Казак на чужбине
Шрифт:
– Сынок! – обрадовался, всплеснув руками Калитвенцев. – Только скажете, хоть с чертом, и то пойду, а с этими чернявенькими – тем более. За цыган их считать буду.
– Слышали? Все слышали? Скоро уже вернемся, – суетливо стал оповещать сходивших на пристань казаков старик Никанор Калитвенцев.
– Пойдем лучше, дед, на перепись, фамилию свою на море-то не забыл? – вдруг отчего-то рассердился Диков и потянул упиравшегося Калитвенцева за рукав.
У выхода с пристани полным ходом шла регистрация прибывших.
Стояли разного калибра столики,
Оказалось, что французы ничуть не считаются с воинской организацией прибывших и настойчиво разбрасывают их по количеству людей, а не по принадлежности к своим полкам.
Вокруг бродили, охраняя неизвестно кого, пока еще доброжелательные арабы и чернокожие. Казалось, они ни во что не вмешивались, но за всем бдительно и зорко следили. Всякий, кто мог связать два-три слова по-французски, пытался с ними заговорить и одобрительно показать им всегда и всем понятный жест: поднятый вверх большой палец.
Закончив перепись вновь прибывших и распределив всех по местам дислокации, французы старались, не мешкая отправлять казаков на железную дорогу и развозили их по лагерям.
В ожидании очередного эшелона, сидя прямо на земле и на чувалах, казаки добродушно и доверительно переговаривались:
– Когда в Керчи грузились, то сообщили, что поедем в Константинополь – под покровительство Франции. Мы то думали, что нас отвезут во Францию, разместят там по деревням. Отдохнем – и снова вернемся в Россию. Думалось, что доведется мир повидать. Море, Франция… А то, может, и Африка. Когда б мы это увидели!
– Француженки, – задумчиво, с прононсом произнес молодой казачий офицер.
– О-де-колон! – дурашливо, растягивая слово, проговорил его сосед.
– Про-ван-саль – насмешливо передразнивая смутившегося офицера поддержал другой.
– Ага, потерпите чуток, будут вам и француженки… А пока, во-о-он, видите? – и он показал на собирающихся стайками и суетящихся вокруг казаков молоденьких медсестер из Красного Креста.
– Интересно, француженки или нет?
При посадке казаков в поезда действительно молоденькие француженки помогали подносить еду к вагонам и весело перешучивались со своими подопечными. Они были такими изящными и хрупкими, так задорно смеялись, что казаки невольно обращали на них внимание.
– С каким удовольствием я бы провел время с этими милыми существами… – мечтательно произнес казачий офицер войсковой старшина Николай Манохин.
– Кто они? Сестрички милосердия, наверное? Боже, если хотя бы одна ко мне милосердие проявила! – без всякой надежды на взаимное внимание со стороны женского пола сказал сотник Павел Грешнов, носивший старинную донскую фамилию и имевший, под стать фамилии, репутацию большого любителя женского пола.
– Ну, ты ж посмотри на него! Еще три дня назад с жизнью на корабле прощался, все молитвы со страху вспомнил! А уже – туда же, – язвительно
– Ожил, зашевелился. Все хотения проснулись. Как беседовать-то с ней будешь? На каком языке милосердие выпрашивать?
– Французский познал в пределах гимназического курса, а обхождение у меня – по лучшим правилам военного искусства покорения дамских сердец, – не растерялся острый на язык Грешнов.
– А помещение? Антураж, так сказать! – продолжали веселиться офицеры.
– Ввиду полевых условий, ничего, кроме палатки, предложить не могу.
– И то не своей, а французской…, – разлилась новая волна хохота.
– Позвольте, господа, мы же не семейную жизнь решили затевать!
Казакам раздали крепкий горячий чай и хорошо пропеченный хлеб. После корабельной пшенной юшки и «чухпышек» это нехитрое угощение показалось настоящим удовольствием, удвоенным ещё и тем, что разносили всё это богатство те самые, живо обсуждаемые казаками молоденькие француженки.
Кружки и хлеб мгновенно разбирались именно с тех подносов, которые весело предлагались щебечущими девушками, и только потом – у арабов, которые, казалось бы, носили точно такие же кружки и такой же хлеб. Среди молодых подхорунжих неожиданно вспыхнул спор:
– И у меня такая же кружка!
– Нет, совсем не такая! Мне ее француженка дала, а тебе – какой-то мужик, да еще и черный!
Многие впервые увидели негров и арабов. Один из казаков с изумлением разглядывая сенегальца, осторожно протянув руку, коснулся ею пальцев сенегальца и непроизвольно, словно обжегшись о раскаленную печь, резко отдернул руку назад. Сенегальцу это явно не понравилось.
Он неприветливо покосился на нахала и со злостью отрывисто проговорил:
– Аллэ!
Испугавшийся казак, поняв свою оплошность, торопливо стал извиняться на русском:
– Звиняйте, ваше сенегальское благородие! Непривычные мы пока к вам.
Казаки постарше столь бурной радости от встречи с француженками не высказывали и больше обстоятельно обсуждали встречу с представителями другой, доселе не виданной ими расы.
– Видишь, кум, – кивок головой в сторону, – одни из них чернющие, как уголь из шахты, а другие – те будут посветлей. Но и те и те – что-то дюже кучерявые.
– Представляешь, пока мы с тобой по чужим краям болтаемся, тебе жинка, таких вот, курчавеньких нарожает. Или узкоглазых, как на Сорокинских рудниках, китайчат.
– Да типун тебе на язык! Пусть твоя тебе таких плодит!
А сотник Грешнов все никак не унимался, и спрашивал, и спрашивал у ставшего ему другом за время морского пути, чиновника военного времени добродушного дядьки Ивана Ивановича:
– Ну, а как вы оцениваете вот эту француженку?
Упитанный и пузатенький Иван Иванович, не поворачивая головы, скосил глаза на указанную прелестницу. Мысленно оценил… Затем, молча пожевал губами. Его многозначительное «да-а-а-а», казалось, длилось дольше протяжного гудка парохода, который как раз стал отходить от пристани.