Каждая минута жизни
Шрифт:
Максим повторил ей утренний разговор с Рубанчуком. Сказал, что пересадка ее почки невозможна, так прямо заявил Рубанчук.
— Чепуха, — перебила нервно Валентина. — Мало ли что было когда-то!.. Я себя прекрасно чувствую и абсолютно здорова!
Максим в растерянности развел руками. С надеждой посмотрел на освещенные комнаты тестя. И Курашкевич словно услышал его немой призыв.
Вышел в полосатой тигровой пижаме на веранду, одним взглядом оценил царившую здесь возбужденную атмосферу, сказал грубовато:
— Здорово, доченька! Что ж ты отца родного не
— Здравствуй, папа, — равнодушно покачала головой Валентина. — Ты уже приехал?
Курашкевич хмыкнул.
— Ну-ка, зятек дорогой, — кивнул повелительно Максиму. — Оставь нас. Тебе завтра, поди, рано на завод. Вот и отдыхай себе. А у нас тут с дочкой разговор серьезный имеется… Иди, иди, — неожиданно подмигнул он, видя растерянность Зарембы.
Валя жадно докурила сигарету, смяла дымящийся фильтр в пепельнице и потянулась к пачке за новой.
Ложась спать, Максим слышал неразборчивые, то возбужденные, то негромко бубнящие голоса жены и тестя. «Если бы удалось ее уговорить…» — почти отрешенно думал он.
9
Карнаухов прекрасно чувствовал себя в роли гида. Собственно, эту роль он выполнял, главным образом, с симпатичной, черноглазой Бетти Рейч. Она вчера отказалась идти в театр, и Николай допоздна возил ее на своем «жигуленке» по городу, показывая достопримечательности древнего Киева. Несколько лет назад праздновали его 1500-летие, разве фройляйн не слышала об этом? Дата, конечно, условная, но, можно считать, что приблизительно столько уже существует город над славным Днепром. Предки были достойными людьми: умели и от врагов защищаться, и строить… Николай показал Бетти Лавру, Софию, Андреевский собор… Тут жил выдающийся писатель… Здесь работал известный ученый… Война многое уничтожила, но киевляне оптимисты: отстроили разрушенные улицы, реставрировали исторические памятники… А вот на крутых днепровских кручах могила Неизвестного солдата. Трепещут по ветру печальные язычки огня, напоминая живым о неисчислимых жертвах минувшей войны.
Их прогулка была непринужденной, без тени флирта или кокетства. Они быстро стали друзьями и чувствовали себя совершенно свободно. Карнаухов узнал, что она — хирург, училась у отца. Рассказала ему, как в Африке ей пришлось делать операцию в полевом госпитале во время воздушного налета. Погас свет, а на операционном столе буквально истекал кровью молодой солдат. И тогда Бетти приказала светить ей военными фонариками, несмотря на то, что их свет мог привлечь внимание вражеских летчиков. Но другого выхода не было, она спасала человека. Позже сам президент наградил ее боевым орденом.
А сегодня иностранные гости придут в институт и начнется наконец работа. Ознакомление, первый обмен опытом, осмотр клиники.
В приемной Рубанчука Карнаухов застал Марьяну. Делала влажную уборку. Швабра так и летала у нее в руках.
— Пионерский салют, Марьяша! — крикнул ей еще с порога. — Ну, как она, жизнь молодая?
— Добрый день, Николай Гаврилович, — с легким вызовом ответила Марьяна.
— Иностранцев
— Мне не докладывали.
— Жаль. А где шеф? Чего опаздывает?
— Я слышала, что директор и Мария Борисовна прямо с утра поехали в райздравотдел. А за иностранцами уже послали машину.
— Это другое дело! — Карнаухов доверительно положил ей руку на плечо. — Ты, Марьяна Ивановна, как центральное статистическое управление, все знаешь!
— Я знаю больше, чем управление, — девушка лукаво посмотрела на Карнаухова. — Во всяком случае, про вас, Николай Гаврилович.
Карнаухов обреченно покачал головой и сел на стул, застыл в позе роденовского «Мыслителя». Вот оно, тяжкое бремя славы!.. И почему это жизнь великих всегда на виду?
— Надеюсь, Марьяна Ивановна, у тебя позитивные сведения? — строго спросил он.
— Отвернитесь и узнаете, — ответила Марьяна.
Карнаухов отвернулся.
— Ну?
Марьяна открыла письменный стол и вынула оттуда завернутый в розовую бумагу и перевязанный шпагатом сверток. Видно, только что из магазина. С выражением священнодействия на лице Марьяна положила его на стол и стала разворачивать.
— Долго еще? — не выдержал Карнаухов.
— Уже, Николай Гаврилович, — торжественно провозгласила Марьяна. На вытянутых руках она держала новенькую сорочку. — Примите в день своего рождения от меня подарок.
— Как? Разве в календарь уже внесли эту дату? — удивленно поднял брови Карнаухов. Подарок его поразил. Взял сорочку, пощупал ее, прижал к щеке. Красивая, с двумя карманами по последней моде. Импортная. Раскошелилась Марьяна…
— Откуда ты узнала о моем рождении, говори! — строго спросил он.
— Вы сами говорили, что страна должна знать своих героев, — лукаво улыбнулась Марьяна.
Он приложил сорочку к груди, закрыл от удовольствия глаза.
— Спасибо тебе, детка. Большое спасибо от дедушки Коли. Не понимаю только, за что мне такой ценный подарок.
— Я вас очень уважаю, — искренно сказал Марьяна, и глаза ее стали глубокими и серьезными. — Вы такой умный, эрудированный.
— О да! Эрудиция — большое дело! Как говорит мой шеф, это пыль, сметенная с книжных полок в пустую голову.
— Вы все шутите! — вздохнула Марьяна. — А я серьезно.
— Нельзя быть чересчур серьезной, не то женихов всех отпугнешь.
— Я за женихами не гоняюсь, — смутилась Марьяна. — Когда я уезжала, мне мама сказала: не торопись, дочь, встречаться с парнями, присматривайся. В городе тоже бывают хорошие ребята.
— Твоя мама — сама мудрость, голос земли!
Но Марьяна продолжала так же серьезно.
— Не гонись, говорит, за зарплатой. Главное, чтобы душа у него была хорошая.
— Она имела в виду меня?
— А вы, Николай Гаврилович, действительно душевный человек. — Марьяна хитровато посмотрела на Карнаухова. — Хоть зарплата у вас наверняка большая.
— Тут вы, девушка, перешли экватор, — вздохнул Карнаухов. — Всего сто восемьдесят тугриков.
— Откуда же у вас машина? — с детской непосредственностью спросила Марьяна.