Каждый твой взгляд
Шрифт:
— Простите, — вздохнула Милли. — Вовсе не хотела прерывать чтение. Продолжайте, пожалуйста.
Гастингс потер ладонью лоб.
— Она должна проснуться.
— Не только мисс Редмейн сказала, что опасности для жизни нет, — напомнила Венеция. — То же самое подтвердили и другие уважаемые доктора. Кристиан вызвал лучших лондонских врачей.
Дэвид и сам слышал заключение консилиума, но страх все равно не проходил.
— В Париже есть один признанный специалист по травмам черепа. Может быть, вызвать его телеграммой? —
Гастингс тут же повернулся и посмотрел с горячей благодарностью.
— Был бы чрезвычайно признателен, сэр. Хочется сделать все, что возможно.
Не исключено, что парижское светило принесет ничуть не больше пользы, чем свои, знакомые доктора. И все же иллюзия действия облегчила бы ожидание.
— Немедленно составлю текст телеграммы, — решительно заявил Лексингтон. — Позволите воспользоваться пером и бумагой, лорд Фицхью?
— Зовите меня по имени. Фиц. Пойдемте, провожу в кабинет. Венеция, почему бы тебе не спуститься вместе с нами? У тебя с утра крошки во рту не было: ребенку это вредно. И тебе, Милли, давно пора перекусить.
— А я останусь здесь, — упрямо пробормотал Гастингс. — Не хочу есть — недавно пил чай.
Фиц положил руку ему на плечо.
— Мы скоро вернемся.
В комнате осталась только сиделка.
— Может быть, хотите поужинать, сестра Дженнингс? — вежливо осведомился Гастингс.
— Нет, ваша светлость. Спасибо. Я тоже недавно пила чай, — ответила та. — Но… если ваша светлость не возражает, с удовольствием подышала бы свежим воздухом.
— Не возражаю.
— Не дольше пяти минут.
Как только сиделка вышла, Дэвид снова посмотрел на Хелену.
— Почему-то мне кажется, что она мечтает не о свежем воздухе, а о сигарете.
Хелена лежала неподвижно, словно Спящая красавица в заколдованном сне.
— Проснись, милая. Проснись!
На бледном лице не дрогнул ни единый мускул.
Он удержал подступившие к глазам слезы и взглянул на книгу, которую держал в руках.
— Не помню, где именно остановился. О чем читать дальше? О размещении рекламных объявлений? О правильном и неправильном использовании обзоров? Об оптовых и розничных ценах?
Впрочем, какая разница? Она и так все это знала, ведь и мысли, и слова принадлежали ей. Просто ему казалось, что удушающая тишина тяготит ее так же, как его самого.
Дэвид сжал неподвижную, безвольную руку.
— Проснись, проснись скорее. Скажи, чтобы убрал руку. Чтобы выметался вон из комнаты. Чтобы…
Слезы уже текли по щекам, а вместе с ними пришли слова, которые он за всю жизнь так ни разу и не смог произнести:
— Люблю тебя, Хелена. Всегда любил. Проснись и позволь мне доказать свою любовь.
Прошли сутки, но больная так и не пришла в себя. Синяки на лице приобрели багровые и зеленые тона. Отек спал, а щеки и глаза ввалились: ее не удавалось не только накормить, но даже напоить.
Хелена
Гастингс стоял в углу, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди. Книгу об издательском деле он дочитал до конца. Успел от корки до корки прочесть свежую газету и устать от собственного голоса.
В коридоре Венеция рыдала в объятиях супруга. Глаза Фица и Милли покраснели и распухли. Гастингс больше не плакал, зато без конца прикладывался к бутылке виски — тайком от Фица. Тот предупредил, чтобы ему спиртное ни в коем случае не показывали: уже много лет искушение не было столь острым и непреодолимым.
Лучшие лондонские врачи сменяли друг друга. Приезжал и француз. Все твердили одно и то же: необходимо терпеть, ждать и наблюдать. Лексингтон выписал специалиста из Берлина, однако Гастингс сомневался, что тот скажет что-нибудь новое.
Время от времени Хелена вздрагивала и издавала слабые звуки. Все тут же бросались к кровати, начинали звать по имени, требовали проснуться. Все напрасно: больная никак не могла выбраться из поглотившей ее черной пропасти. Пробовали прикладывать к ногам лед. Венеция и Милли растирали руки. Однажды сестра в отчаянии даже шлепнула ее по щеке, но лишь сама расплакалась.
Мисс Редмейн отвела родственников в сторонку и объяснила, что если кома затянется, придется вводить пищу через трубку. Гастингс полагал, что слушает со стоическим спокойствием. И только потом понял, что дрожит с головы до пят.
В Оксфорде он дружил с несколькими студентами-медиками. Во время ночных попоек те порою делились тайнами своей профессии. Во время этих разговоров он узнал, что искусственное кормление подразумевает введение в ноздрю пациента смазанной глицерином тонкой резиновой трубки. Тогда процедура показалась смешной. Теперь же вызывала ужас.
Потому что сама Хелена пришла бы в ужас. И она имела право знать, что ее ждет. Наверное, сейчас отчаянно билась, заключенная в своем узилище, пытаясь вырваться на свободу и снова стать хозяйкой своей судьбы.
Доктора будут поддерживать физическое существование, но мышцы все равно утратят активность. Постепенно она превратится в живой труп: дух улетит, а биологические функции сохранятся.
Лексингтон нежно уговаривал Венецию отдохнуть, поспать хотя бы несколько часов, ради ребенка. Наконец она неохотно уступила. Фиц и Милли сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу и взявшись за руки.
В душе Гастингса страх сменился горьким сожалением. Достаточно. Достаточно лжи и трусости. Хватит прятать истинные чувства под насмешками и напускным презрением. Если она все-таки проснется, он будет вести себя достойно.