Казачий разъезд
Шрифт:
— Я с хорошими вестями. Костя Гордиенко вышел с Хортицы и ведет с собой запорожское войско.
— Посмотрим, многих ли приведет.
— Еще в Зенькове захватили слепого старца бандуриста — русского партизана.
— Что же слепой бандурист мог высмотреть?
— А он не смотрел. Он пел песни против вашей милости и призывал казаков борониться от шведов.
— Его захватили?
— Сейчас же.
— Где он?
— Там, — сказал Войнаровский, указывая пальцем в потолок. — Уже на небесах. Наши люди осерчали, раздели его и облили
— Узнали, откуда он был и как звали?
— Звали Кириенко. Два месяца назад он был на Сечи. Кто привел его в Зеньков, еще не выяснили…
— Не Скоропадского ли дела?
— В том-то и дело, что не Скоропадского. Может быть, он из тех шаек, что разгуливают сейчас по берегам Днепра да по местным лесам? Они и не от гетмана и не от царя. Пойманные утверждают, что сами от себя. Будто воевать с нами им бог велел.
— Что говорил бандурист, когда его обливали водой?
— Он пел.
— О чем?
— Возмутительные песни. Мне не хотелось бы пересказывать.
— Понятно: меня назвал изменником и вероотступником.
— Вы читаете мысли, ваша милость. А еще…
Тут Войнаровскому пришлось умолкнуть. Более того, он упал на пол и потянул за собой Анну Обидовскую. Дело в том, что замерзшее окно разлетелось вдребезги, а на улице началась стрельба и послышались крики. Гермелин и Орлик бросились к двери, гетман встал с кресла, лишь Крман оставался неподвижным. Из разбитого окна на улицу валили клубы пара, потому нельзя было разглядеть, кто метнул со двора в окно горящий факел. Затем в комнату просунулась голова в меховой шапке, черная перевязь скрывала один глаз человека.
— Вот где ты, проклятый! — крикнул человек. — Получай за Палия!
Человек протянул руку с пистолетом и выстрелил в гетмана. Мазепа охнул, схватился за грудь и упал. Первым опомнился Гермелин. Он тоже выхватил пистолет, добежал до окна и послал пулю вслед убегающему. Стрелял Гермелин отменно. Одноглазый споткнулся, как-то странно надломился и тут же рухнул на снег.
— Гасите факел! — крикнул Гермелин. — Займите оборону у двери!
— Гетман убит!
— Ему не поможешь. Помогайте себе!
Оказалось, что наружная охрана перебита. Гермелин и Орлик стреляли из окна наугад. Войнаровский распахнул дверь и тут же столкнулся с усатым человеком в тулупе, который уже успел занести над его головой саблю.
— Стойте! — закричал Крман. — Нельзя так!
Человек с саблей на секунду замешкался. Этого было достаточно, чтобы «мертвый» гетман подхватился, поднял с полу факел и бросил его в лицо нападающему, а Войнаровский успел выстрелить.
— Вы же только что были убиты! — совсем растерялся Крман. — Вас же застрелили!
— Был убит, а теперь ожил! — рявкнул гетман. — Надо бежать, Фаддей! За мной!
У двери гетман замешкался и пропустил вперед Фаддея. Даже подтолкнул его в спину. Тот выскочил в сени, вскрикнул и упал.
— Зовите
Истошно заголосила Анна Обидовская. Она сидела на полу у стены, натянув на голову вышитый полушалок, и орала.
— Молчи, дура! — толкнул ее ногой гетман. — Нишкни, а то сам застрелю. Ходишь здесь со счастливым лицом! О покойном муже надо почаще вспоминать…
Хату обстреливали с двух сторон, но бессистемно. Может быть, нападающие растерялись после гибели одноглазого. Не исключено, что именно он руководил атакой, и теперь некому было скомандовать штурм.
— Живыми нас не возьмут! Только бы хату не подпалили.
Вот тут-то и подоспели шведские драгуны. После короткой, но жаркой перестрелки они отогнали нападающих. Трое драгун были убиты, четверо ранены. Нападающие потеряли четверых, не считая одноглазого.
Мазепа вышел в сени, увидел лежащего там Фаддея.
— Не повезло сверчку, — сказал он, — Войнаровский, возьми у него в кармане мешочек с ефимками. Ему уже не нужны. Где тот, что в меня стрелял?
Его подвели к одноглазому. Тот лежал, уткнувшись лицом в снег. Гетман велел перевернуть убитого, долго всматривался в его лицо. Оно было ему незнакомо. Драгуны оттаскивали в сараи своих погибших товарищей. Орлик добыл где-то деревянную лопату и присыпал снегом следы крови в сенях и у окна.
— Войнаровский, давай сюда ефимки! — крикнул гетман, не считая положил их в карман и вернулся в дом.
Анна перестала кричать и теперь звонко икала. Лицо ее было мокрым и бледным. По щекам потекли румяна. Теперь она никак не походила на свою младшую сестру. Гетман велел увести женщину. Но Анна упиралась — боялась выходить из хаты. Войнаровский и Орлик с трудом подняли ее. Разбитое окно пришлось заделать снятым с убитого драгуна плащом. Теперь свет проникал в комнату лишь через маленькое — величиной с ладонь — окошко над печью.
Гетман снова уселся в кресло, вероятно специально для него принесенное в эту хату, и тут вновь обратил внимание на Крмана.
— А ты что делал, пока мы тут шутили?
— Я? Я… стоял… Смотрел…
— Стоял… Смотрел… Вокруг людей убивают, а ты стоишь и смотришь! Нет пистолета? Почему не стрелял?
— Не знаю… Я не люблю стрелять. Да и не умею. Кроме того, я испугался.
— А я, думаешь, не испугался?
— Вы очень находчивый человек.
— Это ты про то, как я на пол шлепнулся? Что же мне было делать? Жить-то хочется! А теряться мне ни к чему. Если бы я умел только теряться или каждый раз ушами хлопать от удивления, то не сидел бы столько лет гетманом, не водил за нос царей да королей. И пули я боюсь не больше, чем другие. Недаром говорят: кто испугался — уже проиграл. Знаешь, что страшно? Свои же теперь в меня метят. Кто следующий выстрелит? Уж не твой ли Василий?