Кембрия. Трилогия

Коваленко Владимир Эдуардович

Что брать золото за волшебную услугу сида избегает, заметила давно. На то и ученица, чтобы примечать. Да это многие заметили.

Денег фэйри взять было неоткуда. Кроме как выслужить. Или украсть. Вот только им, бездушным, рисковать хотелось куда меньше. А вдруг попадешься? А вдруг повесят? Ладно бы эликсир душу возвращал. Так нет, только проверял наличие.

С чьего‑то легкого языка пошло бродить поверье, что уши у фэйри изначально, до отрезания, были острыми. Анна подумала и решила, что шутка ей нравится. А потому, едва кормилица заикнулась насчет показать ее собственные, сохранившиеся, изобразила испуг.

– Отрежут же сразу! – прошипела зловеще. – А байка все равно гулять будет…

Отомстила. Авансом.

Потому как фэйри не успокоились. Точнее, не все. Многие считали долгом хоть раз в день да улучить минутку и попросить проверить их. Христа ради. Так что Анне уже и на улицу было не выйти без сопровождающего. Дошло до того, что, едва глаза видели до тошноты знакомых просителей, ноги сами припускали побыстрее и тянули в другую сторону.

Дни шли. Дэффид повадился в собственном доме сидеть на месте гостя – потому как стоять сил уж никаких не было, а ведения беседы он накушался на всю жизнь. Впрочем, от разговора под пиво – не отказывался. В тот раз рядом сидел Эмилий из Тапса, цедил сквозь зубы подогретое вино с медом.

– Трактирщик, ха. – И фыркал, разглядывая образцы наконечников для стрел. Потом поскучнел. – Светлейший Давид, с этим придется что‑то делать! В империи булочники да трактирщики – самый низкий сорт свободных людей. Хуже только актеры и проститутки. Хотя за последних не уверен. Возможно, это неправильно. Но это так, а что принято в империи, варвары склонны перенимать. Так что подумай – нужно ли, чтобы к тебе и твоим дочерям всякий неосторожный иноземец относился с непочтительным хамством?

– А как у вас называют главного человека в Сенате?

– У нас сенат возглавляет магистр оффиций. А у западных римлян, пока Сенат что‑то значил, был принцепс. Кстати о той дряни, которая чугун пополам со шлаком… Что вы с ней делаете?

И снова про оружие. Но Дэффиду запало в голову – поменять название своего ремесла. Так, чтоб иноземцы к девочкам приставать не смели. А как узрел, что в протоколах его обозначают как «ХЗД», стало ему совсем грустно.

– А иначе никак, – пожимал плечами одолженный у епископства для делопроизводства монах, – не успею. Колдуна вашего и вовсе унесли…

Не колдуна, всего лишь придворного запоминателя. Но верно – на третий день совета закатил глаза и сомлел, а придя в себя, выпил несколько кружек пива кряду и выразил желание забыть все, что на Совете слышал. Пришлось пользоваться писарями, а они за речами успевали с трудом и сокращали запись всячески.

Так что едва Совет Мудрых постановил, что разъезжаться совсем и бросать королей без присмотра не годится, Дэффид внес предложение. Выбрать от каждого клана по три представителя. Три – хорошее число. Один может, к примеру, с ума сойти. Двое – тоже плохо. Вдруг мнения разойдутся. Больше – накладно. А что новые люди нужно – тоже понятно. Нельзя же клану долго жить без старейшины, казначея и военного вождя? К тому же постоянно кормить за свой счет слишком многих Дэффид не мог. Придется кланам после отведенного обычаем срока, брать расходы на себя. О чем и объявил:

– Без денег я никого заседать не пущу, – и прибавил фразу, которую потом принялись на камне высекать и жирным шрифтом в учебниках печатать: – Нет налога – нет представителя.

Так появились новые старейшины, к которым удивительно быстро прилипло латинское словечко – сенаторы… И сам постоянный совет начали именовать Сенатом. А Дэффид начал называть себя принцепсом, поскольку решил, что магистр оффиций в Константинополе уже есть, а это звание свободно…

Пробуждение казалось неполным, мысли ворочались вялые и неохотные. Клирик не чувствовал ничего – вообще ничего. Это было неприятно. Зато и боли не было. Как и страха. Потом пришло осязание. Тело принялось чутко ощущать рубашку и простыню, крошку под левой пяткой, вихрение воздуха, давление солнечного света на волосы. Клирик подумал,

что в таком состоянии легко бы прошел андерсеновский тест на горошине. Обрадовался, что чувства возвращаются, – и тут тело словно исчезло. Не до конца – он точно представлял его положение в пространстве, позу, но не окружающий мир. Потом ушло и это, зато рот по очереди наполнился сладким, соленым, кислым, горьким. Горечь держалась дольше всего, когда ж истончилась и рассеялась – глаза распахнулись сами собой, постреляли по сторонам, вверх‑вниз: незнакомая комната, на тонком матрасе спит Луковка, подложив под голову деревянный чурбачок, рядом с ней висят два серебристо‑туманных облачка. Сущности! Обе. Веки начали опускаться. Клирик сопротивлялся изо всех сил – но глаза сомкнулись неумолимо, как аварийные двери при аварии щита под тасманийским проливом… Зато развернулись уши.

– Подслушивает! – возмутилась одна из Сущностей. – Ты говорил…

– Мне лучше знать мое творение! Это тестовый прогон органов восприятия. Уши шевелятся, но она ничего не понимает. Просто проверяются глаза, нос, уши. И прочее.

– Вот именно, уши. Знаешь, как бывает?

– Знаю. Например, некто берет с полки не ту инструкцию. В результате запускается механизм полной регенерации организма. Которая вообще‑то раз в десять лет происходить должна! Для омолаживания.

– Их у тебя там много было, одинаковых!

– Так читать нужно. Маркировки. На корешках. Я что, это тело с нуля делал или как? Проще галактику подвинуть. Шутка ли – протоплазменный организм, не подверженный старению. Но у меня была наработочка… Взял за основу. А инструкцию старую оставил рядом с новой. Чтобы перечитывать и восхищаться – как можно превзойти самое себя. Выше головы прыгнуть. Никак не меньше, поверь.

– Выше твоей скакануть нетрудно. Впрочем, ты этим регулярно занимаешься…

– А ты нет? А зачем было обложку затирать? И титульный лист переделывать?

– Так показалось правильнее. Как будто у тебя ошибок не случалось! Вспомни спор о совершенном мире! Тебе тогда славно в луже довелось посидеть!

– Мне, да? В луже, да? А припомни муравки! Где они, а? И винтики голубые! А сейчас, если не угомонишься, я тебе задам крепкую взбучку! Я тебе…

Клирик бы еще послушал. А уж сказал бы! Но уши аккуратно прижались к голове, и звуки поглотила ватная тишина. За тишиной пришла боль, яркая, яростная – и уход сознания Клирик счел бы за благо, если б успел хоть что‑то счесть. Он не знал, что остался без пригляда ненадолго, из‑за аккуратности приемной матери да из‑за того, что в него с утра удалось влить немного жидкой пищи. Глэдис выносила судно. Возвращаясь, услышала голоса. В комнате больной громко и увлеченно спорили на непонятном языке. Распахнула дверь – никого, только Луковка спит в своей простенькой постели. Отказалась от Немайн отходить. Говорит, нужна буду – вот я, растолкал – и готова. Голову назад откинула, улыбается чему‑то, будто на солнышке греется. Глэдис поняла – Добрые Соседи навестили. А вот на беду или на радость – неясно. С учетом недоброжелательства Гвина и Мабона – опасно. Пусть и дни уже не их – сила у старых богов еще осталась. Значит, одну Немайн нельзя оставлять ни на мгновение.

Потрясла Луковку за плечо.

– Я нужна?! – сразу подхватилась та. – Что сделать?

– Ничего. Не поспать несколько минут. Я скоро Эйлет пришлю. И Анну разбужу. Всю ночь не спала – но не друидов же звать? И вот. Возьми.

Сняла с пояса нож. Не оружие, конечно… но хоть что‑то.

– Держи. Защищай Немайн.

Мелькнула мысль – нужно в комнату оружие дочери перенести. И как неправильно, что Немайн поместили в этом домике. Теперь до трактира еще добежать надо…