Казанский альманах 2016. Алмаз

Коллектив авторов

Дед – человек верующий, никогда не ругался матом. Вообще бранных слов не произносил, делая лишь одно исключение. Стоило хоть кому-то где-то упомянуть «отца всех народов» Иосифа Виссарионовича Сталина, как дед тихо выдавливал «сво-о-олочь», протяжно так, с шипением каким-то. И столько ненависти было в это слово вложено, сколько не получалось вложить ни диссидентам в их обличительные речи, ни позднее новым демократам при строительстве карьеры. Сталина сволочью дед называл всегда. И даже когда жив был «отец народов», когда за подобный эпитет в его адрес червонец запросто могли намотать. Почему, отчего – не известно. Ни сам дед, ни кто-то из его родни от сталинских репрессий не пострадали… Бабушка боялась, одёргивала деда – «накликаешь». Но – пронесло…

Мой отец занимал высокий пост, поэтому часто приглашал на семейные праздники людей с работы. Коллег, подчинённых, начальство. Как-то

на День Победы был у нас в гостях один очень крупный партийный босс. Дед сидел с одной стороны длинного стола, а этот товарищ – с другой, вроде как оба на почётных местах. Выпили за Победу, выпили за не вернувшихся с фронта друзей. И тут встаёт этот руководитель и предлагает тост за вдохновителя всех побед Иосифа Виссарионовича Сталина, имя которого незаслуженно забыто. За столом повисла тишина. Дед молча поставил наполненную стопку с водкой, встал, снял наградной пиджак и аккуратно повесил на спинку стула. Лишь потом сказал:

– Спички кончились, да… Пойду, купить надо…

И ушёл, так же молча. Дальнейшее застолье продолжалось уже без деда, скомкано и принуждённо. Лишь пиджак с наградами висел на стуле. А дед гулял где-то до позднего вечера.

Последний раз он надел наградной пиджак в 1987 году. Дед уже старый был. И вот на День Победы пошёл гулять при своих наградах. В самый разгар горбачёвской антиалкогольной компании. Встретил фронтового друга, что редкость – уже поумирали большинство, да и страна большая. А тут встретились. Взяли бутылочку у таксистов, сели на лавку, выпили, войну вспомнили. Тут их и забрал милицейский патруль – за распитие спиртного в общественном месте. Двух ветеранов в наградах на День Победы. Но у милиции план…

Дед просидел в отделении всю ночь, до утреннего развода. Отец мой в то время власть имел, повторяю, немалую… Можно было даже не звонить, а просто патрулю номер телефона продиктовать, по которому позвонить надо. Сразу по стойке смирно встали б и пожелали приятно побезобразничать. Но дед звонить не стал.

Утром отпустили, бабушка вся в слезах встретила. Отец мой узнал, в бешенство пришёл. Даже не за деда, по факту. Нашёл тут же всех ментов к делу причастных, устроил разнос. И начал действия по увольнению из органов и исключения из комсомолов-партий. Он мог. Сказал об этом деду – и дед запретил. Категорически. Просто, как он умел, сказал один раз, чтоб ментов-обидчиков батя оставил в покое. «Я сам виноват». Но парадный пиджак не надевал больше ни разу, как бы бабка не заставляла. И все последующие годы бабушка просто вешала пиджак с орденами и медалями на спинку стула в День Победы…

Несколько лет спустя я спросил у деда, почему у него такое пренебрежительное отношение к боевым наградам. Столько их, гордиться ж надо!

– Чем гордиться? – спросил дед. – Тем, что я людей убивал?

– Ты же фашистов бил!!!

– Я убивал людей… Гордиться тут нечем… Тут плакать надо…

Рано или поздно история и память всегда расходятся и идут каждая своей дорогой…

Анна Акчурина

Вздох и речь

Родилась (1970) в Казани. Окончила живописное отделение КХУ им. Н. Фешина.

Художник, педагог, автор статей по искусству на русском, татарском, немецком языках. Выпустила сборник стихов «Страж» (2014) с собственными иллюстрациями. Лауреат поэтического фестиваля «Галактика любви», посвящённого памяти В. Тушновой

Жанна

30 мая 1431 г.

Милая Франция…Твои дрова вечно сыры,а площадь тесна, как крысиный лаз.– В самый раз.Зато эшафот на ладони.– Тихо, Ведьму ведут!Посторонитесь, посторонитесь!Нет, это не снится.Господи, сколько рук…Жадно ждёт,сиротой юродивой, —неужто не помнитбедная родина.– Шутка ли – десять тысяч ливров золотом.– За эти-то кости?– Что это – колокол?– Эй, потаскуху ведут!Очнись,

Жанна,вот твоё знамя.– Сгодится на растопку,сюда её, Ведьму.Эй, отступи-ка подальше,добрая Франция.

Трава

Оплачь его. Верни, как дарСвященный – талый снег.Бежит таинственный пожарпо сводам тусклых век,по сколам почерневших пут,по выступам крыла…О чём, о чём тебе поютнебесные тела?Уж нет ни строф, ни слёз – лишь суд.Отъят слепой покров.Смотри… О как же дорог туттравинки каждой зов.

Из сумрака

Максиму Перминову

Ещё не разбирали ёлку,ещё не пел заварник медный,ещё в незрячую светёлкуне пробирался отблеск бледный, —И было жаль – и это утро,и лепет снежных асфоделей,и чей-то абрис златокудрый,порхающий в мерцаньях ели…но что-то зрело уж подспудно,волной безвестною влекомо…И, дрогнув, оживало суднозабвенью отданного дома.

Настоящее

Будничный Толедо. Плоских кровель пятна.Рыжие чернила на ступенях дня.Мутные стекляшки, века шум невнятный…Брошенная глина – в мире нет огня.А когда-то, помнишь: свет и тьма Эль Греко,Хрупкой кости стены, ждущие конца.Чаша отторженья? Грань иного века?…Спи, мятежный призрак, в молниях венца…

Опыт

Звукоряд виолончели…Мы у цели… близко-близко:трепет кисти Боттичелли,пальцы, что белей батиста,кифарической капелизвоны цвета аметиста —извлекают в самом делевздох и речь – из стрелолиста,из поблекшей дали тёмной,из понурых душ овечьих,из гортани рыси вольной…И из глины человечьей.

Август

Под сенью грецкого орехапримолкла парочка хмельная,сгустилась студнем тьма немая.День словно в пыльную прореху стекает…Скользит разрозненным потокомчастиц несвязных и никчёмных;И зыбкий свет из створ оконныхплывёт по скатерти и стёклам… Кто знает,Зачем туман плывёт к лимануПо глиняным разбитым крышам,Зачем так горестно мы дышим,Чья песнь над скошенным бурьяномвитает…Аквариум, где каждый жительпрозрачней чаши анемона…И спелым ломтиком лимонакачается луна в зените… Светает.