Казачий край

Сахаров Василий Иванович

Утром Чернецов выстроил весь личный состав отряда. Наши силы невелики: 108 бойцов, три сестры милосердия, две брички и восстановленное за ночь орудие. Атаковать Глубокую мы не можем - слишком силы неравны, и полковник принимает решение отходить на Каменскую. Спустя час, проходя мимо наших исходных позиций, с которых вчера начинали атаку, останавливаемся, и орудие дает несколько шрапнельных выстрелов по станции. Пока красные не опомнились и не открыли ответный огонь, сворачиваемся и продолжаем отступление.

Нас не преследуют и, кажется, что все, вскоре мы будем в относительной безопасности.

Однако, верстах в четырех от Глубокой, перевалив очередной заледеневший косогор, мы сталкиваемся с перешедшими на сторону красных казаками изменника Голубова. У войскового старшины более пяти сотен конницы, шесть орудий и пулеметная команда. В чистом поле против такой силы нам ничего не светит, и шанс на спасение, в переговорах.

Вперед, держа над головой, кусок белой запасной рубахи, идет хорунжий Сафонов, все же он из местных, но в него начинают стрелять, и он возвращается. Ясно одно - голубовцы настроены серьезно и без боя нас не выпустят. Раз так, то остается только подороже продать свои жизни или все же прорваться.

Со стороны противника открывает огонь артиллерия, и первый же залп накрывают бричку с сестрами милосердия. Второй залп противника достает наше несчастливое орудие. Юнкера скидывают его в глубокий придорожный овраг, и Чернецов приказывает им идти на прорыв. Миончинский все понимает и приказа не оспаривает, его артиллеристы запрыгивают в седла, хлестают коней и дерзко проносятся мимо голубовцев. Не знаю почему, но те в них почти и не стреляют, наверняка, ошалели от подобной наглости.

Начинается отход на запад, к железной дороге, и если удача снова улыбнется нам, то из Каменской выйдет эшелон и нам помогут. Мы все еще надеемся на хороший исход этого неудачного дела, но надежды не оправдываются. Казаки Голубова люди тертые, и для себя уже определили нас как жертву, постоянно вьются вокруг, постреливают и оттесняют в сторону Глубокой. Единственный плюс, это то, что вражеские орудия отстают от основных сил, и нас не накрывает артиллерийский огонь.

Отряд упорно продвигается к железной дороге. Голубовцы наскочат, постреляют и отойдут, мы отобьемся и снова двигаемся. Так продолжается около двух часов, нас становится все меньше, но мы все еще сражаемся. Пусть нет у нас орудий, пусть нет пулеметов, но патронов к винтовкам вдосталь и уже не одного врага мы с седла ссадили. Кроме того, за всеми дневными событиями дело идет к вечеру и снова появляется небольшой на спасение. Надо только до темноты продержаться, а там, идти на прорыв мелкими группами и пробираться к своим.

И вот, выходим к железной дороге, а тут неприятный сюрприз. В четырехстах метрах от нас стоит красногвардейский эшелон, и пробиться через него невозможно. Чернецов командует занять оборону на ближайшем бугре и, с трудом вскарабкавшись на этот, в общем-то, небольшой холмик, отряд принимает еще один бой. Казаки накатываются на нас всей массой, но лошади оскальзываются и на высотку взбираться не хотят. Остатки нашей офицерской полуроты, около двадцати человек, держат один склон, а Чернецов и каменские гимназисты с немногочисленными юнкерами, бьются с противоположного. На нас сильного наступления нет, а вот на полковника с молодежью, голубовцы наседают особенно яростно.

Гимназисты дают дружный залп,

казаки откатываются и слышен голос нашего командира:

– Поздравляю всех с производством в прапорщики!

– Ура!
– нестройно, но от души, отвечает ему молодежь.

Еще одна атака на них, снова дружный залп, снова противник отступает и опять слова Чернецова:

– Поздравляю всех с производством в подпоручики!

– Ура!
– этот рев трех десятков молодых глоток даже стрельбу заглушает.

Видимо, такое наше поведение все же задело что-то в продажной душе вражеского командира. Стрельба прекратилась и к холмику, с белым платком в руке, подъехал всадник на красивой буланой кобылке.

– Голубов, тварь, - то ли прошептал, то ли прохрипел стоящий рядом со мной Сафонов.

Я всмотрелся в лицо войскового старшины, округлое и несколько обрюзгшее, аккуратно подстриженные усы и чисто выбритый подбородок. Человек как человек, по виду, справный казак, но по какой-то причине, воюет за большевиков.

– Чернецов, - не боясь того, что его могут убить, Голубов подъехал вплотную, - не губи молодежь, сдайся и я гарантирую, что никто не пострадает. Даю слово чести.

– А она у тебя есть?
– спросил наш командир.

– Не переживай, мое слово крепкое. Нам с вами драться, смысла нет. Однако же нам не нравится, что вы по нашей земле с корниловцами идете, захватываете станции, а потом под их контроль передаете. Все будет нормально, договоримся с вашими начальниками и Калединым, да и отпустим вас обратно в Новочеркасск. Все равно в феврале Войсковой Круг собирается и будет новый атаман Всевеликого Войска Донского.

– Не ты ли?

– Посмотрим, - не стал скромничать Голубов, - а пока, сдавайте оружие. Все равно до ночи не дотянете, у нас пулеметные расчеты и орудия на подходе.

Чернецов оглядел собравшихся вокруг него мальчишек, которые еще толком и не жили, и скомандовал сложить оружие. Спорить с полковником желающих не нашлось, винтовки посыпались наземь, и весь отряд спустился вниз. Голубов куда-то ускакал, а казаки, которым мы сдались, принялись нас избивать.

"Вот тебе и слово офицера, вот тебе и поверили", - подумал я, валяясь на земле и закрываясь руками от ударов по голове. Впрочем, били нас недолго, так, больше от досады и чтобы злость сбить. Последовала чья-то команда, и нас оставили в покое. Обыскивать не стали, выстроили в колонну по три, и направили к железнодорожному полотну, где большевистский эшелон стронулся с места и направился в сторону Каменской, от которой был слышен далекий паровозный гудок. Хотелось верить, что это партизаны 1-й сотни спешат к нам на выручку, но как ни прикидывай, а они опоздали, и спасти нас уже не смогут.

Темнеет, и в сопровождении полусотни спешенных казаков, мы идем по направлению к Глубокой. Возле нашей колонны появляется Голубов, да не один, а с телегой, на которой сидят несколько человек с красными полосами на папахах. Из всех, выделяется один, бородатый и мордастый здоровяк с большим чубом, выбивающимся из-под головного убора. Он спрыгивает наземь, вплотную подскакивает к Чернецову, идущему впереди, и с размаху бьет его кулаком по зубам.

– Сволочь белогвардейская!
– выкрикивает он.