Каждый час ранит, последний убивает
Шрифт:
Я знаю, что она отправит эту фотографию моему отцу. Представляю, как он вскрывает письмо и радуется тому, что я счастлива.
В тот же вечер он позвонил, и, прежде чем передать мне трубку, Сефана соврала, что я плохо вела себя в школе и меня ругали. Когда она протянула мне телефон, я поняла по ее взгляду, что лучше ей не перечить. Поэтому я слушала, как отец читает мне нотации. Я слушала, как он меня ругает, но сама не жаловалась и пообещала ему, что больше так не буду.
Вечером мне, как обычно, дали объедки со стола.
Но торта мне не оставили ни крошечки.
Я
Пока что никто ничего не заметил.
Когда я слышу, как Адина вслух читает домашнее задание, я понимаю, что у меня получается лучше, чем у нее, а она ходит в школу каждый день. Так что я не такая уж и идиотка.
А еще я пишу. Целые фразы.
Я нашла новую книгу, она толще, чем остальные. Она называется «словарь». Мне еще трудно в нем разобраться, я действую по наитию, но иногда у меня получается понять смысл слова, значение которого я не знала.
Когда я открываю новую книгу, мне кажется, что где-то у меня в голове как будто распахивается новая дверь. Замки поддаются, открываются один за другим. Книга – это как путешествие во времени или в пространстве. Путешествие в души людей, в свет или во тьму. Поэтому истории, которые я придумываю, становятся все более сложными.
Я думаю, что, если бы меня лишили книг, это бы меня убило.
Кроме моих умственных способностей, в доме ничего особенно не изменилось. У меня все то же расписание, те же матрас, одеяло и подушка. Правая рука уже почти не беспокоит, болит только, когда вода слишком горячая или при контакте с некоторыми средствами для уборки.
Я сшила новые платья для Батуль и даже связала ей маленькие шапочку и шарф из остатков шерсти, которые украла у Сефаны.
Атэк поет редко, и когда у меня есть время, я ставлю его клетку на подоконник. Так он может видеть небо. Я спрашиваю себя, лучше ли ему от этого, или, наоборот, это приносит ему страдание.
Изменилась я. Я немного выросла, но настоящие изменения произошли внутри меня.
Я перестала надеяться.
Я сказала себе, что так лучше.
Вадим тоже подрос. Сейчас ему полтора года. Мне по-прежнему очень нравится им заниматься, но это непросто, потому что теперь он ходит. Мне постоянно надо быть начеку. Иногда он что-то щебечет, мурлычет, но по-настоящему еще не говорит.
Первое слово, которое он произнес, когда ему было четыре месяца и два дня, было «Тама». И это слово услышали все.
Сефана никогда мне этого не простит. Когда-нибудь придется за это поплатиться.
Изри больше не приходил. Но его мать заходит к Сефане несколько раз в месяц. Они часами разговаривают, сидя в гостиной. Иногда я слышу, что они говорят, вероятно, потому, что они совершенно не обращают на меня внимания.
Сегодня я узнала, что муж Межды ушел из дома и больше туда не вернется. Судя по тону Межды,
– Сын пошел по плохой дорожке, – призналась она Сефане. – В лицей ходить не хочет, якшается с хулиганами.
Она думает, что Изри принимает наркотики.
Мне было очень жаль это слышать. Сефана ответила ей, что это кризис подросткового возраста и что скоро все будет хорошо.
Я жду, пока все точно уснут. Я одела теплую кофту, положила две пачки печенья, Батуль, книги, листы и ручку в полиэтиленовый пакет и вышла из постирочной, стараясь не шуметь.
Сейчас два часа ночи. Я, как можно аккуратнее, открываю ящик, беру ключ и иду к входной двери. За ней – холод и свобода. Сердце у меня бьется так сильно, что я уверена – его на всем свете слышно. Я закрываю за собой дверь и спускаюсь в темный сад. Теперь нужно перелезть через забор. С пакетом в руках у меня это не получится. Поэтому я бросаю пакет на улицу, а потом хватаюсь за сетку и пытаюсь перелезть на ту сторону. Высота не очень большая, но все не так просто, как кажется.
С третьей попытки я оказываюсь на неизведанной территории.
Я подбираю пакет и решаюсь пойти направо. Иду быстро. Несмотря на теплую кофту, холод пробирает до костей и отбирает силы.
Холод и страх.
Я не знаю, куда иду. Не знаю, где я. Знаю только, что уже не в заточении.
Господи, я забыла Атэка! Я медлю, но обратно решаю не идти.
Перехожу на бег. Чтобы этот проклятый дом, эта тюрьма осталась позади. И чтобы согреться. В конце улицы сворачиваю влево и продолжаю нестись во все лопатки. Сердце сжимает страх, ноги подкашиваются. Тело перестает слушаться.
Мне хочется развернуться и снова оказаться у себя в постирочной.
В своей конуре.
Потому что я не знаю, куда иду. Не знаю, где я. Не знаю, что меня ждет. Как вернуться домой.
Поэтому я останавливаюсь. Неизвестно где. Вокруг – темные дома. Как странно, они все похожи друг на друга. Мое дыхание становится ровным, мысли проясняются.
Нет, Тама, возвращаться ты не должна. Ты должна спасаться.
Я опять трогаюсь в путь, прижимая к себе пакет. С моими сокровищами. Единственными принадлежащими мне вещами, пусть я их и украла.
Я обязательно найду кого-нибудь, кто мне поможет. Кто сжалится надо мной…
Тама прижимает Батуль к груди. Она часто и громко дышит.
Она улыбается.
Лежа на брошенном прямо на пол матрасе в постирочной, Тама видит сон.
Потому что только во сне ей достает храбрости убежать.
18
– Мне придется оставить тебя на пару-тройку дней, милая моя, – прошептал Габриэль.
Он пододвинул кресло к кровати и уже несколько часов не сводил с девушки взгляда. Та проснулась на пару минут. Но, казалось, ее глаза, хотя и широко открытые, ничего вокруг не видели. Она произнесла какое-то слово, может быть, чье-то имя. Габриэль не разобрал.