Казароза
Шрифт:
Огромный город никогда не засыпал. Как везде, оборонные предприятия работали в три смены, тяжелый несмолкающий рокот, днем тонувший в уличном шуме, накатывал с заводских окраин. Там еще жили старики, певшие когда-то:
Дружно, товарищи, в ногу,Остро наточим штыки,Всей бедноте на подмогуКрасные двинем полки.Пьют всюду трутни и ворыКровь трудовых муравьев.ВычистимЭто была «Уральская походная», любимая песня Свечникова. То, что родилась она не в гуще масс, а написана Фимой Фрейманом из дивизионного агитотдела, не делало ее хуже. Было чудом, что такую рвущую сердце песню мог сочинить чахлогрудый аптекарский ученик, который с бойцами даже поговорить толком не умел: его тут же сбивали с темы, спрашивая, из чего мацу пекут, или проверяли образованность вопросами о том, сколько патронов вмещает лента к пулемету Максима или Шоша. Тем неодолимее казалась высшая сила, таинственно избравшая своим орудием именно его, убогого. Мороз шел по коже, когда эта песня гремела в полковом строю, но сейчас ее грозные слова звучали в памяти печально и нежно, будто их напевала маленькая женщина с волшебным именем и голосом райской птицы.
В рекреации грянули шаги. Дверь со стуком распахнулась, в нее головой вперед влетел кто-то, кому, видать, крепко поддали сзади. В следующую секунду Свечников понял, что это Порох. За ним вошел незнакомый парень с наганом, последним — Нейман тоже с револьвером в руке.
— Не ранены? — осведомился он прямо с порога.
— Нет.
— Можете идти, — повелительно бросил Нейман в сторону Вагина и, когда тот вышел, снова повернулся к Свечникову:
— Ну, и что вы здесь делаете?
— Пытаюсь восстановить картину вчерашних событий.
— А почему свет не зажгли?
— Не горит. Что-то с проводкой или на станции отключили.
Парень с наганом, оставшийся возле дверей, ладонью ударил по одному из выключателей. Послушно зажглась ближайшая к сцене лампочка. В ее желтом блеске бесстыдно оголились грязные обои, ободранные стулья, за ногу прикованный цепью к стене, как колодник, помутневший рояль. Подсолнуховая лузга забелела на полу, дранка выступила на потолке в тех местах, где под пулями из курсантского «гассера» отслоилась штукатурка.
Остальные выключатели сработали так же исправно.
— Врать нехорошо, — улыбнулся Нейман. — Кого-то вы опасались, раз электричество не включили. Служить мишенью вам, естественно, не хотелось. Не пойму только, зачем вы встали у открытого окна рядом с горящей свечой. Поступок, прямо скажем, неосмотрительный.
Порох помалкивал. Рубаха порвана подмышкой, губа разбита, кровоподтек наливается над левым глазом, на мощной, как у питекантропа, надбровной дуге. Студент физмата, он уверял, будто такое строение лобной части черепа свидетельствует
— Ты стрелял? — спросил Свечников.
Порох затряс головой, одновременно втягивая ее в плечи на тот случай, если опять станут бить.
— Он, — сказал Нейман. — Во дворе больше никого не было.
— Был! — запротестовал Порох. — Там кто-то был! Я видел!
— Кого ты видел?
— Не знаю. Я его не рассмотрел.
— Если стрелял не ты, почему побежал от нас?
— Испугался. Я же не знал, кто вы такие.
— Врет, — констатировал Нейман.
— Но почему? — засомневался Свечников. — Что я ему сделал?
— В самом деле не понимаете?
— Честное слово!
— Три дня назад его отчислили из университета за погромные настроения. Вы же сами писали об этом в губком. Он еще позавчера грозился вас убить.
— Я просто так говорил, со злости! — оправдался Порох.
— А чего тебя понесло сюда, на ночь глядя? — спросил Нейман.
— Даневич велел прийти, а сам не пришел.
— Это правда, — вмешался Свечников. — Я им тут назначил свидание.
— Зачем?
— Они вчера сидели в задних рядах. Думал, покажут мне, где кто находился после того, как погасили свет.
— Ладно, завтра проверим. Уведи его, — кивая на Пороха, велел Нейман парню с наганом.
Подождав, пока за ними закроется дверь, Свечников сказал:
— Вы ведь из питерской чрезвычайки, ваша задача — Алферьев. Чего ради вы занимаетесь делами нашего клуба?
— Плевал я на ваш клуб! Я хочу понять, кто и зачем убил Казарозу. На местные кадры надежды мало, пришлось разбираться самому.
— И разобрались?
— Перестаньте, вы отлично понимаете, что стреляли не в нее, а в вас. Вчера Порох промахнулся и сегодня решил исправить ошибку. Возможно, — милостиво допустил Нейман, — его вы действительно не брали в расчет, но, что вас хотят убить, знали. Поэтому и свет не зажгли… Кого вы подозревали?
— Никого. В голову не приходило, что кто-то мог выстрелить в меня.
— А Варанкин? Сикорский?
— С какой стати?
— Председатель правления клуба «Эсперо» числится в штате губисполкома. Кроме пайка, ему полагается денежный оклад в совзнаках. К тому же в его распоряжении находятся членские взносы. Есть и еще кое-какие возможности, из которых тоже можно извлечь выгоду. Насколько мне известно, Сикорский хотел бы остаться на своей должности, а Варанкин — занять ее. Вы мешали им обоим. Скоро выборы, а у вас, говорят, наибольшие шансы быть избранным.
— Кто говорит?
— Вчера я слышал, как Варанкин сказал об этом рыжей барышне. Ее зовут Ида. Она ваша любовница.
— Вы-то откуда знаете? — поразился Свечников.
— От Сикорского. Сегодня мы с ним встречались. Я сообщил ему, что Казарозу убил не курсант, а кто-то другой. И что этот человек целился в вас.
— С чего вы решили, что в меня? Там было полно народу.
— Да, но впереди вся публика сидела на местах. Стояли вы один, это я хорошо помню. Пуля прошла как раз на уровне вашей головы. Я спросил у Сикорского, кто ненавидел вас настолько, что мог бы решиться на убийство. Он назвал Варанкина.