Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине

Нагаев Герман Данилович

— Что ты предлагаешь?

— Я пришел за тобой и Анной. Собираем экстренное заседание Исполнительного комитета.

— Халтурина одного оставлять опасно. Он в тяжелом состоянии.

— Да. Он потрясен и удручен. Скажи Анне, чтобы оставалась дома и не спускала с него глаз.

3

Нервное потрясение, вызванное неудачей покушения, не проходило. У Степана сильно болела голова, его знобило, трясло. Лишь седьмого вечером, когда ухаживавшая за ним Анна Васильевна прочла листовку Исполнительного комитета, Степан

ожил и воспрянул духом. В листовке, написанной вдохновенно и страстно, говорилось, что покушение в Зимнем совершено революционером-рабочим. Что рабочий агент «Народной воли» сим актом должен был свершить возмездие. Что царя-тирана спасла чистая случайность, но что казнь над ним неминуемо свершится.

— Спасибо, Анна Васильевна, спасибо! Эта листовка для меня — лучше всякого лекарства. Теперь все рабочие узнают правду. Да и я еще не пойман и, может быть, в следующий раз не сделаю промаха.

— Правда, Степан Николаевич? Вы успокоились? — беря его руки в свои, спросила Якимова.

— Начинаю успокаиваться.

— А мы боялись… Уже хотели звать знакомого доктора.

— Нет, не надо. Я сейчас встану. Я уже чувствую себя хорошо. Да и как можно лежать без дела?

— Нет, нет, нет, Степан Николаевич. И не думайте ни о каких делах. Петербург объявлен на военном положении. Все дороги из города закрыты. Поезда обыскиваются. Поля и перелески оцеплены войсками.

— Значит, из Питера не выбраться?

— И думать нечего.

— Тогда я буду помогать вам. Я готов топить печи, быть кухаркой, судомойкой, лишь бы не сидеть сложа руки.

4

Дворником в доме 37 по Большой Подьяческой служил прогоревший купец Афанасий Феоктистович Хомутов. Он знал наперечет всех жильцов и по праздникам наведывался к ним, чтобы поздравить и выпить рюмку водки. Исаев и Якимова были прописаны в доме как супруги. Они старались поддерживать с Феоктистычем добрые отношения, что было весьма важно, так как дворники о своих жильцах обязаны были докладывать полиции.

Исаев выдавал себя за сына богатого саратовского купца-мукомола и потому особенно почитался дворником.

Феоктистыч жил под лестницей, в главном подъезде, в тесной швейцарской, и часто выходил покурить в вестибюль.

Как-то, остановив Исаева, Феоктистыч подошел и заговорил шепотом.

— А знаете, ваше степенство, вчерась полиция с обыском ходила по квартирам. Так я приставу сказал, чтобы Прохорова и вас не беспокоили. Прохоров, говорю, старый генерал, а вы, стало быть, сродственник его превосходительства.

— Пусть бы искали — у нас нет и не может быть ничего предосудительного.

— Это так, однако же, — беспокойство… ведь в два часа ночи…

— Тогда благодарствую, Афанасий Феоктистыч, — и протянул дворнику три рубля, — вот вам на водку.

— Премного благодарен, ваше степенство. Уж я и впредь буду стараться, — обрадованно поклонился Феоктистыч…

Этот случай обсуждался в семейном кругу, вместе с Желябовым. Решили, что Исаев

поступил разумно. Второго обыска в скором времени можно было не ждать и не торопиться с отъездом Халтурина. На дорогах все еще было опасно.

— Подожди, Степан, немного, — дружески обнял его Желябов, — когда будет можно, я сам об этом скажу. Вижу, совсем исстрадался без дела. Но Исполнительный комитет уже принял решение о переводе тебя в Москву.

— Правда? Это бы хорошо. У меня там есть друзья.

— Вот и поедешь…

В конце февраля, когда все трое сидели за составлением листовки, в дверь постучали негромко, но решительно. Исаев, собрав бумаги, швырнул их в пылающую печь и мигнул Степану, чтоб шел в «убежище». Якимова подошла к двери:

— Кто там?

— Это я, дворник Феоктистыч.

Исаев поднес палец к губам и вынул револьвер. С дворником, как правило, приходила полиция.

— Хозяина нету дома, а вы что хотели?

— Ну, я зайду в другой раз… У меня тут дельце одно.

Исаев сделал знак, чтоб Якимова впустила дворника, а сам юркнул в другую комнату.

— Может быть, вы мне скажете? — спросила Якимова.

— Можно и вам.

Якимова открыла дверь и впустила Феоктистыча.

Тот, войдя, снял шапку, перекрестил одутловатое лицо с огромной бородищей и хитроватыми маленькими глазками.

— Проходите в комнаты, Афанасий Феоктистович.

— Благодарствую, я и тут… Дельце-то деликатное. Я ведь в дворниках-то, Анна Васильевна, по недоразумению, по несчастию служу. Купцом я был, бакалейщиком… Да приказчики меня обобрали и, можно сказать, по миру пустили. Как говорится: «лавочки выехал на палочке…» Да-с. Но еще поддерживаю дружбу с хорошими людьми. В субботу именины у меня, а принять негде. Живу в норе-конуре. И вот пришел вас просить об одолжении — нельзя ли у вас собраться? Уж и вас прошу быть моими гостями. Век не забуду такой услуги, Анна Васильевна.

— Я бы с радостью, Афанасий Феоктистович, да все-таки должна посоветоваться с мужем. Вроде он тоже гостей звал… Однако я попробую его уговорить, чтобы отложить наш прием. И скажу вам завтра.

— Христом-богом прошу, Анна Васильевна. Уж похлопочите, уважьте старика в несчастии. Век не забуду.

— Непременно, Афанасий Феоктистович.

Феоктистыч откланялся и ушел.

— Ну и сюрприз преподнес нам дворник! — воскликнул Исаев, выходя из своей комнаты. — Ты слышал, Степан?

— Да, слышал…

— И отказать ему нельзя. Вот какая задача. А если пускать, надо и динамит, и посуду, и материалы куда-то перевозить…

— Ничего, все попрячем здесь, — возразила Якимова.

— Может, и Степана спрячешь куда-нибудь под кровать? — рассердился Исаев.

— И Степана Николаевича спрячу, — так же спокойно сказала Якимова.

— Интересно. Я бы хотел полюбопытствовать.

— Правда, там не зимняя квартира…

— Думаешь, на чердак?

— Да, в чердачную комнату. Не пойдут же гости туда?