Каждому свое
Шрифт:
Дипломат понял: Наполеон желает опередить в Париже известия о гибели «Великой армии». Он отмолчался.
– Вы поедете со мною, и думаю, что нам в дороге не будет скучно. Армия доберется до Вильно, там пополнит запасы и преградит русским ордам дорогу в Европу…
Император тайно покинул армию в Сморгони, вослед ему неслись проклятья ветеранов: «Он бросает нас с Мюратом, как в Египте бросил с Клебером…» Коленкур был удивлен: Наполеона в дороге терзала лишь одна мысль – как бы его не поймали, как бы проскочить до Парижа неузнанным. Даже в Вильно не знали о проезде императора. Он завтракал в предместном трактире, долго рассказывая дурацкие анекдоты, над которыми сам и
– Может, я еще разрешу вам жениться на мадам Казини, хотя не вижу проку от разведенной женщины…
17 декабря 1812 года, когда часы над Францией готовились отбить полночь, император подъехал к Тюильри, где его никто не ждал. Швейцар с фонарем в руке не узнал ни великого императора, ни его спутника. Коленкур с трудом уговорил открыть им двери… За день до их возвращения газета «Монитор» опубликовала бюллетень № 29, в котором Наполеон возвещал о победах над Россией, о том, что его подвели лошади, ему мешали морозы. Наполеон вызвал к себе министра военных снабжений графа Лакюэ де Сессака, потребовал:
– МУЖЧИН И ЛОШАДЕЙ! Через три месяца я должен иметь новую армию в полмиллиона человек. Вы читали мой бюллетень? Кажется, вы оказались правы, когда в подвалах Тюильри пытались предостеречь меня. Но я был ослеплен фортуной, мне ведь всегда так везло… мне так везло! Весною начнем все сначала. Моя армия остается в Вильно, и я, поверьте, никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас…
Орлов-Денисов последним оставил Вильно и первым ворвался на эти промерзлые улицы. Казаки хотели рубить справа налево, но, осмотревшись, поняли: рубить уже некого. Город был свалкою мертвецов, полуживые еще ползали по снегу, на кострах обугливались трупы замерзших, громоздились штабеля умерших, а в домах, занятых под госпитали, разбитые окна были заделаны ампутированными конечностями.
– Вот это мармелад! – сказали казаки…
Орлов-Денисов проскакал через город, на окраине его, в низине Понари, выводящей дорогу в горы, раскинулся целый табор отступающих французов; лошади не могли преодолеть крутизны, скользили, падали, умирали, их пристреливали; обратно в низину скатывались с горы пушки, давя несчастных, громыхали тяжелые фургоны с добром, раздавливая упавших, и граф Орлов-Денисов крикнул на батареи:
– Чего разинулись, мать-растак? Бей в эту ярмарку – никогда не промахнешься, зато Георгия заработаешь…
Понари стали второю Березиной. Дорога в гору буквально была выстлана золотом из разбитых фургонов Наполеона и его маршалов, драгоценные кружева лежали пышными грудами (здесь же, по уверению самих французов, они потеряли массивный золотой крест с колокольни московского собора). 30 ноября Михаила Илларионович Голенищев-Кутузов, князь Смоленский, въехал в Вильно, потрясенный увиденным.
– Господи, да что же это такое? – говорил старик, всплескивая руками. – Ведь я тут губернаторствовал… чистенький городочек был. Матерь моя, пресвятая богородица…
Пленных заставили убирать трупы. Крючьями цепляя покойников, они просто шалели от удивления: из отрепьев так и сыпались часы, бриллианты, слитки золота, жемчуга. По ночам казаки тайком от начальства примеряли на себя мундиры королей и маршалов, они хлестали
– Вкуснота! И в нос шибает. А дух не тот…
В декабре Александр приехал в Вильно, где его встречал Кутузов; через лорнетку разглядывая павших французских лошадей, император удивлялся отсутствию хвостов:
– Михаила Ларионыч, отчего они англизированы?
– Энглизированы – да, только на русский манер. С голоду они, бедные, хвосты одна другой обгрызали…
Был устроен парад, Кутузов обратился к войскам:
– Сотоварищи мои! Я счастлив, предводительствуя вами, русскими, а вы должны гордиться именем русских, ибо сие имя было, есть и будет знаменем победы!
Яркие лампионы над виленским замком высветляли слова: СПАСИТЕЛЮ ОТЕЧЕСТВА, – они относились к Кутузову, и Александр (хотя он и не любил старика) на обеде провозгласил:
– Вы спаситель не только России, но и всей Европы…
25 декабря 1812 года торжественным манифестом – по всем городам и весям России – было всенародно объявлено, что Отечественная война завершилась победой. Но за войной Отечественной неизбежно следовала другая. «Без нас Европе не быть свободной, – рассуждали тогда офицеры. – Наполеон опять наберет мужиков и лошадей, даст пинка королям всяким, и начнется бойня сначала». – «Не совершаем ли мы непоправимой ошибки, – возражали иные. – Наполеон по башке получил и больше на Русь не сунется. Так не лучше ли нам, русским, иметь в Европе одного ласкового льва с остриженными когтями, нежели свору голодных и злобных шакалов?..»
Кутузов в беседах с царем предупреждал его:
– Мы тоже изнурены, мороз да бескормица кусали нас не меньше французов. Я привел в Вильно толику войска, с которым даже Пруссию или Польшу от французских гарнизонов нам не избавить. Подтянем резервы, государь. Обновим пушечные парки. Ремонтируем кавалерию. Наконец, и обувка нужна… Мы же тут все пооборвались, обносились и прохудились!
С 1 января 1813 года на русской земле не сохранилось ни одного вооруженного неприятеля, зато уцелели разоруженные, которые потом, оттаяв в дворянских усадьбах, так и прижились в России навеки – гувернерами, кондитерами, садоводами, музыкантами, танцмейстерами, наконец, просто нахлебниками. Россия пострадала от нашествия жестоко, но она «берегла свои интеллектуальные силы, способные быстро восстановить и потери материальные. Никогда еще не был таким ярким пламень русского патриотизма в народе-победителе. Именно в эти дни на весь русский народ, на всю его армию ложилась сугубая ответственность за освобождение Европы, в которой еще властно хозяйничал Наполеон со своими вассалами… Русский кабинет неустанно вел „психологическую войну“: корабли Балтийского флота блуждали у берегов Франции, оставляя возле городов и гаваней пакеты листовок, в которых призывали галлов сбросить с себя ярмо корсиканского насилия, не давать обезумевшему от крови императору мужчин и лошадей. Голенищев-Кутузов напомнил царю о недавнем расстреле в Париже республиканских генералов – Мале и Лагори:
– Костер погас, но искры его еще светят свободе. Не может так быть, чтобы умнейший народ Европы покорялся извергу слепо и безголосо, подобно скотам бездушным.
– Моро на пути в Европу, – скупо ответил Александр.
Снежная вьюга исхлестала все лицо Рапателя:
– Клаузевиц, вы что-нибудь видите?
– Движение колонны. Большой. Прямо на нас.
– Это, случайно, не маршал Макдональд?
– Макдональд уже отвел войска до Тильзита, это выбираются на родину мои земляки… корпус генерала Йорка!