Кексики vs Любовь
Шрифт:
— Эй, я не хочу без тебя гореть! — я выбираюсь из-за капота машины. Нужно сказать, что красный кетчуп на бирюзовом Порше смотрится удивительно гармонично. Хоть аэрографию такую вот абстрактную сразу после мойки заказывай.
— Закончились у вас снаряды, миледи? — спрашиваю насмешливо, глядя, как Юлька, недовольно кривясь, трясет бутылку, пытаясь стрясти себе кетчупа со стенок еще на один выстрел.
Зря я это.
Потому что первое, что мне выписывает Юльчик — взгляд, горячий отнюдь не из-за пламенной страсти, а жаль! А второе — пустой пластиковой
Ладно, я тоже не дурак. И даже больше того: я — режиссер-постановщик. В маленьких сценках на узкую публику я собаку съел.
— Да блин! — вскрикиваю, драматично хватаясь за лоб. — Ты что творишь-то, Максимовская?
— Ты сам приперся! — возмущается Юлька, но боевой запал в голосе уже звучит не так уверенно, потихоньку вытесняясь чувством вины.
— А ты всех мужиков так страстно встречаешь? Поэтому до сих пор не замужем? — буквально заставляю голос звучать сердито. В башке-то сейчас гребаные единороги нагадили розовым, настроение самое что ни на есть добродушное, но оно мне сейчас не на руку.
— Нет, не всех. Только тебя. — В голосе Плюшки звучит все больше виноватости. Она даже делает первый неуверенный шажок в мою сторону.
— Ну, спасибо, блин! — отворачиваюсь от неё, во многом и потому, что с близкого расстояния будет понятно, что ладонью на лбу я прикрываю главным образом скромное красное пятно.
Не такая у меня хрупкая черепная коробка, как я сейчас пытаюсь убедить Плюшку.
— А чего ты ко мне прилип, Бурцев? — раздраженно бурчит Максимовская, неохотно, по шажочку — но все-таки двигаясь в мою сторону. — Что у тебя, детство в штанах заиграло?
Заиграло.
Только не детство, совсем не детство!
И честно говоря, я сам в шоке от того, насколько шокирующей для меня оказалась встреча со взрослой Плюшкой Максимовской. Вообще-то такие внезапные бзики со мной не случались вообще никогда, но вот сегодня — внезапно как жахнуло.
— Что ж, так и передай врачам Скорой Помощи. Выписала мужику сотрясение мозга, потому что у него в штанах заиграло! — ворчу уже из последних сил — спиной чувствую, что Юля уже совсем близко, за моим плечом.
Огибает машину, подходит ко мне, враждебно сверкая глазищами исподлобья.
И боги, этот вырез у топа — он же еще слюноточивей, чем предыдущий!
Держусь из последних сил, потому что она должна сделать ко мне еще шажочек.
И она делает!
— Давай показывай свое сотрясение, — хмурится Юля и тянется к моему лбу.
— Смотри, конечно, — улыбаюсь я ослепительно, и стремительным броском захватываю Плюшку в кольцо своих рук.
А кто, кто, кто тут попался в ловушку?
— Ты-ы-ы!
Распознав обман, Плюшка багровеет и тянется своими дивными мягкими ладошками не ко лбу моему, а к горлу.
— Я, да! — мурлычу лукаво, бесстыже скользя пальцами по сдобным бочкам. Боже, какой же кайфовой стала тихушница Максимовская. Такой, что никакой мочи нет, чтобы удержаться и не переменить парой шагов нашу с ней дислокацию. Оп — и вот
Чтоб тебя, Юлька!
Конечно, всему виной недотрах.
Развод и траур по восьми годам жизни, тупо потраченным на истеричную бабу, стоит лечить не двухмесячным воздержанием и рабочим марафоном, но… Так уж совпало — начался весенний чес, куча съемок на природе, рекламные ролики, четыре клипа. На работе я не заводил отношений, нахлебался этого на стартовом этапе, когда только сработаешься с ассистенткой, а потом потеряешь после первого же импульсивного перепиха после закрытого успешно проекта. А кроме работы я и не вылезал никуда. Поэтому Сенька и потащил меня на встречу выпускников.
Поэтому сейчас гормоны внутри меня реагируют на Плюшку с такой бешеной силой. Женщина! Теплая, мягкая женщина! Сладкая, будто сама она состоит из какого-то идеального бисквитного теста.
А я… Такое ощущение, будто только сорвался с жесткой диеты.
Хотя… Почему это только?
Сорвался! Жру! Сахарные губищи, карамельный язычок. Жадно, пока не приперся никто и не отнял у меня лучшую в мире вкусняшку.
Плюшка…
Она пытается сопротивляться. Толкает меня все теми же мягонькими ладошками. Ловлю её запястья — оплетаю их пальцами, будто ветвями лозы.
Нетушки, Юльчик, не вырвешься! Ты мне еще за торт должна, пришла пора расплачиваться!
Она опять пытается — пытается от меня уклониться, пытается мне не отвечать, вот только… Её тело будто само, рефлексами откликается моему напору.
Я веду кончиком языкам по стискивающимся губам — и они слабеют, позволяют проникнуть сквозь них, снова взять их штурмом.
Сдобная сладкая прелесть!
И вся моя!
Ну… Ненадолго, правда! Ровно до той минуты когда уже второй кот, черно-белый и тощий с возмущенным “Ма-а-ау” не десантируется прямо на мою шею. Сброшенный и явно не готовый к полету кошак реагирует инстинктивно — вцепляется в мою рубашку на спине, полосуя ткань и кожу под ней когтями настоящей россомахи.
Я бы и рад не взвыть и не закрутиться на месте, в попытках стряхнуть с себя чертову тварь, я бы и рад ни за что в своей жизни не отрываться от Плюшки, но…
Я же не железный! И боль-то просто адская! С меня, кажется, сдирают кожу по-настоящему!
— Так его, Кутузыч, рожу наркоманскую! Ишь чо удумал, наших девок посреди бела дня мацать! — дедовское улюлюканье откуда-то сверху определяет нерушимую истину — коты в московских дворах просто так с балконов не летают!
Мне удается нашарить хвост дикой твари, приклеившейся к моей спине и отодрать её от себя вместе с полосой рубашки и парой кусков кожи, кажется. Кутузыч улетает в ближайший куст, и я надеюсь — его там лично ждет кошачий сатана. Задираю голову наверх, любуясь на лысую, как яблоко, но морщинистую, как урюк, башку.