, жалея и щадя меня, тем самым разрывая сердце в клочья.
– Мама…, - снова попыталась я высказать то, что было на сердце, но она вновь не позволила.
– Помолчи!
– процедила строго.
– Сейчас самое главное - выздороветь и выжить! Никуда не лезь, молчи, не бузи, свой характер не показывай. Сиди, как мышь, поняла меня?!
– Поняла, - тяжело сглотнув, кивнула я.
– Как заехала?- удивляя меня знанием тюремных порядков, спросила вдруг мама, сверля проницательным взглядом. Хотя удивляться было нечему, видимо, Рубцовское происхождение давало о себе знать, только вот меня почему-то отличительная черта нашего города обошла стороной.
– Н-нормально, - запнувшись, пробормотала, отчего мама еще больше нахмурилась, поэтому я поспешила успокоить ее.
– Меня сразу в медчасть определили, плохо очень было, я трое суток даже не вставала… -Сейчас как?
– Пойдет.
– Постарайся протянуть в медчасти, как можно больше времени, но если будут переводить в камеру, то узнай, кто там главная. Будь вежливой и тихой, но не позволяй на шею садится. Пайку никому не давай, а то начнут трясти, -наставляла мама, удивляя не только меня, но и сидящую рядом тетю Катю.
– Откуда это у тебя такие познания?
– поинтересовалась она.
– Дружок в юности был из сидячих, - сухо пояснила мама, вызывая у нас шок.
– Ни хера се!
– воскликнула крестная.
– И ты мне ничего не рассказывала?
– А там и рассказывать нечего. Мама быстро эту лавочку прикрыла.
– Ну, ты даешь, мать, - покачала головой тетя Катя.
– Ладно, - смутившись, отмахнулась мама и деловито вернулась к нашим баранам.
– Значит, по делу: у тебя допрос уже был?
– Нет.
– Хорошо. В общем, признаний никаких не делай, у них пока путного ничего на тебя нет. Исполнителя не нашли, а заявление написала мать пострадавшей. Доказательств тоже никаких особо, так - пару улик и свидетельские показания довольно сомнительные. Тебе сейчас надо протянуть время, чтобы мы нашли деньги на адвоката, иначе если не найдут Пластинина и исполнителя, тебя сунут в пресс-хату, как тут это называется, а там тебя доведут так, что признаешь все, что можно и нельзя.
– Подожди, - прервала я деловитую мамину речь, огорошенная новостями.
– Так это не Пластинин написал заявление?
– Да Пластинин этот вообще, как сквозь землю провалился, что с одной стороны хорошо, а с другой -неизвестно к чему приведет, - высказалась мама, меня же бросило сначала в жар, а потом в холод.
«Знаешь, что я сделал с твоим любовничком?
– отчетливо прозвучало в голове, вызывая дрожь ужаса, комната, словно сузилась и воздуха стало совсем мало.
– Янка, тебе плохо?
– вскричала тетя Катя.
– Я пойду, - выдохнула я, поморщившись от боли в груди. Казалось, с каждой секундой мне все хуже и хуже.
– Господи, - покачала мама головой, прикусив задрожавшую губу.
– Держись, девочка! Что - нибудь придумаем, - пообещала крестная. Я кивнула и послав им слабую улыбку, постучала по двери. Конвой помог мне выйти в коридор, где надели наручники и повели на допрос. Поскольку я была уже в предобморочном состоянии, прошел он абсолютно непродуктивно, что дико взбесило следователя, но мне было уже не до того. Кое-как добравшись до медчасти,я рухнула на кровать и провалилась в беспамятство на несколько дней. Ощущение было, будто я умираю: кашель просто разрывал легкие, меня тошнило, каждый вдох и выдох сопровождался дикой болью, а температура и не думала спадать, отчего я бредила и не понимала, где заканчивается реальность, а где начинаются галлюцинации. При этом меня таскали на допросы и свидания. Самым частым гостем был выделенный государством защитник, главной целью которого было, похоже, добить меня окончательно своими бестолковыми визитами, на которых он только цокал и заполнял бумажки. Также приезжала Кристина, обещая помочь и хоть как-то облегчить мое положение, но я уже на это не надеялась. Гельмс, слава Богу, пришла в себя, и хотя пока она была не в состоянии говорить, в том, что винить будет меня, я даже не сомневалась.
Словно в насмешку над моим последним утверждением, меня вызвали на встречу с адвокатом - вторую за этот день - и я поняла, что не везти может по-всякому, а уж фатально - особенно. Однозначно, повторный визит не сулил ничего хорошего. Скорее всего, нашли исполнителя, и сейчас мой защитничек в красках распишет незавидные перспективы, наверняка с самодовольным видом подчеркнет, что они могли быть не столь незавидными, если 6ы я последовала его совету, и сделала чистосердечное признание. Но увы, чистосердечное - не мой конек. Я часто думаю, а что если 6ы я сразу же призналась во всем Олегу ? Изменило 6ы это что-то? Был 6ы тогда у меня хотя 6ы малейший шанс? Сомневаюсь. Просто, наверное, было 6ы не так мерзко, хотя и это сомнительно, ведь мы 6ы не знали, что может быть еще хуже, что пьяная выходка выльется в такую безобразную трагедию. Все-таки жизнь познается в сравнении и все в ней относительно. Такая вот хренотень бродила в голове, пока меня вели до переговорной, но это ничуть не отвлекало от предстоящей встречи. От волнения и страха у меня сводило внутренности. С одной стороны, я хотела, чтобы все это уже поскорее закончилось, ибо неопределенность убивает, но с другой стороны -ТАКАЯ определенность убьет наверняка. Порядка десяти - пятнадцати лет колонии строгого режима -будущее, которое не может оставить равнодушным, если ты, конечно, не полный псих. Психом я была наполовину, поэтому невольно задрожала, увидев дверь переговорной и, прежде, чем войти, на мгновение прикрыла глаза, задержав дыхание, как перед прыжком в воду и впилась ногтями в ладони, дабы отрезвить себя болью. Но открывшаяся передо мной картина справилась с этим намного лучше. В переговорной меня ожидал вовсе не мой лысеющий адвокатик средних лет в вечно измятой рубашке, а статный, молодой мужчина, благоухавший дорогим парфюмом, что было подобно глотку свежего воздуха в этом вонючем гадюшнике. Когда я отметила его сшитый на заказ костюм и портфель от Тардини, у меня внутри все задрожало, сердце заколотилось, как бешеное. Видимо, заметив, что я сейчас грохнусь в обморок, мужчина поспешил ко мне и поддержав, усадил за стол, а после подал стакан воды. Дрожащими руками я ели как поднесла его ко рту и клацая зубами о6 стекло, сделала глоток.
– Кто вы?- спросила прежде, чем сделать еще один, и тут же, пожалела о6 этом.
– Гладышев Леонид Викторович, - представился мужчина, отчего я поперхнулась. Он же не растерявшись, похлопал меня по спине, мягко добавив.
– Ваш новый адвокат, если позволите. Я не знаю, как описать то чувство, что обрушилось на меня вместе с его словами, это было что-то такое всеобъемлющее, пробирающее до озноба… Господи, да нужно ли что-то говорить, когда тебя в последний момент схватили за руку на краю пропасти и выдернули из настоящего ада?! Но шокировало меня не мое чудесное спасение, в чем теперь можно было не сомневаться, потрясло до самых глубин - КТО протянул мне эту руку помощи. Я не могла поверить в это, не смела даже осознать, не говоря о том, чтобы принять. Казалось, Земля сошла с орбиты и закрутила меня в потоке измерений, пространства и времени. И я боялась даже вздохнуть, дабы не прогнать эту чудесную иллюзию, этот сладкий бред, потому что смешно было даже представить, что это реальность. Вот только звон стекла выпавшего из рук стакана настаивал на том, что никакой это не сон, и от понимания этого внутри меня что-то также разбилось, я будто отмерла, а вместе со мной и весь мир, зазвучав сотней звуков, складываясь в музыку отчаянной радости и еще более отчаянной боли. Потому что только сейчас я до конца осознала, какого мужчину потеряла и какую любовь! Оказывается, я не имела даже сотой доли понимания этого человека и глубины его чувств. Да и о любви по сути ничего не знала. О такой любви уж точно. А ведь мнила себя… На деле же только треп, истерики и бессмысленные обиды. Любовь же она… да вот она: без лишних слов и несмотря ни на что. Вот только досталась она не той. Почему так? Почему жизнь так не справедлива? Разве заслужил Гладышев такого? Как же его угораздило так? Как же он это все пережил, как смог переступить через гнев, гордость и боль? Чего ему стоило это решение, каких душевных сил? Знаю, что никогда и никому он о6 этом не расскажет. Утопит в работе, похоронит в себе и однажды освободиться. Он сильный, он со всем может справиться и не просто справиться, а найти в себе силы, чтобы протянуть руку помощи той, что всю душу ему наизнанку вывернула, изломала в крошево. Он все может - я знаю. И мне 6ы радоваться, что не взирая на все, что я сделала, он защитил меня, не оставил без пордержки в этот трудный час, и любит больше, чем ненавидит, вот только радость выходит горькая, болезненная. Слишком тяжело осознавать, насколько я ничтожна, насколько слаба, ибо слабость эта не та, что присуща всем женщинам, а духовная. За внешней красотой и бравадой, оказывается, припрятана гнусная, трусливая душонка. И больно понимать, что я - женщина, не стоящая и мизинца столь сильного мужчины. Не стоящая даже его жалости, не говоря уже о любви. О, лучше 6ы он ненавидел, ибо его любовь и жалость раздавили меня, просто размазали, как букашку! Какая же мне радость знать, что не доросла я до него и никогда не дорасту? Поэтому вместо того, чтобы прыгать до потолка, разрыдалась, даже не стесняясь нового адвоката. Но его это, похоже, ничуть не смутило. Без лишних слов он протянул мне платок и с невозмутимым видом сел напротив, разложив бумаги.
– Яна Владимировна, успокойтесь, все будет в порядке, это я вам гарантирую. Дело у вас, конечно, не самое простое, но и не самое сложное. Конечно, если 6ы я с первого дня вел его, мы 6ы даже до суда не довели, но вы в ходе допроса немного подпортили картинку. Естественно, я укажу на неправомерность действий следователя в связи с вашей болезнью и, если это будет принято, то уже через недели две вы будете свободны, если же нет, то потребуется немного больше времени, но обещаю, итог будет один!- монотонно разъяснял Леонид, но в тоже время, так твердо и уверенно, что если 6ы у меня были какие-то сомнения, они сразу же исчезли.
– Я за это даже не переживаю, Леонид Викторович. Уверенна, вы все сделаете в лучшем виде, иначе он 6ы вас не прислал, - с усмешкой парировала я, вытирая слезы.
– Кстати о6 этом,- похолодевшим тоном произнес мужчина, всем своим видом призывая соблюдать чисто деловой тон.
– Раз уж вы согласны, чтобы я представлял вас в суде, то прежде, чем мы начнем выстраивать линию защиты, вы должны подписать договор, согласно которому вы обязуетесь не разглашать информацию, прямо и косвенно связанную с Олегом Александровичем. Вот, прочитайте. Он протянул мне кожаную папку с договором, в котором было по пунктам расписано, какие кары свалятся на мою голову, если я не вычеркну два года своей жизни и не сотру из памяти имя Гладышева. Конечно, мне было понятно, для чего это нужно, учитывая статус Олега, но все равно стало неприятно и больно, хоть и испытывать подобные чувства я не имела права, ибо сама виновата, сама превратила наши отношения в этот омерзительный фарс. Поэтому проглотив боль вместе с набежавшими на глаза слезами, внимательно прочитала каждый пункт и не говоря ни слова, поставила свою подпись.
– Что ж, раз с формальностями покончено, - резюмировал Леонид, убирая папку в свой портфель, - то на сегодня все.
– Как все?
– Прежде всего, вам нужно поправиться, а для этого необходимо, чтобы вас перевели в специализированное учреждение, именно этим вопросом я сейчас займусь. Это займет некоторое время, но думаю, к вечеру вы уже будете в нормальной больнице, так что собирайте вещи, - складывая бумаги, объяснил он, а после мягко добавил, взглянув на меня.
– Вы отлично держитесь, Яна, но предельно ясно, что на последнем издыхании. Даже не представляю, как вы вообще выдержали наш диалог. Но во время следствия вы должны быть полны сил, поэтому сейчас главное - ваше здоровье.
– Поверьте, мне уже немного получше благодаря вам, но вы правы, держусь на честном слове. Здешнее лечение скорее угробит, - призналась с невеселой усмешкой.
– К сожалению, я попала под местный бюрократизм, поэтому уже и не надеялась на выздоровление.
– Ну, теперь все позади, - заверил он меня и поднявшись из-за стола, протянул мне руку.
– Завтра увидимся уже в больнице. Пока же сохраняйте молчание, что 6ы не происходило. Им надо дело поскорее закрыть, поэтому будут делать все, чтобы вас разговорить.
– Хорошо, - кивнула я и попыталась встать, но у меня тут же закружилась голова. Ахнув, я рухнула обратно на стул и втянув с шумом воздух, попыталась отдышаться. Сердце колотилось, как бешеное, а перед глазами, словно черти выплясывали черные точки. Леонид поспешил ко мне и протянул еще один стакан воды. Осушив его, мне стало полегче.
– Как вы? Идти можете?
– поинтересовался Гладышевский племянник(судя по отчеству), помогая мне встать.
– Да, не волнуйтесь, конвой дотащит, им не привыкать, - слабо улыбнулась я.
– Я постараюсь, чтобы вас перевели, как можно скорее, - пообещал он, подводя меня к двери, но когда коснулся ручки, я перехватила его руку, не позволяя открыть дверь. Мужчина удивленно взглянул на меня, я же собираясь с силами, тихо попросила.
– Леонид, передайте, пожалуйста, ему, что… -Яна, - нахмурившись, прервал он меня сразу же и с нажимом напомнил.
– Вы подписали договор.
– Я знаю, просто… -Это уже не просто!- холодно перебил он меня снова.
– Будьте добры, соблюдать условия.
– Вы правы, простите, - проглотив острый ком стыда, смирилась я и ничего более не говоря, покинула переговорную. Леонид действительно прав: на хрен не нужны Олегу мои благодарности, единственно верное - это раз и навсегда оставить его в покое, даже в мыслях, чтобы не икал. И я твердо решила, что так и сделаю, вот только мы предполагаем, а бог располагает… Дойдя до медчасти, я без сил рухнула на кровать и забылась лихорадочным сном. К вечеру, как и было обещано, меня перевезли в ЛПУ. Похоже, мое состояние впечатлило даже пульмонолога, потому что пока он заполнял историю болезни, матерился на тюремные методы лечения так, что уши вяли. Впрочем, один вес в тридцать восемь килограмм при моем росте впечатлит кого угодно, я уже не говорю обо всем остальном. Поэтому сразу же после всех необходимых процедур: рентгена, анализа крови, мочи и мокроты на бакпосев, меня определили в палату интенсивной терапии, где тут же вкололи антибиотики, а после поставили капельницу с питательным раствором. И впервые за две недели я спала без бреда и бесконечных позывов к рвоте. Утром самочувствие тоже было вполне сносным, так что встреча с Леонидом вышла крайне продуктивной и исключительно деловой. Как 6ы не болела у меня душа, как 6ы не хотелось задать один из тех вопросов, которые были запрятаны в самые недра сердца, я держала себя в руках, выполняя данное самой себе обещание, поэтому говорили мы исключительно о деле, что принесло свои плоды - на допросе я больше не плавала, четко придерживаясь разработанной Леонидом линии защиты, что явно вызвало у следователя досаду. Отстрелявшись к обеду, я уже было вздохнула с облегчением, как в палату влетел мой врач и с порога перевернул всю мою вселенную.
– Токарева! Ты совсем идиотка?- заорал он, кидая на тумбу папку с историей болезни.
– В-в-в смысле?- обалдела я от такого приветствия.
– Она еще спрашивает!
– фыркнул он и в следующее мгновение шарахнул новостью, словно электрошоком.- Ты почему не сказала, что беременна?
– Того, дорогуша!
– продолжил он отчитывать меня, не замечая моего шокового состояния.
– Я ей, значит, рентген делаю, сильнейшие антибиотики колю, а она молчит, как сыч!
– Я не понимаю… -Чего ты не понимаешь?
– бушевал он.
– Облучили малыша, нашпиговали всякой дрянью - так понятней?
– Я…я не знала, - заикаясь, прошептала я, все еще не в силах переварить эту новость.
– Ну, поздравляю! Не знала она… -Но как такое возможно, я же таблетки пила?
– ошарашенно пробормотала я, но ответа уже не услышала, пронзенная, словно леденящим ужасом мыслью, что это ребенок Пластинина, ведь в тот вечер я пропустила прием таблеток и после в течении недели их не принимала. От аргументов в пользу отцовства этого ублюдка, у меня внутри все свело, тошнота подступила к горлу, и я едва сдержала рвотный позыв, цепляясь за призрачную надежду на чудо, лихорадочно пытаясь вспомнить, когда у меня были месячные. Но память, словно назло, пребывала в абсолютнейшем молчании. Впрочем, ничего удивительного, я тогда была слишком поглощена своими переживаниями, чтобы обращать внимание на что-то еще. Так что прояснить ситуацию можно было, только узнав срок, но опять же, если ребенок зачат был в ту ночь, то он с такой же вероятностью может быть и от Гладышева. И как 6ы омерзительно и пошло это все не выглядело, я счастлива, что такая вероятность вообще существует, поэтому с колотящимся от волнения сердцем решила сразу же покончить с предположениями, если это возможно.
– А какой срок?- дрожащим голосом спросила я.
– А я почем знаю, я тебе не УЗИ?!
– раздраженно парировал доктор.
– Ну, а у вас здесь можно его сделать?
– Можно и нужно, Токарева!
– проворчал он и поднявшись, бросил напоследок.
– Готовься, через полчаса медсестра отведет тебя, я уже договорился. Хотя тебе и готовиться не надо, клизму можно не ставить, все равно кишечник пустой.
– Зачем клизму?
– Затем, что на ранних сроках проводят трансвагинальное узи, - пояснил он, как дуре и тут же будто спохватившись, полез в карман, и вытащив презерватив, протянул его мне.
– На, и полотенце не забудь, перчатки там уж поди найдут. Я 6ы смутилась, если 6ы не была столь поражена всем происходящим. Кто-то свыше, видимо, решил, что мне недостаточно острых ощущений. О том, что у меня в животе самый большой подарок в этой проклятой жизни, я не позволяла себе даже мечтать, вынести еще одно потрясение было мне не по силам. Хотя, как не подавляй, а огонек надежды уже зажегся в моей груди, озаряя светом мое будущее, придавая жизни смысл. И я до безумия боялась его потерять! В такие моменты, пожалуй, становится понятно, почему люди приходят к Богу. Слишком страшно в одиночестве ждать закономерной отдачи за свои проступки. Хочется чуда, чтобы в чьей-то власти было отвести от тебя неминуемую кару. Естественно, мне тоже этого хотелось. До слез хотелось! И я всем своим измученным сердцем молила небеса о снисхождении.
– Господи, - шептала я, закрыв глаза, - прошу Тебя, не лишай меня надежды, не погружай в еще больший мрак безысходности! Знаю, что не заслуживаю ничего, кроме наказания и не имею права просить, но не по силам мне молча переживать все это. Пожалуйста, не испытывай меня этим ребенком, умоляю! Обещаю, я изменюсь, исправлюсь, стану лучше, только не лишай меня частички моей любви. Не забирай у меня это маленькое чудо, молю Тебя! Не знаю, был ли в этом какой-то смысл, но я молилась со всей искренностью и верой в лучшее. Впрочем, ничего другого мне не оставалось. Время за молитвами пронеслось быстро. И вот я уже в кабинете УЗИ, трясущаяся от дикого страха и волнения, готовая сорваться и сбежать, дабы не потерять только-только обретенный лучик света.
– Не волнуйтесь, процедура совершенно безопасна,- успокоила меня врач, по-своему истолковав мое волнение, я нервно кивнула, и замерла в ожидании приговора.
– Ну, вот смотрите, ваш малыш, -провозгласила она бодрым голосом, указывая на светлое пятно непонятной формы, отчего у меня пересохло во рту, а пульс начало зашкаливать.
– Вы.., вы можете установить срок?
– Конечно, сейчас все рассчитаем,- заверила меня женщина и спустя некоторое время каких-то измерений, когда я совсем не ожидала, спокойно сообщила, - восемь недель вашему малышу. Она начала рассказывать, что на этом сроке происходит с плодом, я же пыталась прийти в себя и определить месяц зачатия, но от перенапряжения никак не могла сосредоточиться. Когда же до меня, наконец, дошло, что восемь недель назад был конец февраля, я едва не соскочила с кушетки, поняв, что это означает. На экране, среди серого пространства, в небольшой темной, похожей на грот выемке, дремал наш с Гладышевым малыш. Он был таким крошечным, но в нем уже был заключен целый мир. От переполнившего меня восторга, радости и облегчения я впервые за очень долгое время счастливо рассмеялась, отчего врач в недоумении замерла, а когда к смеху прибавились еще и слезы, неудержимым потоком побежавшие по моим щекам, и вовсе перепугалась. Она попыталась успокоить меня, увещевая, что ребенок все чувствует и мне надо беречь себя, но это были тщетные попытки. Я столько всего пережила за последнее время, столько выпало на мою долю, что от напряжения превратилась в один сплошной нерв, и сейчас, когда оно немного спало, все мои заслоны рвануло со страшной силой, так что остановить эту истерику можно было с той же вероятностью, что цунами. Видимо, поняв это, женщина решила, что лучше переждать, поэтому позволила мне выплеснуть эмоции, не вмешиваясь. И некоторое время без всякого стеснения я рыдала, смеясь и шепча слова благодарности Господу,что услышал мои мольбы. Когда же я начала успокаиваться, женщина молча протянула влажные салфетки и как ни в чем не бывало продолжила осмотр, которому я уделила уже гораздо больше внимания, с особым трепетом разглядывая очертания намечающихся частей тела малыша, слушая все, что говорит врач. Я ужасно боялась, что все эти напряженные месяцы скажутся на развитии ребенка. В конце концов, после побоев, стрессов, болезни и голода, можно ожидать чего угодно, но слава богу, никаких отклонений выявлено не было. Мое маленькое чудо, несмотря на все ужасы, рос и развивался, как положено, уже сейчас показывая характер бойца. Впрочем, с такой дурной мамашей, ничего другого и не оставалось, как надеяться на собственные силы. Эта мысль ударила обухом по голове: я только сейчас начинала по-настоящему осознавать, что скоро стану матерью, точнее, уже мать и на мне громаднейшая ответственность, а я в очередной раз накосячила. И почему у меня вечно все не как у людей?! Почему я не обратила внимание на свое состояние? Малыш ведь чуть ли не орал в ухо: « Мама, да очнись ты уже!». Меня же и тошнило с утра, а я все на стресс списывала, и на запахи чувствительность появилась, и вкусовые пристрастия довольно странными стали, и еще куча разных мелочей, если вспомнить. Да что говорить?! Как можно не заметить, что месячных нет второй месяц? Ну, вот Яночка может. И вместо того, чтобы во всем признаться и уже не дергаясь, спокойно готовиться к рождению ребенка, мутила всякую херню, чтобы потом опять каяться и лить слезы, только уже перед собственным ребенком, который за восемь недель внутриутробной жизни пережил больше, чем кто - то за девяносто лет. Да, Яночка может… И спрашивается, что со мной, блин, не так? Почему я могу только херней страдать, а быть нормальной, обычной, среднестатистической мне не под силу? Ну, вот почему? Я что, бракованная какая-то что ли? Понятно, что это вопросы в никуда. Просто достало меня это все. С этим надо что-то срочно делать и уж теперь я сделаю! Клянусь, сделаю! Тем более, я ведь полчаса назад пообещала. И тебе, малыш, тоже обещаю, твоя мама изменится, станет лучше и больше никогда не будет делать глупостей! Дав эту клятву, я аккуратно прикоснулась к животу, врач же предложила мне послушать биение сердечка, отчего мое собственное сжалось в радостном предвкушении. Когда же я услышала быстрое тук-тук моего сокровища, не смогла сдержать слез. Не знаю, то ли я такая впечатлительная, то ли так у всех женщин, но мне казалось, ничего прекрасней я в своей жизни не слышала. Этот слегка учащенный стук умиротворял, наполнял силой, энергией, жаждой жизни. И я воспряла духом, восстала из пепла, готовая двигаться вперед, горы сворачивать, ибо в конце туннеля забрезжил свет. Поэтому в пульмонологическое отделение возвращалось не то сломленное, задроченное существо с тридцатью восьмью килограммами вселенской скорби. О, нет! По коридору, несмотря на слабость, решительно шагала счастливая женщина, сжимая в руках, словно знамя, снимок самого любимого и дорогого человечка.
– Чего эт ты сияешь, как начищенный тазик?- недовольно поинтересовался мой лечащий врач, зайдя в палату спустя полчаса после моего возвращения. Я помахала ему снимком, давая исчерпывающий ответ, но он похоже, вызвал еще больше недовольства у доктора.
– На твоем месте я 6ы не стал радоваться или ты совсем ничего не понимаешь?
– А что я должна понимать?
– вскинулась я, почувствовав неладное, а потому неосознанно прижав снимок к груди.
– То, что у тебя состояние не позволяет сохранить ребенка,- без всяких расшаркиваний,выдал мужчина, погружая меня в пучину леденящего ужаса.
– Нет, - замотала я головой, схватившись за живот в защитном жесте.
– Что нет?- раздраженно уточнил он и не дожидаясь ответа , начал аргументировать свое заявление.
– У тебя серьезное заболевание, к тому же запущенное с кучей осложнений, поэтому лечить тебя я буду сильнейшими антибиотиками, и как это скажется на плоде неизвестно. Срок очень маленький и самый опасный, сейчас происходит формирование ребенка, всех его важнейших систем. В этот период дышать -то лишний раз бояться, не говоря о том, чтобы слечь с крупозной пневмонией в тюрьме. Ты инвалида хочешь родить?
– Нет, - прошептала я, глотая слезы, чувствуя, как счастье вместе с ними оседает горечью на языке, улетучиваясь куда-то в пустоту. А противный внутренний голосок насмешничал: « Яночка, какая же ты дура-то! Неужели всерьез думала, что тебе вот так просто подарят то, что ты хочешь больше всего на свете? Ну-ну… Давай, мочи людей, воруй, ври, изменяй, а тебя за это по головке гладить будут, как только слезу пустишь.в Знаю, этот ублюдочный голос был на все сто прав, но … боже, это так жестоко испытывать меня подобным образом! «Вряд ли Гельмс 6ы согласиласья, - съехидничал паршивец, я же едва сдержала стон бессилия, ибо крыть мне было нечем.
– Тогда лучше прервать беременность, - продолжал меж тем доктор.
– Нет!
– отрезала я, не в силах даже представить теперь себя без своего ребенка. Удивительно, как всего за час я срослась с мыслью о материнстве.
– И что, собираешься сыграть в русскую рулетку? По-твоему, это игрушки?
– обрушился на меня врач.
– Вот именно, что не игрушки!
– вскричала я, готовая перегрызть ему глотку, если он еще раз заикнется о том, чтобы убить моего малыша. В тот момент, мне было наплевать, что врач хочет, как лучше, мной двигал инстинкт и страх, ибо я точно знала, что эту потерю не перенесу, о чем и сказала.
– Это все, что у меня осталось.
– Да господи, тебе всего девятнадцать лет! У тебя еще детей будет вагон.
– Мне этот нужен, а не вагон!
– Знаю я вас: нужен, пока не поймете, что такое ребенок -инвалид, - выплюнул он, тоже начиная горячиться.- Из-за таких безответственных мамаш полные дома малютки.
– Не надо меня приравнивать непонятно к кому, - процедила я.
– И лечить тоже не надо, раз вредит ребенку.
– Ты идиотка что ли совсем?
– взорвался он, вскочив.
– Так ты еще до второго триместра кони отбросишь.
– Тогда лечите более щадящими методами. В конце концов, это всего лишь ваши предположения, но вы же не Господь - Бог, чтобы гарантировать моему ребенку инвалидность.
– Ну, куда уж нам против твоей уверенности! Подумаешь, восемь лет учебы да двадцать лет практики!
–
съязвил он и направился к двери, бросив напоследок.
– Поступай, как знаешь! Это твое право. Только на будущее запомни, во всех последствиях виновата будешь ты сама!
– Не волнуйтесь, мне не привыкать.
– Лучше 6ы не язвила, а включила мозги!
– огрызнулся он и демонстративно хлопнул дверью. Я же обессиленно откинулась на подушки. На душе было погано. Так погано, что хотелось на стену лезть. Меня снова ставили перед сложнейшим выбором, но весь кошмар в том, что какой 6ы путь я не выбрала, все равно покоя не будет. Единственное, в конце пути, по которому пошла я, есть хоть какая-то надежда. Возможно, это безответственно, глупо, по-детски, но не могу я иначе. Что это за ответственность такая - убить собственного ребенка из-за того, что может быть, а может и не быть? Мне такая сознательность не ведома, а потому поступать я так не стану. Приняв для себя окончательное решение, мне стало пусть не на много и не надолго, но легче, поэтому я вздохнула с облегчением и приложила ладони к еще плоскому животу.
– Малыш, любимый мой, - прошептала, закрыв глаза, - прости, что довела нас до такого состояния! Прости, что тебе приходиться проходить со мной весь этот кошмар! Прости, что подвергаю тебя опасности! Прости за все! Прошу тебя, маленький мой, потерпи еще чуть-чуть, побудь еще немного таким же сильным! Скоро все закончится, мой лучик, скоро мы вырвемся из этого ада, и обещаю, твоя мама не позволит больше ни одной беде коснуться тебя. Все сделаю ради твоего блага, мое сокровище! Ты все, что у меня есть, малыш. Ты моя жизнь! Я очень тебя люблю, маленький, очень! Выговорившись, я спрятала снимок в тетрадь и вскоре сама не заметила, как заснула. На следующий день история повторилась, только теперь обрабатывать меня взялись психолог на пару с неонатологом,но я была непреклонна и даже пригрозила судом, если они продолжат в том же духе. В конечном счете, врачам пришлось смириться и скорректировать мое лечение с учетом беременности, правда, как сказал пульмонолог, все это туфта, и он ни за что не ручается, в связи с чем я подписала бумаги, что претензий не имею. Слава богу, на этом наше противостояние закончилось. Естественно, я ни на минуту не переставала думать о правильности своего решения. Все, сказанное докторами, легло камнем мне на сердце, и я безумно боялась, что из-за моего страстного желания родить ребенка от Гладышева, в оконцовке, малыш будет мучиться всю жизнь. Стоит ли надежда такого риска? Не знаю. Но это все, что у меня осталось. Можно обвинить меня в эгоизме, глупости или даже расчетливости, потому что да, будь ребенок не от Олега, я 6ы послушалась врачей, но неужели это грех хотеть сохранить частичку любимого мужчины? Я ведь не собираюсь за счет ребенка вернуть себе Гладышева или былое положение. Упаси Господь! Я даже сообщать о беременности не стану. Пример Пенки крайне поучителен. Лишиться материнских прав и, скорее всего, возможности видеть своего ребенка мне совсем не улыбается. Этот малыш не оружие или средство достижения каких-то целей. Нет. Он - радость, счастье, маленький мир, который я хочу только для себя и ни для чего более. Ну, судите меня, кричите, что я снова ради своего эгоизма, творю черте что! Но убивать собственного ребенка и гадать, а вдруг 6ы обошлось, я не стану! Возможно, стоило попросить совета у мамы или тети Кати, но посещать меня мог только адвокат и следователь, а писать о таком в письме не стоило. Да и вообще не стоило им говорить, они наверняка тут же помчались 6ы к Олегу. А уж Гладышев 6ы долго разговаривать не стал, пристрелил 6ы на радостях или, что более вероятно, принудил бы сделать аборт просто потому, что ему этот ребенок не нужен, в особенности, от меня. Поэтому все это я проживала в одиночестве, оберегая свою тайну, как зеницу ока, молясь, чтобы малыш развивался, как положено и был здоровым. Три недели в больнице тянулись долго и нудно. Заняться было абсолютно нечем, впрочем, я все равно ни на чем не могла сконцентрироваться, будучи на нервах. Дело оказалось сложнее, чем предполагал Леонид, поэтому мое освобождение откладывалось, но я не сомневалась, что так или иначе из тюрьмы меня вытащат, просто нужно было потерпеть. И я терпела, ибо ничего иного не оставалось. Но как же это было тяжело! Иногда мне казалось, что я схожу с ума в этой полнейшей изоляции, в этих белых стенах, провонявших медикаментами и моим безумным страхом, словно тень шагающим за мной по пятам. С каждым днем обстановка накалялась все больше и больше: на допросах на меня не просто давили, а запугивали, из дома вести тоже не радовали. Оказывается, бабушка очень сильно заболела, поэтому маме пришлось уехать, что крайне подорвало мой дух. Мне было до ужаса страшно, и держалась я из последних сил, живя одной лишь мыслью о ребенке. С ним, к счастью, все было в порядке, несмотря на то, что болезнь отступала крайне неохотно. Но вскоре случилось и это, чему я, с одной стороны, была очень рада, ибо это означало конец риску, а с другой стороны, возврат в СИЗО меня очень пугал. И, как оказалось, не зря. Меня поместили в ту же камеру, что и в прошлый раз, вот только теперь Каси здесь не было, зато была Лёля, которая так расцвела при виде меня, что я едва сдержала дрожь.
– Куда можно лечь?
– помня предыдущий опыт, выдавила я из себя, войдя в камеру. Теперь мне нужно было быть вдвойне осторожной, ибо здесь уж точно никому дела нет до моей беременности, отобьют почки и глазом не моргнут.
– Девки, поглядите, сладкая поумнела как,- протянула Лёля и хлопнула по своему матрасу.
– Ну, ко мне айда. Все захохотали, я же с шумом втянула воздух, лихорадочно думая, как избавиться от назойливого внимания красноволосой извращенки и при этом не нарушить свод гребанных,тюремных правил.
– Не хотелось 6ы тебя стеснять, - растянув губы в вежливой улыбке, парировала я, стиснув сумку с вещами.
Мой ответ снова вызвал волну смеха.
– Да ты же мой пряничек заботливый, - просюсюкала Лёля, прищурившись, словно говоря-зря стараешься, сладкая. Под этим взглядом мне стало дурно. Я знала, чего хочет эта ненормальная, и у меня тошнота подступала к горлу, стоило представить, что меня ждет ближе к ночи. Красноволосая, будто прочитав мои мысли, сделала мне недвусмысленный знак языком и кивнула в сторону шконки неподалеку от своей.- Дуй вон туда. На негнущихся ногах я прошла в указанном направлении, и без сил опустилась на не заправленный матрас. Меня трясло, как припадочную от перенапряжения и страха. Мысли в голове, подобно пчелам, панически роились, пытаясь найти способ протянуть оставшиеся семь дней до суда без происшествий, но я понимала, что способ только один, если хочу сохранить беременность. Будь я, конечно, сама по себе, то боролась 6ы до последнего вздоха, но не позволила 6ы этой ублюдочной бабе коснуться себя, теперь же нужно было думать за двоих. Я не могла позволить себя рисковать малышом, поэтому сопротивление бессмысленно, ибо ошибок тут не прощают. Если раз оступился, должен заплатить, иначе не поднимешься никогда. Так что сейчас передо мной стояла задача не избежать наказания, а отработать его с наименьшими потерями. От мелькающих перед мысленным взором перспектив меня корежило, все внутри бунтовало против решения подчиниться, но любовь к моему сокровищу была сильнее гордости, самолюбия и самоуважения. От всего этого уже все равно не осталось и следа, а неделя не такой уж и большой срок, так что вытерпеть можно. Решив все для себя, я застелила постель и начала разбирать сумку. Местные попрошайки, почуяв запах наживы, как стервятники слетелись на звук шуршащих пакетов и начали всячески меня обрабатывать, чтобы урвать свой кусок от моей пайки, но я хорошо помнила мамин наказ, поэтому никого себе на шею садить не собиралась. Крутясь, как уж на сковородке, без шума отвадила этих змеюк, чем заслужила одобрение местных и, наконец, вздохнула чуть свободней, хотя это было сложно сделать, находясь под прицелом десятка присматривающихся, что-то замышляющих взглядов. Радовало, что я здесь надолго не задержусь, но боже, силы мои были на исходе. День тянулся невыносимо долго, отчего напряжение в каждой моей клеточке просто зашкаливало. Стоило взглянуть на красноволосую тварь, как по коже пробегал мороз. Она же самодовольно щерилась, давая понять, что никуда я от нее не денусь, и это пугало до тошноты. От безысходности я едва дышала, страх отравлял мою кровь, вызывая такую панику, что
– Радуешься, мразь, - обличила она дрожащим от непролитых слез голосом, которые в следующее мгновение медленно потекли по ее лицу, она же не замечая их, продолжила.
– Радуйся, пока можешь. Однажды придет и твой час: ответишь за все, что сделала с моей девочкой. Вся ее боль, все слезы и муки отольются тебе. Вот увидишь! И когда рыдать будешь горькими слезами и на стену лезть от отчаянья, помни, это тебе за мою искалеченную дочь!
– Послушайте, оставьте мою дочь в покое… - начала было моя мать, но та тут же прервала ее.
– Да я-то уйду, только покой твоей дочери теперь будет снится, - с горькой усмешкой заверила она и взглянув на меня напоследок пустым взглядом, тихо пожелала, - Будь ты проклята, сволочь! Чтоб тебе на всей земле пусто было, и как моей бедной девочке жить не хотелось! Помедлив еще пару секунд, она развернулась и направилась к своей машине. Я же застыв, не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться. Боль и ужас скрутили с такой силой, что воздуха не хватало, ибо уже сейчас я знала, что она права: не будет мне покоя. Это ужасное преступление станет преследовать меня до конца моих дней. И сколько не сожалей, сколько не проси прощение, голос совести не стихнет. В угоду своей мстительной, трусливой душонки я сломала судьбу молодой, красивой девушки, лишив ее полноценной жизни, и этого не исправить, не изменить. В тюрьме я много думала о Лерке, вспоминала те дни, когда мы еще не были изуродованы завистью, злобой и ненавистью, когда смотрели друг на друга с теплом, а в будущее с надеждой, окрыленные мечтами и стремлением добиться успеха. Прекрасное было время… Все-таки жизнь знатно постебалась, перепутав наши мечты и дав каждой то, о чем отчаянно мечтала другая. Увы, наша только-только зародившаяся дружба такого испытания не выдержала. Впрочем, мало, кто способен без зависти смотреть на того, у кого сбываются твои мечты. Для этого нужно быть человеком духовно-развитым и сильным. Мы же были обычными девчонками, коих пруд пруди: с наполеоновскими планами, непомерными амбициями и раздутым самомнением, считая себя лучше других: достойней, талантливей и красивей, а потому мир должен был пасть именно к нашим ногам, а не к ногам наших подруг. Когда же этого не случилось, последовала закономерная реакция - непонимание, трансформировавшееся в зависть и злость. Чаще всего на этом пути людей расходятся, но мы пошли дальше, и строя друг другу козни, дошли до ненависти. Она пузырилась в крови, словно кипящая лава и не давала покоя. Но все же, несмотря на это, я никогда не желала Лерке какого-то по-настоящему серьезного зла. А потому не было ни одного дня, чтобы я не пожалела о содеянном, ибо все случившееся - результат панического страха и отчаянья, не имеющего к Гельмс совершенно никакого отношения. На ее месте могла оказаться любая другая девушка. В тот момент я совершенно не думала о последствиях. Я была
ослеплена желанием избавиться от Пластинина,а все остальное казалось каким-то нереальным, неважным. Как говорится, лес рубят - щепки летят. Вот только «щелкая угодила мне в самое сердце, и от этой нарывающей боли не было избавления. Каждую ночь я думала о Гельмс и хотелось лезть на стену от того, что я наделала. Понимать, что по моей вине человек больше не сможет не то что танцевать, а даже ходить и говорить - это непосильная ноша. И никакая любовь не стоит подобных жертв, хотя по глупости я когда-то утверждала обратное. Но на чужом несчастье счастья, как известно, не построишь, за все однажды придется заплатить. И теперь будучи беременной мне до ужаса страшно, что платить придется счастьем и здоровьем моего ребенка, ибо это самое ценное, что есть и когда-либо будет в моей жизни, а она -сука имеет привычку бить именно по самому дорогому. Поэтому проклятья матери Гельмс вогнали меня в такое оцепенение, что я долго не могла прийти в себя. Впрочем, ее слова потрясли всех: тетя Катя, как всегда, свое потрясение и шок выразила весьма бурно, Кристина растерянно ей поддакивала, а мама, как и я, застыла каменным изваянием, глядя в одну точку, пытаясь прийти в себя. Более - менее успокоились все только в такси. Мама присматривалась ко мне, словно пытаясь что-то понять, тетя Катя с Кристиной о чем-то тихо беседовали. Я же закрыв глаза, снова начала дышать, чувствуя, как меня потихонечку отпускает, уходя на дно, чтобы всплывать по ночам и мучить снова и снова. Дома у крестной все было по-прежнему: та же атмосфера, те же запахи, обстановка, вот только я была другой и ощущала все как-то иначе.
– Януль, ты чего застыла? Проходи, - осторожно подтолкнула меня крестная. Я кивнула и разувшись, медленно обошла квартиру под настороженными взглядами родных, а после прошла на лоджию. Открыв окно, сразу же посмотрела на то место, где обычно парковался Олег и прикусив губу, уткнулась лбом в оконную раму, пытаясь заглушить ноющее чувство.
– Как ты?- раздался за спиной голос мамы.
– Не знаю, - сглотнув колючий ком, прошептала я.
– Адаптируешься, - сухо заверила она, похлопав по плечу. Я кивнула, мама же заглянула мне в лицо и тихо резюмировала, словно все поняв.
– Тяжко пришлось.
– Могло быть и хуже, - горько усмехнувшись, попыталась я ее успокоить.
– Могло, - согласилась она, тяжело вздохнув.
– Стыдишься меня?- спросила я прямо, сама не зная, зачем. Мама хмыкнула, устремив задумчивый взгляд в даль.
– Скорее себя, - призналась она спустя некоторое время.- Постоянно думаю, в чем моя ошибка, как матери.
– Может, и ни в чем. Не все же зависит от воспитания, - возразила я.
– Не все, но определенные табу прививаются с детства. для тебя же отчего-то законы оказались не писаны,- покачала мама головой и повернувшись, обожгла меня взглядом полным разочарования.
– Откуда в тебе столько жестокости? Я задрожала, глотая подступившие слезы, но взгляд не отвела.
– Это глупость и страх, мама, а не жестокость.
– Ты этим себя оправдываешь?
– Я похожа на того, кто оправдывается?- хохотнула я сквозь слезы.
– Слишком горда для этого?- презрительно уточнила мама, на что мне оставалось только покачать головой.
– Какая гордость, мама?!
– устало отмахнулась я, поморщившись. Не рассказывать же ей, как мою гордость размазывали по шконке семь ночей.
– Тебе повезло, - меж тем заключила мама, и я не могла с ней не согласиться, ибо это действительно было так.
– Знаю.
– Надеюсь, ты теперь и цену всему знаешь, и второй шанс используешь с умом, -холодно произнесла она и взглянув мне в глаза, жестко припечатала.
– Я хочу, чтобы моя дочь стала достойной, сильной женщиной, которой по-настоящему есть, чем гордиться. Чтобы, когда она стояла рядом с таким мужчиной, как Олег Александрович, это не вызывало недоумение или скабрезные мысли, а лишь одобрение и понимание, что вот именно такая женщина и должна быть рядом с ним! Ты поняла меня?
– Поняла,- процедила я, думая, как сказать о беременности после такого спича.
– Прекрасно, а теперь пошли, душ примешь и за стол, нас уже заждались. Вечером мы уезжаем.
– Уже?
– удивилась я, не ожидая такой поспешности.
– Мне на работу, долгов куча после похорон, некогда рассусоливать, - в своей резкой манере отрапортовала мама. Я кивнула и послушно пошла за ней следом. За столом тетя Катя разряжала обстановку, как могла, но все равно было напряженно. Мама молча цедила вино, глядя в одну точку, Кристина с беспокойством следила за тем, как я методично жую салат, поэтому, когда пришло время выезжать, все вздохнули с облегчением. Только на вокзале я немного вышла из оцепенения, понимая, что возможно никогда сюда больше не вернусь. Пока мама с тетей Катей прощались, я подошла к Кристине и помявшись, неловко обняла ее.
– Спасибо, - прошептала, глотая подступившие слезы.
– Ему что-то передать?
– всматриваясь в мое лицо, тихо спросила она. Я усмехнулась и отрицательно покачала головой.
– Береги себя и будь счастливой, - пожелала я, сжав ее руку.
– Ты тоже.
– Я уже счастлива, - улыбнулась я через силу.
– Звони мне, ладно?
– попросила Крис.
– Хорошо, - кивнула я и поцеловав ее в щеку, повернулась к тете Кате.
– Ну, что, красавишна, сделала тебя Москва, - подвела крестная печальный итог.
– Еще как, - с невеселой усмешкой отозвалась я.
– А кажется, только вчера приехала покорять столичные вершины. Я, если честно, думала, у тебя получится.
– Ну, ведь почти получилось, - подмигнула я, пряча за иронией боль.
– Чуть-чуть не считается, - возразила тетя Катя и обняв, тяжело вздохнула.
– Дура, ты Янка, всю жизнь ведь теперь локти кусать будешь!
– Буду, - согласилась я и высвободившись из объятий, направилась в вагон. Забросив рюкзак с моими скромными пожитками на верхнюю полку, села у окна и сцепив дрожащие пальцы в замок, стала наблюдать за мелькающими на перроне лицами, пытаясь изо всех сил сдержать жгущие глаза слезы. Мама села напротив и поджав губы, тоже стала смотреть куда-то вдаль.
– Красивый закат, - тихо сказала она охрипшим голосом. Я посмотрела на раскаленное солнце, оставляющее за собой кровавый след и усмехнулась.
– Символично,- коротко отозвалась я.
– Да уж, - хмыкнула мама и откинувшись на стенку позади себя, закрыла глаза. Поезд тронулся и помчал меня в начало моего пути, как знаете в тех играх, когда выпадает не та клетка, и тебя возвращают на старт. Вот только в играх можно все начать заново, в жизни же дважды в одну реку не войдешь. Я в принципе и не собиралась, но и идей, как и чем жить дальше, у меня тоже пока не было. Рубцовск встретил нас хорошей погодой, тишиной и спокойствием. Люди здесь никуда не спешили, машин практически не было, улицы казались пустынными. После столицы такая размеренность вызывала у меня дискомфорт, поэтому я хотела поскорее оказаться дома, но войдя в квартиру, поняла, что и здесь мне покоя не будет. Без бабушки дом опустел, и все стало каким-то чужим, холодным, словно умерло вместе с ней. Я тоже была здесь чужой, как впрочем, и везде теперь, ибо застряла на распутье и больше не вписывалась ни в ту жизнь, ни в эту. Но с чего-то нужно было начинать, поэтому преодолевая в себе страх и проснувшееся вновь отчаянье, я на деревянных ногах прошла в свою комнату и стала разбирать рюкзак. Необходимо было спрятать снимки моего сокровища, дабы не беспокоить пока маму. На нее в последнее время и так слишком много всего навалилось, ей нужна была небольшая передышка от потрясений. Конечно, долго скрывать беременность я не смогу, но сейчас определенно не время для таких новостей. Полюбовавшись своей крохой, я спрятала снимки на дно бельевого шкафа и отправилась в душ, где впервые за почти два месяца рассмотрела себя в полный рост. Увиденное просто ужасало. От красоты не осталось и следа. Не то, чтобы меня это беспокоило, просто увидеть в зеркале совершенно другого человека довольно странно, но что действительно настораживало, так это отсутствие животика. Шел уже четвертый месяца я по-прежнему могла похвастаться идеальным прессом, и меня это пугало. Конечно, учитывая недобор веса и то, что я спортсменка, возможно, паниковать не стоило, но рисковать я не могла. Мой малыш столько пережил вместе со мной, что необходимо было, как можно скорее записаться в женскую консультацию и наблюдать беременность. Решив завтра с утра сразу же встать на учет, я немного успокоилась и приняла душ. Мама за это время приготовила обед, поэтому, когда я вышла из ванной, в нос ударил с ума сводящий аромат. У меня тут же свело желудок от голода, и я поспешила на кухню, хотя пересекаться лишний раз с мамой, мне не хотелось, но я теперь не могла думать только о себе.
– Садись, - кивком указала она на стул, когда я появилась в дверях кухни. Я молча села, мама поставила передо мной тарелку с супом и сев напротив, продолжила обедать, не обращая на меня совершенно никакого внимания. Это давило на психику, но разве я могла ее винить? Другая мать вообще 6ы отвернулась от такой дочери, моя же хоть и кривила лицо, но продолжала терпеть мое присутствие. Естественно, аппетит от этих размышлений у меня тут же пропал, но я продолжала есть суп, заставляя себя думать только о ребенке.
– К бабушке на кладбище когда собираешься сходить?- прервала мама наше молчание, встав, чтобы налить чай.
– Сегодня хотела,- поднялась я следом, чтобы помыть посуду.
– Тогда без меня, мне к трем на работу.
– Хорошо, нарисуй только план, как ее найти.
– Нарисую, - кивнула она и разложила по тарелкам десерт. Мы вновь сели и принялись пить чай, думая каждая о своем. Мне, если честно, казалось, что это не я тут сижу, что все это не со мной. Я просто не понимала, как после всего пережитого можно вот так обыденно попивать чаек, обсуждая насущные дела, словно и не было ничего. Как вообще можно жить, когда жизнь развалилась на куски?
– У тебя уже есть какие-нибудь мысли насчет того, чем заняться?
– словно зная, о чем я думаю, спросила мама.
– Пока нет, - выдавила я из себя, делая через силу глоток.
– Тогда почему 6ы тебе не пожить на даче? Присмотришь за садом, придешь в себя, окрепнешь, а там глядишь и надумаешь что-нибудь, - предложила она, не отрываясь от десерта. У меня же кусок встал поперек горла. Нет, я конечно, понимала всю целесообразность этого предложения и была только за, но также знала, что истинная причина заключается в том, что маме просто тяжело находится со мной в одном доме. Опять же осуждать я ее за это не могла, но и заглушить боль тоже.
– Хорошо, завтра утром уеду, - отодвинув тарелку, поднялась я из-за стола.
– Нарисуй, как найти могилку, я пошла переоденусь.
– Яна, - позвала меня мама, когда я уже была у выхода из кухни.
– Да?
– замерла, не оборачиваясь, глотая подступившие слезы.
– Так будет лучше и тебе и мне, - попыталась она объясниться.
– Я все понимаю, мам, - успокоила я ее, дрожа от едва сдерживаемых слез. Мама больше ничего не сказала, я же поспешила в свою комнату. Закрыв дверь, обессиленно опустилась на кровать и посмотрела на себя в зеркало. Слезы медленно текли по моим щекам, но я тут же яростно вытерла их, прошипев отражению: -Прекрати жалеть себя, дура! Ты все это заслужила, так что привыкай! Злость на саму себя придала мне сил, и я быстро собралась, после чего поехала на кладбище. И вот я здесь. Сижу, изливаю душу, до сих пор не веря, что все это происходит со мной.
– Ты знаешь, бабушка, я там думала, что главное - выжить. А теперь, когда выжила, не знаю, что с этой жизнью делать, - прошептала я, задумчиво глядя в небо.
– Кто я теперь? Чего хочу от этой жизни? К чему надо стремиться? Какой дорогой идти? Тысяча вопросов и ни одного ответа, хотя за спиной опыт далеко не двадцатилетней девчонки. Я столько всего познала за эти два года… Я взлетала так высоко и падала так низко, что страшно даже представить, не то, что испытать, но весь ужас в том, что жить где-то посередине я просто не умею. Может, мама права, надо побыть немного в уединении, прийти в себя, и тогда возможно все встанет на свои места? Надеюсь, что так, бабушка, очень надеюсь… Тяжело вздохнув, я медленно поднялась с лавочки и поцеловав напоследок бабушкино фото, тихим шагом пошла домой. На душе стало немного полегче, но я по-прежнему была потерянной, погруженной в себя, поэтому когда вышла из автобуса, не услышала, как меня кто-то окликнул.
– Янка, - схватили меня за руку, останавливая, отчего я испуганно шарахнулась, сжавшись, как пружина, готовая хорошенько врезать. В тюрьме к прикосновениям очень серьезное отношение, поэтому за этим все четко следят. Не дай бог еще с какой-нибудь опущенной соприкоснешься, потом не отмоешься. Сейчас, конечно, передо мной никакой непонятной личности быть не могло, но привитые там привычки были сильнее, поэтому я едва дышала, приходя в себя.
– Извини, напугала тебя, - неловко улыбнулась моя школьная подружка Настя, недоуменно взирая на то, как я заламываю пальцы в попытке успокоится.
– Ничего,- выдавила я из себя, растягивая одеревеневшие губы в искусственной улыбке, делая незаметный шаг назад, чтобы дать себе больше личного пространства. Как оказалось, после тюрьмы у меня на его ущемление повышенная чувствительность.
– Слушай, я тебя ели узнала! Ты.., очень изменилась. Если 6ы не твоя «гордая» осанка, прошла 6ы мимо, -хихикнула она, на что я тоже улыбнулась уже вполне искренне. В школе одно время все смеялись над моей прямой спиной и задранным подбородком, считая высокомерной курицей, пока до идиотов не дошло, что всему виной танцевальная выправка, а не мой характер.
– Да, видок у меня нынче колоритный.
– Брось, красоту ничем не испортишь. Вон, Джоли выглядит примерно, как ты и ничего - по-прежнему, самая красивая женщина, - подбодрила она меня.
– Ну, разве что только для больных на голову, но все равно спасибо, - отозвалась я со смешком.
– Всегда пожалуйста, - мягко улыбнулась она и тут же посерьезнев, осторожно спросила.
– А если серьезно…С тобой все в порядке? Выглядишь, как после болезни. Извини, конечно, что лезу не в свое дело! Просто столько разговоров было… - Я действительно болела сильно. Пневмонию запустила, - пояснила я сухо и с ленцой уточнила, хотя внутри все напряглось.
– И что же тут за разговоры были?
– Ну, тебя же на похоронах Александры Андреевны не было, вот люди и начали гадать, что да как. Тем более, мама твоя туда сюда каталась, - замялась она.
– И?
– Решили, что у тебя свадьба и типа ты ее откладывать не стала из-за похорон, говорили, с Александрой Андреевной вы не ладили в последнее время. Ну, и там разговоры, что вот дескать, деньги с людьми делают и все в таком духе, - покраснев, пересказала она. Я же засмеялась. Всякое слышала, но чтобы сплетни были созвучны с мечтами - впервые, хотя, пожалуй, в этом была определенная доля иронии.
– Ну, и как? Я похожа на богатую и счастливую новобрачную?
– весело поинтересовалась я, крутанувшись для наглядности в своем дешевом, нейлоновом костюме. Настя усмехнувшись, покачала головой.
– Жаль, я была 6ы не против, - театрально вздохнув, посетовала я.
– Не злись, Ян, сама знаешь, город маленький. Естественно, когда узнали, что ты хорошо в жизни устроилась, сразу стали обсуждать. В конце концов, не каждая девушка только приехав в столицу, попадает на Рублевку. А уж когда слух пошел, что мужчина у тебя политик, так вообще тебя новой Горбачевой(13) окрестили. Многие за твоим инстаграмом следят, так что ты у нас личность знаменитая.
– Ну, надо же, - подивилась я. Все-таки прав был Олег, не стоило выпендриваться и выставлять напоказ свою жизнь. Теперь придется пожинать плоды тщеславия, выслушивая насмешки, бредовые домыслы да шепотки да спиной. Вот тебе и покой, Яночка, твои столичные подвиги и здесь тебе аукнутся. Мама -то не спроста на дачу ссылает: наворотила дел, что и здесь притчей во языцех стала! И что теперь делать? Как завтра к врачу идти? Потом ведь кто-нибудь маме донесет. Взволнованная обрушившейся на меня, так называемой, славой, я наскоро отвязалась от Насти и поспешила домой. Нужно было до прихода мамы все обдумать и решить, как дальше действовать. Меньше всего мне хотелось, чтобы она вновь все узнала от левых людей, поэтому я пришла к мысли, что лучше все-таки рассказать ей о своем положении сейчас. В конце концов, кто как не мама даст правильный совет? Может, если 6ы я почаще его у нее спрашивала, не оказалась 6ы в этом дерьме, а то скрываю все из лучших побуждений, выходит же как всегда. Пожалуй, самое время учится на своих ошибках. Вот только сказать легче, чем сделать. Весь вечер я не могла найти в себе смелость, чтобы поговорить с мамой, пока она сама не заметила, что со мной что-то не так.
– Ты чего носишься взад-вперед?
– спросила она, когда я в очередной раз измерила шагами коридор.
– Иди, разбери пакеты, отложи все, что тебе пригодится на даче. Я было обрадовалась очередной отсрочке, но когда вошла на кухню, поняла, что больше не могу откладывать разговор. Поэтому собрав волю в кулак, вернулась в зал. Мама смотрела телевизор и заметила меня не сразу, но как только увидела, удивленно приподняла бровь. Видимо, выражение моего лица ей не понравилось, потому что она тут же напряглась и убавила громкость.
– Мне нужно с тобой поговорить, - торопливо объявила я, взволнованно кусая губы.
– В чем дело?
– чуть ли не по слогам процедила мама, побледнев.
– Я беременна, - призналась я, дрожа всем телом от перенапряжения, стиснув руки так, что впилась до боли ногтями в ладони. Мама переменилась в лице и тут же взглянула на мой живот, а потом снова мне в глаза. Несколько долгих минут она сверлила меня непроницаемым взглядом, а после, поджав губы холодно уточнила: -От кого?
– От Гладышева, конечно, - возмутилась я прежде, чем вспомнила, что не имею на это права.
– Конечно,- сыронизировала мама, уничижительно закатив глаза.
– Я была с Пластининым всего раз, - выдавила я из себя, сгорая от стыда и унижения.
– Зато сколько проблем, - прилетел мне заслуженный упрек, на который ответить я, естественно, не смогла. Но мама и не нуждалась в моих комментариях. Хлопнув в ладоши, она презрительно заключила, -И что же? Мне тебя поздравить с удачным стечением обстоятельств? Помчишься теперь в Москву с победным флагом выбивать свое место под солнцем?
– Господи, нет,- выдохнула я, шокированная и полностью раздавленная.
– Господи, нет,- выдохнула я, шокированная и полностью раздавленная.
– Тогда что?
– Я просто хотела тебе сказать, так как завтра иду на прием к врачу и чтобы потом ты не узнала от левых людей, - процедила я дрожащим голосом. Было невыносимо больно.
– Значит, ты собралась рожать, - подвела мама итог с таким видом, словно я не ребенка решила сохранить, а вселенское зло.
– Да, собралась,- бросила с вызовом, начиная заводиться.
– Бедный мужик, -выдала она с тяжелым вздохом, ошарашив меня.
– Да причем тут вообще он?- взорвалась я.
– Конечно, причем тут он, раз ты у нас решила, - хмыкнув, съязвила мама.
– А ты у него спроси, хочет он с тобой хоть что-то общее иметь после всего этого, а то рожать она собралась.
– Ну, раз я решила, мне зачем у кого-то спрашивать, - ядовито парировала я. А что? Если меня уже осудили, почему 6ы и не вести себя согласно этим суждениям?
– То есть ты у нас сама будешь ребенка поднимать?
– уточнила мама елейным голосом.
– Именно, мама! Слава богу, до тебя дошло.
– Ты не ехидничай тут, Яна!
– рявкнула она.
– Лучше скажи мне, на что ты его собралась содержать? Не образования, ни мозгов!
– Ну, как-то эти два года я обходилась без образования и мозгов, и ничего, как видишь!
– Да уж вижу, как ты обходилась! Здесь тоже мужика будешь по богаче искать?- выплюнула она с таким отвращением на лице, что у меня все внутри оборвалось, словно мне влепили пощечину.
– Знаешь, может, если 6ы ты хоть раз свою дочь пордержала, вместо того, чтобы спускать на нее всех собак, возможно, ей не пришлось 6ы тогда искать мужика!
– О, теперь я, значит, у тебя виновата!
– Я никогда никого не винила и свои проблемы, если ты забыла, решала всегда без твоего участия. Плохо ли, хорошо ли, но решала! К тебе ни разу не обратилась! А знаешь, почему? Потому что знала, что от тебя все равно помощи можно не ждать, ты скорее добьешь!
– Вот как? А что же мне тебя по головке погладить?
– Нет, но хотя 6ы раз побудь матерью, а не дрессировщиком.
– Тогда вот тебе мой материнский совет: сделай аборт и не мучайся!
– припечатала мама и вышла из зала, хлопнув со всей силы дверью в ванной. Я же окаменела от этого признания, от тупой боли, ударившей в самую душу. Казалось, будто мне перекрыли кислород. Открыв рот в беззвучном крике, я медленно опустилась на диван, закрывая дрожащими руками лицо, не в силах поверить, что мама действительно только что сказала это. Неужели она меня так ненавидит? Что вообще нужно чувствовать к своему ребенку, чтобы сказать ему, что жалеешь, что не сделала аборт?
У меня в голове не укладывалось все это. Конечно, я не заслуживаю доброго к себе отношения, но и такой жестокости тоже. Да ни один живой человек не заслуживает, чтобы родная мать швырнула ему в лицо такие слова! Чтобы такое сказать нужно что-то гораздо большее, чем неоправданные надежды, нужно с рождения не любить ребенка. Понимание этого переворачивало весь мой мир. На негнущихся ногах я прошла в свою комнату и закрывшись, легла на кровать, невидящим взглядом сверля потолок. Слез не было, внутри все заледенело. Я вдруг подумала о6 Олесе, о том, что она с самого детства живет со знанием, что мать не любит ее. Естественно, что этот бедный ребенок изо всех сил цеплялся за отца и отчаянно боролся за его внимание. Мне 6ы понять это раньше да пожалеть девчонку, а не записывать в соперницы, может, тогда все было 6ы иначе. Боже, сколько ошибок, сколько глупостей! Я ведь все разрушила. Абсолютно все… Что теперь с этой девочкой? Как она себя чувствует, брошенная отцом ради какой-то дуры?
– Яна, - тихо позвала меня мама, осторожно постучав в дверь, отвлекая от моих невеселых размышлений.
– Открой, пожалуйста.
– А ты разве не все сказала?
– холодно уточнила я, даже не шелохнувшись.
– Открой, дочунь, - всхлипнув, попросила мама, отчего у меня дыхание перехватило и зажгло глаза. Зажав рот ладонью, я уткнулась в подушку и разрыдалась. Мама же поняв, что открывать я не собираюсь, продолжила говорить: -Прости меня, донь! Это все на эмоциях. Ты же знаешь, язык мой -враг мой. Но поверь, я никогда, слышишь, никогда не жалела, что родила тебя! Ты же мой мир, ты мое все! Вся жизнь в тебе заключена, -плача, исповедовалась мама, разрывая мне сердце.
– Прости, может, я не стала хорошей матерью, но я старалась, очень старалась. Все, что я делала в этой жизни, я делала ради тебя! Каждый мой день начинался с мыслей о тебе и ими же заканчивался. Ты - это все, что у меня было и есть. Ты мой свет, ты моя радость, мой мир! Разве могу я о тебе жалеть? Нет и еще раз нет! Но… тебе я такой жизни не хочу, моя девочка, потому что это тяжело, слишком тяжело!
– А разве в жизни бывает легко, мам?
– тихо возразила я, открыв дверь. Мы на несколько секунд замерли, вглядываясь в заплаканные лица друг друга, а потом не сговариваясь, обнялись и тогда нас, наконец, отпустило. Все, что до этого мы сдерживали и подавляли, прорвалось наружу неудержимым потоком слез.
– Моя девочка, моя маленькая, что же ты с собой сделала, - приговаривала мама, плача вместе со мной, гладя по голове. Мы выплакивали всю свою боль, свои обиды, страхи, разочарования, несбывшиеся мечты и разрушенную любовь, и от этого, как не странно, становилось легче. Полночи мы проговорили, думая, что дальше делать и как лучше быть. Решили, что пока мне действительно лучше пожить на даче, окрепнуть и восстановиться, а там уже видно будет. Что касается Олега, то мама посоветовала пока его не трогать и ничего ему не говорить, чтобы лишний раз не дергать ни его, ни себя. Я была с ней согласна, более того, решила, что вообще к Гладышеву не стану
обращаться. Ребенок ему все равно не нужен, а навязываться - это не по мне. Наверняка, он решит, что я все специально подстроила, разозлиться и тогда неизвестно к чему это приведет. Да и зачем вообще это надо? Я для себя этого ребенка рожаю, так что Гладышеву о6 этом знать не обязательно. А то смешно получается, как многие у нас делают: сами все решают, у мужика не спросив, а потом алименты требуют. Нет, не хочу так. Проживем как-нибудь без алиментов, а главное - без оскорблений, унижений и грязных домыслов. Пусть заслужила, но ребенка своего марать не позволю, так что обойдемся без папы. И ему спокойней и нам. Решив все для себя, я впервые заснула спокойно. На следующий день мы вместе с мамой отправились в женскую консультацию. Я ужасно волновалась, как и всегда, перед осмотром, но врач заверила, что все с моим сокровищем в порядке: растет и развивается без отклонений, и уже совсем скоро начнет шевелиться. Также доктор развеяла мои страхи насчет отсутствия живота, сказав, что зачастую первая беременность долгое время незаметна, но конечно, не обошлось без предписаний, так как состояние у меня, безусловно, было далеким от нормального. Необходимо было восстановиться, чем я и собиралась заняться, приехав на дачу. Свежий воздух, здоровое питание, тишина и покой - что еще надо для того, чтобы поправить здоровье и восстановить душевное равновесие? В любом случае это все, на что я могла рассчитывать, поэтому была полна решимости привести себя в порядок, как можно быстрее, дабы подняться с колен и начать строить то будущее, которое я хочу для себя и своего ребенка. Говорят, труд из обезьяны сделал человека. Интересно, из меня под силу ли ему сотворить что-то достойное? Шутка, конечно, но трудилась я в поте лица. Работа в саду успокаивала меня и отвлекала от тяжких помыслов и переживаний. Я садила, поливала, полола с раннего утра и до самого вечера, находя в этом какую-то отдушину. После тотальной разрухи мне хотелось созидать, и когда в июле все зацвело и заплодоносило, я испытала настоящее счастье. Впервые я создала своими руками что-то прекрасное и полезное, и это было пусть маленьким, но шажком на пути к правильной жизни. Я как ребенок радовалась распустившимся цветам, семена которых еще недавно держала на ладони, первым оryрцам, боясь их даже срывать, не говоря о том, чтобы есть. Результаты моих трудов приводили меня в неописуемый восторг, и по вечерам я с улыбкой сидела на веранде, пила молоко, которое привозили из соседней деревушки, жуя булочки с маком, чувствуя удовлетворение от того, что сдержала клятву, данную своему малышу. Все было так, как я обещала в тюрьме: мы купались в местном озере, отъедались, постепенное набирая вес, посещали врача, читали книги, слушали музыку-в общем, жили спокойно, тихо, безопасно и почти хорошо, если 6ы не ночи, полные рвущей на части тоски. Я не могла заснуть, хотя от усталости валилась с ног. Стоило только закрыть глаза, как я видела перед собой дорогие черты, ощущала любимый до дрожи аромат и тянулась к нему всем своим существом, чтобы только разок прикоснуться, хоть на миг ощутить присутствие Олега, но как только протягивала руку, мираж ускользал, оставляя после себя такую пустоту и холод, что меня начинало ломать в болезненных судорогах. Я не могла без Гладышева, не получалось, как ни старалась. Везде был он, в каждом моем мгновении: чтобы я ни делала, чем 6ы не занимала свой разум, любовь к нему следовала за мной по пятам. Да что там?! Я вся была одной сплошной любовью к этому мужчине. Знаю, после всего вы скажите, что же это за любовь такая? Но если это не любовь - то что тогда? Если не она, то во имя чего я убивала и умирала каждую секунду в течении этого кошмара? Во имя чего я продавалась, унижалась и ломала себя, считая каждый день последним? Если это не любовь, то и вина, и боль, и горе, которые я тащу на плечах покорно и обреченно - не кресты мои, а чемоданы без ручек. И все, чем мучаюсь, от чего страдаю, за что проклинаю себя -ерунда и пустая трата времени. Если не любовь это, то на что я растратила всю себя и свою жизнь? думайте, что хотите, но я любила! Как умела, как могла, но любила и люблю! Любовь - светлое, прекрасное чувство, делающее человека лучше? К сожалению, мой опыт убеждает меня в обратном. Любовь преступна, и в этом ее смысл. Самые страшные преступления, самые жестокие убийства совершаются под эгидой любви. Неправда, что любовь созидает. Она разрушает, и я знаю не понаслышке, как это происходит. Безжалостно и грубо, словно на бойне мясник рубит душу в фарш, оставляя лишь кровавые лоскуты боли и непонимания: за что? Это не оправдание моим поступкам или попытка обелить себя. Что вы! Разве это возможно? Я просто пытаюсь объяснить, почему, несмотря на все уроки, обещания и клятвы, несмотря на потоки слез, уверений и страхов, я не выдержала и в конце октября оказалась в поезде Рубцовск-Омск -Москва, где и началась эта исповедь. А все потому, что сердцу плевать на любые доводы, и ни время, ни покой, ни даже наш ребенок, не способны вылечить мою израненную душу и стереть след этой проклятой любви. Каждый мой вздох -пытка, каждый миг - агония, и нет этому ни конца ни края. Чем больше времени проходило, чем больше становился мой малыш, тем сильнее была тяга к его отцу и невыносимей моя жизнь. Может, все дело в беременности и гормонах, а может, в том, что с приходом холодов, мне пришлось переехать домой и занять себя чем-то на весь день не представлялось возможным, вот и полезли эмоции наружу. В любом случае, справиться с внутренними демонами у меня не получилось. Не хватило ни воли, ни благоразумия, ни желания, если честно.