Кегельбан для безруких, Запись актов гражданского состояния
Шрифт:
– - Адам Петрович, не уходи, -- попросила толпа хором и наперебой, потому что некоторые попросили дважды.
Сусанин вздохнул и пошел.
– - Не уходи, Адам Петрович, -- попросила толпа дружнее. Сусанин остановился и сказал:
– - Всегда лучше уйти, чем ждать, когда тебе покажут на дверь пальцем.
– - А кто покажет, Адам Петрович? Ты нам скажи, мы ему не то что палец, руки оторвем.
– - Я ведь не только поэтому ухожу, ребята. Что мне перемена декораций!
– - сказал Сусанин.
– - Я расскажу вам притчу про себя. Некто кормил своего кота одной сырой картошкой. "Голод -- не тетка", -- думал кот, морщился, но ел сквозь дрему, потому что с закрытыми глазами ему казалось, что перед ним рыба...
На улице Адам, гордый собой, сказал Семенову и ван дер Югину:
– - Видели, как меня народ любит!
– - Попроси, чтобы тебя избрали почетным жителем Сворска и украсили твоим портретом "Доску передовиков", -- посоветовал Семенов.
– -
– - После смерти. Отлитый из бронзы и меди, я буду стоять на площади и снисходительно улыбаться, держа за руку самого себя, только маленького.
..."Незабудка" была переполнена: сворские алкаши праздновали эпоху переходного периода. Сусанин с радостью заметил, что его бывших подчиненных нет. Семенов с радостью заметил воблу в своем кармане. Ван дер Югин расстроился, вспомнив времена, когда и этом нынешнем свинарнике градоначальник давал балы, и на лестнице, ведущей в сортир, мелькали дамы в газовых платьях с голыми руками, плечами и даже коленками, если посмотреть из прихожей, вот именно с того места, на котором стоит сейчас И и видит только мужика, икающего в ритме механических часов.
Хотя "Незабудка" считалась пивной, но пиво здесь употребляли, как содовую к виски или -- тоник к джину. Основным пойлом в "Незабудке" был спирт, а у тех, кто побогаче, -- дешевый портвейн. Спирт возили в Сворск железнодорожными цистернами, но почти весь он переливался в глотки жителей. Совершенно обесцененный от изобилия, он продавался бидонами за рубль, да и то незнакомцам, а друзей поили даром. Пили чистым, разбавленным и настоянным на какой-нибудь травке. Пили рюмками, стаканами и кружками, украденными из-под бдительного глаза Незабудки. Пили залпом, выдохнув и глотая кадык... Бороться со спиртоносами и спиртолюбами не имело смысла, проще было разрушить промышленность и остановить прогресс...
Сусанин с Семеновым утолили жажду первой кружкой под вопли ван дер Югина, что пить -- здоровье губить, и, когда оракул достал из кармана воблу, пришел Иван.
– - Меня в армию забирают, -- сказал он.
– - Когда?
– - Завтра в шесть утра сбор у военкомата, -- ответил Иван.
– - Сегодня прошел медкомиссию, а завтра уже с зубной щеткой и сухим пайком.
– - Тут кто-то постарался, чтобы тебя забрали побыстрей,-- сказал Сусанин, обсасывая плавник, -- чтобы ты провел медовый месяц в казарме.
– - Подряников и Сплю, -- вывел Семенов.
– - Кто еще?
– - А может быть, председатель химзаводского профкома?-- предположил Иван.
– - Нет, у него кишка тонка, -- сказал оракул.
– - Подряников знает, что ты женился?
– - спросил Сусанин. Иван пожал плечами.
– - Мозет, есе лаз набить молду Подляникову, -- предложил ван дер Югин, -- тогда Ваню забелут в милицию, а не в алмию.
– - Но на свободе он все равно не останется, -- сказал Семенов.
– - А ты попроси отсрочку, покажи "Свидетельство о браке", -- предложил Сусанин.
– - Показывал, просил, умолял, -- ответил Иван.
– - Они считают, что я нарочно женился, лишь бы от почетного долга уклониться.
– - Значит, сегодня не только наши проводы, но и твои тоже.
– - И мои, -- сказал подошедший Бутылки.
– - Уже решил -- завтра сдаюсь в ЛТП. Я совсем спился, я даже не знаю, какой сейчас год, весна на дворе или осень. Спрашиваю у всех, мне говорят, а я забываю.
– - Ты болен, -- поставил диагноз Сусанин.
– - Ты болен, Бутылки, от того, что сильных и здоровых в нашей стране больше интересует наркомания на Западе, чем собственные алкаши. Вообще, живой интерес ко всему окружающему свойствен нашему обществу. Мы живем вне себя.
...В это время в типографии остановились машины. Работники и работницы, бросив труд, собрались на проходной и двинулись к "Незабудке". Они шли уговаривать директора вернуться.
Пивная с трудом вместила их в свое нутро, а завсегдатаи вытаращили глаза на такое изобилие трезвых женщин и мужчин. Когда стало совсем тесно, некоторых завсегдатаев выслали на улицу.
– - Не уходи, Адам Петрович, -- опять сказали работники сидящему на мраморной лестнице Сусанину.
– - Хотите пива?
– - спросил Адам.
– - Эй, Незабудка, выкатывай все бочки, какие у тебя есть!
– - Мы за тобой пришли.
– - Нет -- ответил Сусанин и опустил голову.
– - Вернись, директор! Мы тебя отстоим.
– - Пейте пиво, -- сказал Сусанин.
– - Пейте! Золотой век ежемесячных премий кончился. Когда-то все должно кончится...
Тогда мраморная лестница, ведущая в сортир, стала трибуной. На нее поднимались мужчины и женщины, вставали рядом с сидящим Сусаниным и говорили гневные слова примерно такого содержания: "Кто придумал снимать директора, при котором предприятие семь лет подряд перевыполняло план и сейчас идет с опережением?!. Надо писать и требовать! Должна же быть хоть какая-то справедливость! Кто хозяин в страте? Мы или шишки над нами, которые уже забыли, что они наши слуги?.." И так все говорили, кричали, требовали наперебой, пока у "Незабудки" не остановилась крытая машина с решеткой на задней двери. Из нее вылезли
– - А вы подниметесь, гражданин, -- сказал сержант, -- встаньте. Здесь пивная, а не ресторан, чтобы рассиживаться.
И Адам послушно встал на ступеньку, а когда милиционер уехал, сказал работникам типографии, что они были похожи на участников районной конференции, которые репетировали групповой портрет для музея. Все засмеялись, и лицо Сусанина тоже посмеялось вместе со всеми.
– - Ни в коем случае никуда не пишите и ничего не требуйте, -- попросим Адам.
– - Вы же знаете, что я ухожу по собственному желанию, находясь в здравом уме и твердой памяти. И я не останусь ни за какие коврижки. Я слишком толстый для власти, ведь у толстых людей душа из теста: мы пухнем на дрожжах, но подгораем в духовках. Сейчас я расскажу только один случай, и вы поймете, почему я ухожу... Всем известно, что под моим руководством типография выполняла план и по производству, и по реализации продукции. Но мало кто знает, какой ценой это давалось и в ущерб кому. Знает, например, главбух, но его уже нет среди нас. Вот послушайте. Однажды на областной конференции я познакомился с директором некоего предприятия. Директор показался мне тривиальным дураком. Грех было этим пользоваться, но я соблазнился. Как вы помните, на еще не сгоревшем складе одно время валялись залежи экземпляров нашего славного "Зеркала". Произошло это потому, что Куриляпов возомнил, будто тираж в десять тысяч для его дребедени мал и надо печатать двенадцать тысяч. Он рассчитывал публикацией кроссвордов увеличить розничную продажу. Она действительно выросла, но чуть-чуть, и каждый день в типографии оседали полторы тысячи никому не нужных газет. По идее эти газеты надо было бы насильно всовывать Райпечати или сдавать в макулатуру, а лучше -- вообще не переводить на них бумагу, но я решил иначе: мы отгрузили их в адрес предприятия, руководимого дураком. Директору я послал сопроводительное письмо, в котором просил их купить. Оказалось, однако, что на предприятии всем заправляет не директор, а главный инженер. Он, как неглупый человек, платить отказался, да еще возврат оформил за наш счет. Такого расточительства со стороны типографии я стерпеть не мог, игра пошла на принцип, и я второй раз отправил газеты по тому же адресу и выехал к дураку-директору сам. Я поил его французским коньяком и до хрипоты убеждал, что предприятие просто погибнет, развалится, исчезнет, если не узнает всю чушь, какую Куриляпову удалось засунуть в "Зеркало"; что передовицы, когда директор раздаст газеты рабочим, поднимут производительность труда; что статьи о сворских ударниках и присворских Паш Ангелиных вызовут на предприятии массовые припадки трудового энтузиазма; что, в конце концов, кто директор -- он или главный инженер? И дурак сломался: газеты были куплены, а на наш счет перечислено пять тысяч рублей. Это были свободные деньги, потому что редакция уже заплатила нам. Мы дважды продали один и тот же товар. Сначала я думал раздать деньги в виде премии, но потом выкрал их через трудовые соглашения, купил у спекулянтов японские магнитофоны и американские джинсы и пошел к Примерову. "Выберите себе, что понравится, -- сказал я ему, -- а остальное можете не возвращать". И вот Примеров бросился ласкать западную технику, сын его обтянул зад фирменными этикетками, а в столовую типографии стали возить те же продукты, что и в буфет райкома партии. С тех пор наша столовая процветает. Вы кормитесь сами, приводите обедать жен, мужей и детей, вы покупаете полуфабрикаты на ужин, и вам не надо драться в магазине за кусок жирной свинины. Скажите, разумно я поступил?
– - Да!
– - хором ответил пивной зал.
– - Разумно!
– - раздался одиночный вскрик.
– - Нашей столовой все завидуют, -- признался неизвестный, скрытый толпой.
– - Что же тут разумного?
– - удивился Сусанин.
– - Я нанес государству вред, похожий на смерч, а вас растлил, как малолетних детей. Во-первых, украл пять тысяч рублей; во-вторых, нарушил уголовный кодекс, подкупив должностное лицо; в-третьих, снизил производительность труда на предприятии, которое возглавлял дурак, потому что рабочие там вместо работы отгадывали кроссворды; в-четвертых, я сделал вас пищевой элитой: ведь вы стали есть не манну небесную, а все ту же фондированную пищу. А химзавод и завод резиновых металлоизделий стали питаться еще хуже. Вы набивали животы, потому что другие постились. Вы расписывались за большие премии, потому что другие получали выговоры. И разве тот панельный урод в окнах, где многие из вас поселились, достался типографии за "спасибо"?.. Что же вы молчите? Восхищайтесь мною! Восхищайтесь, если, по вашему, я поступал разумно, и из двух кое-как набитых государственных карманов один делал полным, а другой -пустым. Вот, собственно, и вся хитрость управления и вся подоплека процветания...