Казачий адмирал
Шрифт:
Грабеж продолжался до темноты. Приплывшие на шхуне казаки собрались вечером на моле, где вместе с бывшими рабами-гребцами сытно отужинали, изрядно напились и натешились с пленными турчанками и не только. Я посидел с ними немного, чтобы не говорили, что Боярин зазнался, после чего ушел в свою каюту. С собой увел девушку, похожую на Ясмин, уже созревшую, но наверняка лет ей тринадцать-четырнадцать. У нее было с десяток тонких косичек и припухшее от слез лицо. Белая рубаха с желтым орнаментом по краю овального выреза, рукавов и подола и желтые шаровары длиной до середины голени были льняные. Значит, не из бедных. Девушка прошлепала босыми ногами по трапу,
Каюту освещала масляная лампа со стеклянным колпаком, какой я в детстве видел на керосиновых и какой изготовили по моему заказу стеклодувы в Киеве, а привез в Кандыбовку Мыкола Черединский. Она висела на крюке под подволоком, довольно хорошо освещая помещение. Во время качки тихо скрипела железным крюком о железную петлю. Этот звук меня первое время раздражал, но потом перестал замечать.
— Как тебя зовут? — раздеваясь, спросил я девушку на турецком языке.
— Лейлах, — тихо, почти шепотом ответила она.
— Убили кого-то из твоих родственников? — задал я следующий вопрос.
— Отца, — ответила Лейлах, глядя в палубу.
— Все равно тебе скоро пришлось бы с ним расстаться, — как мог, утешил я. — Кто-то из родных есть среди пленных?
— Нет, — ответила она. — Маму не тронули. Старшие братья и сестры живут отдельно, далеко отсюда, а младший брат учится во дворце Ибрагим-паши, будет служить султану.
Говорила Лейлах торопливо, будто боялась забыть текст. Наверное, голова занята мыслями о том, что ей предстоит испытать впервые в жизни и о чем, уверен, мечтала последние годы. При нынешней скученности дети быстро узнают, как приманивают аиста с ребенком.
— Утром отпущу тебя, — пообещал я.
Лейлах ничего не сказала. После смерти отца социальный ее статус сильно понизится, и вскоре главного сокровища девушки лишится, а если еще и забеременеет, то и вовсе не будет шансов выйти замуж. Разве что за нетребовательного бедняка.
Груди у нее были в виде невысоких конусов с широкими черными сосками. Растительность внизу живота густая и курчавая. Мне говорили, что сейчас замужние турчанки выбривают промежность и коптят ее на дыму можжевельника. Не знаю, почему именно это растение. У каждого народа свои тараканы на сексуальной почве. Лейлах завелась быстро, и по тому, как подалась тазом навстречу мне, догадался, что ее надо было давно уже выдать замуж, заждалась. Стонала низким, не своим голосом и только во время оргазма вскрикивала высоко и звонко. Когда мы удовлетворенные и расслабленные отдыхали, водила кончиками пальцев по моей груди, нежно приглаживая растительность на ней. Почему-то эти движения быстро заводили меня. С другими женщинами такого не случалось. При этом она не напрягала меня слащавым сюсюканьем. Если бы я не знал, что это первый сексуальный опыт Лейлах, то решил бы, что имею дело с опытной нимфоманкой.
К утру я был пуст и телом, и душой. Разве что шаловливая мыслишка вертелась в голове: интересно, что она расскажет будущему мужу об этой ночи? Наверное, что-нибудь ужасное и жалостливое. Хотя возможны варианты. Мне как-то позвонила бывшая боевая подруга, у которой, судя по ее манере общаться, в роду были одни датчане. Она не могла понять, почему сбежал очередной мужик.
— Он спросил: «Тебе хорошо было?». Я ответила: «Бывало и получше!», — поделилась она подробностями их первой и последней ночи.
После завтрака, пока грузчики заканчивали заполнять трюм шхуны
Она жила в небольшом по местным меркам двухэтажном доме с плоской крышей. Здание с двух сторон ограждало маленький прямоугольный дворик, с третьей была глухая стена соседнего дома, а с четвертой — высокий глинобитный дувал. Ворота нараспашку. Во дворе пусто, ни собаки, ни кошки, ни кур. Нынешние турки не жалуют домашних животных, за исключением лошадей.
— Мама! — позвала Лейлах.
На зов никто не вышел.
— Мама! — повторила она уже испуганно, со слезами в голосе.
В левом крыле, в котором на каждом этаже было по два узких окна, закрытых решетчатыми ставнями, послышались медленные шаги. Открылась наружу одна из двух деревянных дверей, дальняя, ведущая на женскую половину, выкрашенная в темно-красный цвет, и во двор выглянула, щурясь от яркого солнечного света, толстая женщина с седыми усами под толстым носом. На ней была черная свободная одежда, похожая на рясу. На голове черный платок. Я решил, что это служанка.
— Мама! — в третий раз крикнула Лейлах, теперь уже радостно, и, уронив на утрамбованную землю рулоны, бросилась к женщине.
Обнявшись, обе заревели навзрыд. У меня сразу завертелся в голове вопрос: через сколько лет Лейлах станет такой же толстой и усатой? Самое позднее, годам к тридцати.
Я кинул принесенные рулоны до кучи и вышел со двора, закрыв ворота. Я научил Лейлах, что говорить, если опять вломятся казаки, но на всякий случай выцарапал кинжалом на дувале оленя, пронзенного стрелой — герб казаков. Кстати, оленя они называют еленем. Наверное, рога у казаков ассоциируются с именем Елена, хотя сомневаюсь, что кто-то из них читал Гомера.
Глава 49
Тартану с тканями я продал в Гезлеве татарским купцам. Для себя нам хватит тех, что на шхуне, а в Сечи предложение будет слишком большим, что скажется на цене. Остальной наш флот, пополнившийся самыми разными судами, начиная от лодок и заканчивая пятидесятидвухвесельной торговой галерой с грузом оливкового масла, был выведен мной напрямую к мысу Тарханкут, откуда знакомой дорогой направился к Днепро-Бугскому лиману. Мы пришли в паланку на три дня позже. Столько времени потребовалось Егии Навапяну и его компаньонам, чтобы собрать деньги на покупку судна с грузом. Потом он вслед за нами отправился к запорожским казакам, чтобы заработать и в одиночку.
Мимо Аслан-города прошли днем, не таясь. После захвата и разрушения Очакова гарнизон Аслан-города начал вести себя предельно корректно.
На Базавлуке шли массовые гулянья. Казаки отчаянно избавлялись от награбленного. Такое впечатление, что завтра умрут. Впрочем, никто не знает, когда с ним это случится. Может быть, и завтра. В промежутках между пьянками казаки бурно обсуждали новости из Киева. Там уже третий месяц гостит иерусалимский патриарх Феофан. Говорят, бывший гетман Войска Запорожского покаялся ему, попросил прощения за убийство единоверцев в Московии и предложил восстановить Киевскую митрополию, ликвидированную двадцать четыре года назад, после заключения Брестской унии. Патриарх пока не соглашался. Наверное, ждал, как отреагирует польский король.