Каждый день как последний
Шрифт:
— Паша, ты бредишь!
— Петя… Позволь называть тебя так? Петя, ты попался. Не отмажешься. Сюда едет полиция, и тебя арестуют максимум через десять минут.
— На каком основании?
— Дарья следила за тобой и Дельфией все это время. Она сейчас в полиции, дает против тебя показания. — Паша блефовал, но с таким уверенным видом, что Дина на мгновение ему поверила.
— Я и такое развитие событий допускал, — хмыкнул Кен.
— И спокойно говоришь об этом?
— Мне особенно беспокоиться не о чем.
— Как — не о чем?
— А вот так… — Кен швырнул окурок в приоткрытую форточку. — Я могу
Паша без возражений передал ему свой сотовый. Дина последовала его примеру. Проверив мобильники и бросив их на кресло, Кен заговорил:
— Повторяю, я допускал, что меня могут вычислить. Сложно провернуть такое дело, не оставив следов. Да, меня арестуют и будут судить. Возможно, дадут пару-тройку лет. Зато какой пиар! Мой роман, который я обязательно закончу в ближайшие дни, станет мировым бестселлером. Остальные будут просто популярными, читаемыми, обсуждаемыми. И все, что я ни напишу потом, будет покупаться.
— А если тебя засадят на пару десятков лет? Неужели ты будешь счастлив только из-за того, что станешь знаменитым?
— Ты не забыл, что у меня есть деньги? Я найму лучших адвокатов. Все повесят на Дельфию. А я… Я рассчитываю вообще условным сроком отделаться.
— Ради чего все? Ради пиара, что ли? Я не понимаю…
И тут лицо Кена изменилось. Стало светлым, открытым, даже одухотворенным, как у монаха на мессе.
— Ради бабушки, — сказал он и улыбнулся лучисто.
— Но она умерла.
— И что? Ты разве не веришь в бессмертие души?
— А ты веришь?
— Да.
— Странно это слышать от убийцы. Значит, свою душу тебе не жаль?
— У меня свои представления о грехах и их последствиях. Бабушка моя была несчастна долгие годы из-за того, что убийцы ее сына не получили по заслугам. Я решил упокоить ее душу. — Он указал на портрет в траурной рамке, что стоял за стеклом стенки. — Вот он, мой дядя Валера, помнишь его?
— Смутно.
— Странно, с твоей-то феноменальной, как ты уверял, памятью забыть того, кто по твоей вине погиб?
— По моей?
— Правильнее будет сказать, и по твоей тоже. — Кен взял фотографию, протер ее. — Этот портрет стал падать каждую ночь ровно в двенадцать, начиная со дня бабушкиной смерти. А как я начал осуществление своего плана, прекратил. И свеча церковная, что горела возле бабушкиной фотографии, коптить перестала. А до этого пламя такое вытворяло! И дым его всегда к Валериному портрету тянулся. А еще бабушка снилась мне постоянно. Все плакала да по волосам меня гладила, как раньше, когда я маленьким был. Только тогда она успокаивалась. Она и отца прибрала к себе, потому что плохо ей было.
— Ты испугался, что за ними последуешь ты, и решил мстить за дядю?
— Нет, страха не было. Только желание упокоить ее душу.
— Я тебе не верю!
— Нет?
— Ты слишком нормален, чтоб замыслить убийство семи человек ради столь эфемерной цели.
— Так были же еще и практические. Отмщение — толчок. Даже не знаю, как тебе, технарю, объяснить. Есть такое понятие, как вдохновение!
— Я слышал, — с сарказмом проговорил Паша.
— Оно как дымка, понимаешь? Что-то витает в воздухе. Ухватишь это что-то — получишь идею. Нет — она ускользнет
— Обойдемся, — сухо произнес Паша. — Я понял про все, кроме одного. О единении с кем ты говорил?
— С Дельфией, конечно. Это единственный человек, который любил меня почти так же сильно, как бабушка. Она, кстати, походила на нее чем-то. Не внешне, нет. Суровостью, пронизывающим взглядом, мощнейшей энергетикой и глубоко запрятанной, но безграничной нежностью. Это меня и привлекло в ней. Я на самом деле был в ее магазине. Зашел за маслом. Она стояла за прилавком. Мы разговорились. Я подумал, что ей лет семьдесят. И сказал, что она очень похожа на женщину, которую я любил больше всех в своей жизни. Ей это понравилось. Она не знала, что я имею в виду бабушку. Фи-фи рассказала о своем диагнозе чуть позже. Думала, он меня отвратит от нее. А мне, наоборот, любопытно стало. До этого были у меня женщины с молодыми телами и душами старых шлюх. А тут все наоборот. Мы стали любовниками.
— Она тебе нравилась как женщина? — впервые заговорила Дина.
— Да, нравилась. Конечно, ее тело… Оно меня смущало первое время. Я все же не геронтофил. Но потом перестал замечать изъяны. Да, она мне нравилась. Но и только. Дельфия же в меня втюрилась. Что неудивительно, ведь я приложил к этому все усилия. К тому моменту я уже имел идею. И не только идею, а наброски плана. И понимал, что мне нужен сообщник, но такой, который умрет за меня. А ей умереть не страшно — ее дни сочтены.
— Сколько же ты потратил денег на осуществление своего плана?
— Много. Но я не мелочился. Усилий потратил больше. На одного тебя, Паша, сколько ушло. И мы не надеялись на успех. Ты скакал по всему миру, мы отслеживали твои передвижения только по открыткам, которые ты присылал матери и жене. Посылали телеграммы и письма, но они до тебя не доходили. Я уже хотел использовать твою дочь.
— А если бы не достали меня? — спросила Дина.
— Тебя бы достали в любом случае. Ты не Паша. Ты в России, и у тебя до сих пор не перерезана пуповина. Ты бы примчалась, узнай, что с одним из твоих родителей что-то случилось.
— А как вы отыскали Егора? Он прописан у родителей, а жил…
— Он человек известный, с ним было легче всего. Вы поймите, найти можно любого. Вопрос лишь в деньгах. Ну и во времени, конечно. Поэтому кому-то из вас пришлось посидеть на цепи в отдельной конуре. Так у меня получился спектакль в стиле саспенс. Я поставил его для себя, ты прав, Паша. Но его оценят и любители литературы, когда прочтут мой роман.
— Георгия убила Дельфия. А Егора ты?
— Да. Решил попробовать, чтобы понять, каково это, и с большим правдоподобием описать…