Каждая мертвая мечта
Шрифт:
Шаман прищурился.
— Нет. Я так не думаю. Находись он во льду, Андай’я стерла бы его в пыль. Она по-настоящему не любила Бессмертный Флот… Да и как бы он освободился из-подо льда? Сейчас? До того как пришла весна? Полагаю, он, скорее, связан с тем, что произошло далеко на востоке. В степях. Почти три месяца назад, примерно когда тут, как вы говорите, за Большой Стеной, должна была завершиться зима, по миру духов прошла волна, рев. И вдруг рев этот превратился в скулеж, визг — и смолк. Мы тогда благодарили духов предков за эту тишину, но я не сопоставил случившегося с зимой, которая не желает уходить, — и с гневом Владычицы Льда. Глупым и безумным.
— Безумным?
— Ваши
Три месяца назад. Битва между Фургонщиками и Отцом Войны. Шестерки были там, но рык, который они слышали, не казался ни мистическим, ни исходящим от духов. Он вырывался из тысяч глоток смертных. Должно быть, шаман имел в виду что-то другое.
— Полагаешь, что он прибыл сюда именно в ту пору? — спросил лейтенант. — Три месяца назад? И все время Владычица Льда пыталась его уничтожить?
— Так мне кажется.
Кеннет совсем другими глазами взглянул на корабль, разрушенную палубу, сломанные мачты. На севере Андай’я считалась одной из самых сильных богинь. У нее не было слишком много жрецов или собственных мест культа, и ей они не требовались, поскольку, как говорилось, полгода любая долина, засыпанная снегом, — это пол ее храма, а заснеженная вершина — колонна в ее честь. Богам нужна была человеческая память и молитвы, но в горах нельзя позабыть о Владычице Льда. Она присутствовала в сказках, в мрачных повестях, которые рассказывают у очага. Зимой ее проклинали, летом пугали ее возвращением. У нее не было много почитателей, и она не заботилась о тех, кто приносит ей дары, но какое это имело значение, если ее имя упоминали множество раз в тысячах городов, местечек и сел добрых двенадцать месяцев в году?
И этот черный корабль вел с ней бой столько дней? А потом вырвался — и ушел?
Лейтенант почувствовал мрачное, замешанное на удивлении уважение. Твердый сукин сын. Почти как горец.
— Отчего ты не боишься? — спросил вдруг Борехед. — Отчего не боятся твои люди? Это что, отвага дураков? Идиотов и безрассудных детей, не понимающих, в чем дело?
Несколько стражников обернулись, один показал шаману оскорбительный жест. Кеннет кисло скривился.
— Я готов поспорить, колдун, что теперь по пути на корму они несколько раз тебя уронят. Несомненно — случайно. Ты полагаешь, что мы не боимся? Что мы не знаем, что такое страх, потому что мы глупы, чтобы понять: происходит нечто скверное? Ты сражаешься с нами столько лет, всю свою жизнь, и все еще не понимаешь вессирцев. Один меекханский генерал некогда сказал, что у здешних людей кости из камня. Что они — как горы, что стоят, даже если в них бьют молнии и веют ветры. Мы не сражаемся с миром, мы ему сопротивляемся. Мир может приходить к нам с разными несчастьями, пожаром, голодом, лавиной, болезнью, демонами, валить нас с ног, но мы встаем и делаем что нужно. Этому нас научили горы. Те, кто жил здесь и у кого не оказалось каменных костей, — ушли или вымерли. Остались лишь мы.
Он говорил это уже не шаману. Большая часть солдат тоже прислушивались, кивали, некоторые кривились, словно чувствовали неудобство от таких речей. Но — слушали.
— Мы сражались с одержимыми магией колдунами, демонами и людьми за Мраком…
— И с одним чудовищем, которое почти поубивало нас летающими козами, — обронил Прутик. —
Часть стражников, те, что были в роте, когда та насчитывала только четыре десятка, обменялись понимающими взглядами. Несколько улыбок мелькнуло на лицах.
— Да. С ним тоже. Я помню. И если придут Пометники, твари из ада или вернутся Нежеланные, с ними мы тоже станем сражаться. Не падем на колени и не станем трястись от страха перед лицом грядущего, а подождем, поглядим на это нечто и проверим, куда можно воткнуть ему кусок доброго железа. — Кеннет наклонился над шаманом, и некоторое время они мерялись взглядами. — Мы не сражаемся, чтобы погибнуть героической смертью, — но сражаемся, чтобы наш враг погиб хоть как-то. А потому не называй нас детьми или дураками, потому что — да, мы чувствуем страх, но это такой страх, который заставляет нас точить оружие и следить за окрестностями.
— А если этого не хватит?
— Тогда мы что-нибудь придумаем. Найдем способ. Всегда находим. Справимся силой, ловкостью, коварством или магией. А теперь мы пойдем на корму, отыщем рулевого и вежливо попросим его, чтобы он повел эту посудину к берегу.
Борехед стрелял глазами на стоящих вокруг солдат. Кеннету в том не было нужды; он знал, что те смотрят на него и шамана с широкими ухмылками на этих своих разбойничьих мордах. Ахер перевел взгляд на него.
— Ты всегда так говоришь?
Офицер выпрямился, провел пальцами по рыжим волосам. Проклятье…
— Устав Горной Стражи обязывает лейтенанта обращаться с поднимающей дух речью к своим людям раз в три дня, — раздался голос Велергорфа. — Благодаря этому мы не замечаем, как скверно нам платят за паршивую работу. Вернее — не замечали бы, если бы наш командир был в этом получше.
Несколько людей ухмыльнулись еще шире, как и сам Кеннет. Если вторая вернулась так быстро, это могло значить только одно.
— Ты нашел дорогу?
— Почти, господин лейтенант, — в конце ее придется поработать топорами. Но я видел корму. Большую, словно замок.
— Хорошо. — Офицер сунул в рот свисток. Дал сигнал к возвращению остальной роте и Крысам. — Собираемся! Выходим через четверть часа.
Дорога, найденная десяткой Велергорфа, шла сквозь нечто, напоминавшее узкую улочку, окруженную остатками строений, потом проходила навылет широкой площадью, где стояли деревянные поддоны с остатками растительности, торчащей, словно пучки ивовых метелок, и в конце концов привела к частоколу из черных бревен, что стоял поперек палубы. Кеннет окинул конструкцию взглядом. Восемнадцать футов высотой, помост для стрелков пониже неровного хребта. Это было первое строение с явными оборонительными функциями, которое они тут нашли. Увы, под ним от борта к борту громоздились кипы балок, остатки стен домов, сломанные доски с торчащими острыми, словно шилья, концами и даже несколько мачт, обернутых в веревки и остатки парусов.
— Дыра там. — Велергорф указал на завал. — Собаки нашли. Можно даже проползти, но не все поместятся, а Борехеда не протянем точно. Придется расширять.
Это заняло у них остаток дня, половину ночи и все утро: черное дерево было страшно твердым. Кеннет предпочел потратить на это время, хотел иметь настоящий проход, а не узкую, словно глотка змеи, дыру. Все еще помнил о забаррикадированной комнатке, из которой кто-то удрал, прорубая себе дорогу наверх. От чего этот кто-то убегал — значения не имело, важнее было, что если бы часть его людей проползла на другую сторону и оказалась атакованной, то не сумела бы быстро отступить и рассчитывать на подмогу, а он потерял бы слишком много солдат.