Казацкие были дедушки Григория Мироныча
Шрифт:
Вдруг впереди сноп яркого света прорезал непроглядную ночную тьму и не погас, а стал разгораться, принимая зловеще багровый оттенок.
— Что это?! — послышались удивленные голоса. — Море горит…
— Да, не море то горит: это пожар на галере… Ишь, как разгорается! — заметил рулевой…
— Наляг на весла! — загремели куренные атаманы, и челны рванулись вперед.
Ни для кого не было тайной, что горит отбитая у турок галера на которой находится кошевой с отборным отрядом, задумавший под турецким флагом подойти к Варне и с помощью хитрости проникнуть
Когда до галеры оставалось несколько десятков сажен, с челнов увидели ярко освещенный, пламенем остов судна, причем вся носовая часть была в огне, и казаки теснились на корме, окружив кошевого, как пчелы матку.
— Наляг, хлопцы, наляг!.. — раздаются крики куренных.
— Поспешай: да на корме у них пороховая «комора».
— Видишь, как шапками машут! Их уже припекает, а лодка всего одна, и никто первый не хочет в нее лезть. Отдельные голоса тонули в плеске весёл и грохоте уключин…
Челны вовремя поспели на выручку, и все находившиеся на горящей галере были спасены. Один только казак отказался покинуть горящее судно: это был Левко Чумак, любимец своего куреня.
— Братики-товарищи, и вы, пане кошевой, простите мне вину мою! — крикнул он, став на борт. — Пожар — дело моих рук. Ослушался я пана-атамана, запалил люльку и спрятался там, где пакля лежала… Верно, уголек выпал, а я заснул… Проснулся — уже тушить поздно — Я чуть не погубил вас, так я сам себя и покараю. Молитесь за мою душу грешную!..
Не успели опомниться запорожцы; как Левко рванулся вперед и, описав в воздухе дугу, скрылся, прикрытый всплеском розоватой волны.
О спасении его нечего было и думать. Нужно был торопиться уйти подальше от места пожара, так как огненные языки, облизывая снасти и палубу, уже перебросились на корму, и каждую минуту можно было ожидать взрыва пороховой камеры.
Челны отступали быстро в порядке, но запорожцы были угрюмы и молчаливы. Пред их глазами стоял образ Левка, освещенный заревом пожара, а в ушах еще звучал его голос, просивший молиться за душу грешную. И оттого еще были угрюмы запорожцы, что их надежда овладеть гордой турецкой твердыней рассыпалась прахом.
Вдруг послышался оглушительный треск, и всколыхнулась водная поверхность, вздрогнули челны, и кормовая часть галеры взлетела на воздух. Раскаленные обломки снастей и досок взвились высоко и затем рассыпались огненным дождем.
— Годи вам, хлопцы, сумовать! — обратился кошевой к ближайшим казакам: — Левка Чумака не вернете, — море не отдаст его. Не покарай он сам себя, гак мы бы его покарали. Такая его доля!.. А то, может быть, вы боитесь, что мы Варны не увидим и не протанцуем гопака на турецком майдане? Не бойтесь, — протанцуем!.. Я веду вас туда, куда вел… Не войдем и одни ворота, другие найдем…
После слов кошевого, облетевших сейчас же все челны, запорожцы повеселели, и дружней стал всплеск их длинных весел.
Плывут челны казацкие, бороздя грудь сурового, вероломного моря, плывут, будто стая лебединая, послушная, голосу вожака. К утру ворвался резвый ветер, и море покрылось вспененной
Атаман давно уже не сходил со своей вышки, пристально всматриваясь в длинную полосу, синевшую на горизонте; и его зоркие глаза различали белые пятна каменной цитадели, блестящие купола мечетей и острые шпили минаретов.
— Хлопцы, мы под Варной! — объявил кошевой и сейчас же распорядился убрать паруса.
Приказание его было мигом исполнено.
— Пока ночь не спустится на землю, мы должны держаться подальше от берега… Чуете, дитки? — снова раздался голос атамана.
— Чуем, батько!
Теперь всем казалось, что солнце будто с умыслом остановилось и не торопится идти на покой.
Наконец, дождались и захода. Вспыхнувший на мгновение туманный берег снова потемнел, отовсюду побежали синие и фиолетовые тени. Южная ночь наступала быстро, будто опустился тяжелый, темный полог над землей; угрюмо глядело пустынное побережье. Крепость и бухта осталась в стороне.
— Рушайте, хлопцы, до берега! — скомандовал кошевой.
Еще сильней закипела пена под острогрудыми челнами, и, сделав крутой поворот, вся флотилия понеслась к берегу. Оставив челны на песчаной отмели под прикрытием небольшого отряда, запорожцы подвинулись ближе к цитадели и стали, не зная, куда идти. Сагайдачный сейчас же отправил вперед команду разведчиков под начальством есаула Черного. Вскоре Черный вернулся и объявил, что в брешь, образовавшуюся в стене после взрыва, можно провести целую орду татарскую, а не то что казачий отряд.
— Наши бедолаги-украинцы там и спят на земле да на камнях; как работали, так и заснули вместе со стражей; видно, сил не хватило, — пояснил есаул.
— Стража спит? — быстро спросил кошевой.
— Спит, крепко спит, батько. Разве к Страшному Суду проснутся. Мы ее так укачали, что сам Магомет не разбудит.
— А языки захвачены?
— Мы двух невольников взяли.
— Добре… Давай их сюда.
Допросив невольников и узнав от них, что большая часть войск ушла недавно к Стамбулу, оставшийся гарнизон расположен в казармах на другом конце города, кошевой решил, не медля ни минуты вступить в укрепления, хорошо понимая, что счастливая случайность иногда больше значит, чем мужество и энергия.
Переступая через трупы убитых часовых и, обходя крепко спящих невольников, запорожцы прошли два ряда рвов, перебрались через вновь воздвигаемую стену и могучим, грозным потоком разлились по городским улицам и переулкам…
Конец мирному покою… Конец ночной тишине… Вот слышатся тихие удары, и тяжелая дверь с треском летит на землю.
— Алла!.. Алла! — раздается отчаянный крик…
— Алла!.. акбар!.. — вторит ему другой голос.
Прогремел выстрел. Слышно звяканье скрестившейся стали… В окнах большого длинного дома замелькали огоньки. Очнувшиеся правоверные стреляют наудачу, стреляют зря, желая поразить невидимого врага и не причиняя ему даже беспокойства…