Казак на чужбине
Шрифт:
На грязных, почерневших от пароходного дыма, давно не мытых лицах казаков и офицеров расцвели веселые улыбки. Сегодня жизнь сулила радость и надежду на лучшее и казалась куда приветливее, чем вчера.
Напившись чаю и с сожалением вернув кружки, офицеры до посадки в вагоны попытались выйти в Константинополь и хоть немного рассмотреть неизвестный им город.
Желание вновь, после всего пережитого, увидеть спокойную, размеренную и всего-то обычную человеческую жизнь было довольно велико. Но вся станция заранее была оцеплена предусмотрительными французами и в город, несмотря на многочисленные и настойчивые просьбы, никого не выпускали.
На железнодорожной
– Плю витт! Плю витт! Аллэ! Аллэ!
– Слышишь, что французы говорят? Плюют, плюют они на нас!
– Да не плюют, а плю витт! Скорее, значит, идите!
– А нам куда спешить, и к кому? Кто нас и где ждет?
– И то верно!
К портовым воротам подошли несколько русских женщин и стали выкрикивать фамилии своих родственников, надеясь найти их или хотя бы узнать что-либо о близких. Это были беженцы, выехавшие из Крыма раньше основной эвакуации.
– Из Платовского полка, станицы Великокняжеской есаул Николай Уколов из госпиталя в начале октября выписался! Нет ли его среди вас? В Джанкойском офицерском полку резерва был. Никто не слышал?
К выкрикивающей фамилию мужа женщине подошел офицер штаба Донского корпуса:
– Есть телеграмма от французского командования в Болгарии. Эсминец «Живой», на котором был полк офицерского резерва, затонул. Экипаж и все пассажиры погибли. Но есть так же сведения, что несколько человек остались в живых. Давайте я провожу вас в штаб эвакуации и вы напишете заявление. Мы попробуем через французов выяснить судьбу вашего мужа, – он осторожно взял под локоть и повел плачущую женщину в здание товарной конторы, которое было временно превращено в штаб эвакуации.
Раздается другой, ясный и громкий женский голос:
– Из станицы Калитвенской, подъесаул Манченков Даниил Прокофьевич! Кто видел, кто слышал? Отзовитесь, люди добрые!
Казаки, вспоминая своих, оставленных невесть где жен, сочувственно переглядывались. Но вот беда – помочь женщинам ничем не могли!
Неожиданно из группы армейских кавалерийских офицеров, приписанных к гундоровскому георгиевскому полку, вышел молодой ротмистр Виктор Бабенко.
Авантюрист от природы и отчаянный игрок в карты, на скачках и в биллиард, он дважды за Гражданскую войну переходил от казаков в части добровольцев и обратно. Первый раз это произошло, когда он с кавалерийскими офицерами бежал из елецкой тюрьмы, но был задержан красными. После повторного побега, не растерявшись от столь неожиданного поворота судьбы, с теми же офицерами он пробрался на Дон и поступил служить в Первый кавалерийский дивизион мало кому тогда известных добровольцев белой гвардии в Новочеркасске.
А когда весной восемнадцатого произошло соединение добровольцев с казаками под станицей Кущевской, ротмистр по рапорту вернулся к донцам и был зачислен в гундоровский полк.
Но относительно спокойная жизнь в казачьем полку была ротмистру не по душе и не по карману. Осенью девятнадцатого он проигрался в пух и в прах, и подальше от греха был отправлен командиром полка на должность офицера для связи с соседним полком добровольческой армии. Там неугомонный офицер неожиданно для себя прижился, беспрепятственно снова стал ротмистром и, удивительное дело, благодаря какому-то, так и оставшемуся неизвестным, шальному случаю где-то раздобыл денег. Причем, не каких-нибудь бумажных разномастных знаков, а настоящих, золотых кругляшиков – николаевских десяток.
Как истинно благородный игрок он снова – таки добрался до своего
Где-то в Таврии он и встретился с тем офицером, фамилию которого выкрикивала сейчас молодая и отчаявшаяся найти своего мужа женщина.
– Да, знаю я о таком. И слышал, и, главное, даже видел. Но лучше вам об этом не знать… – пояснил он ошеломленной, ничего не ведавшей о злоключениях мужа женщине.
– А почему же? Он что, погиб?
– Да нет. Он жив, но служит у красных… Могу подтвердить хоть где… Сам видел его у них на позициях.
– Может вы ошиблись? Да как же я теперь?
– Не мог я ошибиться! Два года в юнкерском училище, да еще сколько времени в одном полку в Галиции. Так что, никак не мог я ошибиться. Краском теперь ваш муж. Красный командир. В России и ищите его…
Дрожащая всем телом женщина медленно отошла от ротмистра и больше ни к кому уже не подходила…
Небольшой группе офицеров в которой был и Антон Швечиков все же удалось выйти в город и пройтись по его удивительным для казаков улицам. Город жил своей, кипучей и непонятной жизнью. В одной из зеркальных витрин офицеры, разглядев свое отображение, неприятно для себя смутились. Небритые, давно как следует не мытые физиономии, мятые шинели, пыльные сапоги… И это внешний вид представителей некогда Великой державы! Один офицер, донельзя расстроенный своим «живописным» внешним видом, заявил:
– Нет, дальше я не пойду! Вид у нас такой, что скоро милостыню давать начнут…
– Ну и возьмем, ввиду сложности обстановки…
– Быстро же вы, господин сотник, переменились. На обстановку ссылаетесь? Может, в такой обстановке кто-то из нас скоро захочет перейти и на такое положение? – и он резким кивком головы показал на турка, чистильщика сапог, наводящего блеск на ботинках у прохожих возле входа в кафе.
Чистильщик краем глаза профессионально заметил жест офицера, но подумал, что его подзывают для дела. Оценивая людей, он прежде всего рассматривал и оценивал их обувь. А сапоги у господ офицеров очень нуждались в его работе.
– Аркадаш! Аркадаш! – обрадовался старик, и, помахав в воздухе сапожными щетками, жестом предложил почистить запыленные и изрядно выношенные офицерские сапоги.
– Сами чистим. Сейчас и вестовых особенно к этому не приставишь, – жестом осадил его старание сотник.
Турок, почти не понимавший русских слов, все же по лицам офицеров догадался, что им нечем платить и перестал возле них суетиться – раскладывать свой стульчик с подставкой под обувь и щеточный ящичек.
Офицеры пошли вверх по улице, в сторону небольшого базарчика на перекрестке. Там можно было встретить, казалось, представителей всех народов, обитающих в этой части света: турок, греков, арабов, болгар, румын, сербов, и, конечно, вездесущих цыган. То тут, то там стояли толпы турок, окружавших приехавших русских в гражданской одежде и о чем-то с ними гортанно переговаривались.
На рынке они наткнулись на представительного русского в черном добротном пальто с толстым портмоне в руках, который то и дело вынимал разноцветные бумажные деньги и давал их рассматривать туркам. Тех, видно, смущало то, что страна, откуда приехали эти русские – одна, а видов банкнот – много…
Есаул Швечиков, увидев такую картину, сказал:
– Вот и докажи этому турку, что это настоящие деньги, если они у нас в стране менялись каждый год, как занавески в курене у хорошей хозяйки!