Каждый его поцелуй
Шрифт:
Он вспомнил, как она боялась играть для него в тот вечер после их совместного ужина, и насколько неоправданным оказался её страх. Грейс не хватало врождённого налёта гениальности и неиссякаемого потока эгоизма, чтобы считаться виртуозом, но она очень хорошо играла, и слушать её было одно удовольствие.
Музыка прекратилась.
Он открыл глаза и обнаружил, что она изучает его лицо, не отнимая скрипки от щеки и не опуская смычка.
– Не останавливайтесь, – проговорил Дилан, когда она положила скрипку и смычок
Даже без улыбки её лицо преобразилось от радости. Отвешивать женщинам комплименты было второй натурой Дилана, и всё же его неожиданно тронул румянец, появившийся на щеках Грейс от его слов, и внезапно он почувствовал себя чертовски неловко.
– Пожалуйста, продолжайте.
К его разочарованию она покачала головой.
– Я практиковалась несколько часов и теперь, когда закончила, поняла, как долго играла, у меня заболели руки.
– Я прекрасно понимаю, о чём вы. – Он сжал кулаки и с гримасой разжал. – Особенно сегодня.
– Вы сочиняли весь день?
– Да.
– И как успехи?
– Никаких, – беспечно ответил он. – Я совершенно обескуражен тем, что моя муза не оказала мне никакой помощи.
– Правда? – Грейс убрала скрипку и смычок в открытый футляр, который лежал на полу у её ног. – Какое недостойное музы поведение.
– В самом деле. За последние две недели она ни разу не соизволила меня проведать, не говоря уже о том, чтобы вдохновить. – Он пересёк комнату и со страдальческим вздохом сел в кресло напротив неё.
Грейс притворилась, что не заметила намёка на охлаждение в их отношениях. Она закрыла футляр и отряхнула юбку, словно смахивая невидимую пылинку.
– Ужасная муза.
И тут Дилан обратил внимание на новое платье. Оно было тёмно-синего цвета, с приспущенными по моде плечами и рукавами-фонариками чуть выше локтей. Большой многослойный воротник из белого кружева гармонировал с манжетами.
– Грейс, – удивлённо проговорил он, – вы сняли с себя половую тряпку.
В ответ на его поддразнивание она скорчила гримасу.
– Я заказала несколько платьев у модистки, пока водила Изабель по магазинам. Они прибыли сегодня утром. Должна признаться, приятно пополнить гардероб новыми и красивыми вещами.
– Вам идёт. Я вижу, что в отличие от моей дочери кружева вас не смущают.
Грейс рассмеялась.
– Возможно, Изабель смирится с ними, как смирилась с уроками немецкого.
– Значит, она пошла вам навстречу в изучении немецкого?
– Очень неохотно. Она считает, что это отвратительный язык.
– Но она слушается вас на уроках?
– Большую часть времени да, но не по своей воле. Она спорит без всякой на то причины просто ради спора. Изабель не привыкла, чтобы ей перечили, и ей не нравится, когда я это делаю. Но Рим пал не за один день. – Она слегка улыбнулась. – Я воспринимаю
– Если нужно, чтобы я вмешался и наказал её, я к вашим услугам.
– Лучше уделите ей побольше внимания, – тихо проговорила Грейс.
Дилан отвел взгляд.
– Я работаю над симфонией, она отнимает у меня много времени, – сказал он и откинулся на спинку кресла. Дилан знал, что просто оправдывается, но, чёрт возьми, работа над симфонией – важное дело. Самое важное. Он посмотрел на Грейс, которая внимательно за ним наблюдала. – Я постараюсь уделять ей больше времени, – вдруг пообещал он.
– Мне жаль, что с симфонией возникли трудности.
Дилан попытался свести всё в шутку.
– Я пришёл увидеться со своей музой, но что я вижу? Мне отчаянно нужна её помощь, а она играет симфонию Бетховена.
– Могло быть и хуже, – сказала она, слегка улыбнувшись. – Если бы застали меня за игрой симфонии Моцарта.
– Моцарту я никогда не завидовал, так что это не так страшно.
– Только не говорите, что завидуете Бетховену.
– С чего вдруг? Он же всего лишь создал самое блестящее музыкальное произведение всех времён. – Дилан замолчал, затем с печальным восхищением добавил: – Мерзавец.
Она рассмеялась, подыгрывая ему.
– И какое же самое блестящее музыкальное произведение всех времён? – спросила она. – Девятая симфония?
– Конечно. Сонатная форма нарушает все писаные правила. Похоронные марши, грохот литавр, дуэтные адажио. Казалось бы, ужасная какофония, но нет, симфония складная и красивая. Безупречная, потому что по-другому её невозможно представить. Вот что значит блестящее произведение, Грейс. Я ему чертовски завидую.
Последние слова он произнёс с особой горячностью, её улыбка погасла.
– Вы забыли упомянуть, что он был глухим, когда писал свою симфонию, – мягко сказала она. – Здесь точно нечему завидовать.
От Дилана не ускользнула ирония сложившейся ситуации. Он не был глухим, наоборот, слышал слишком много. Шутка, которую сыграл с ним Бог.
– Да, – согласился он, – завидовать здесь точно нечему.
Грейс не ответила. Лишь посмотрела на него с состраданием, будто каким-то образом понимала эмоции Дилана. Ему это не понравилось, и он заёрзал в кресле, внезапно почувствовав себя неловко.
– Почему вы так на меня смотрите? – спросил он. – О чём вы думаете?
Её взгляд скользнул поверх его плеча, словно в комнату кто-то вошёл.
– Я подумала о муже, – ответила она.
Дилан напрягся, борясь с желанием обернуться. Складывалось полное ощущение, что в библиотеке появился другой человек.
"Прошлое – болезненная тема для меня".
Он вспомнил её слова и захотел узнать почему.
– Где ваш муж?
Грейс снова посмотрела ему в глаза.
– Он умер. Два года назад.