Кембрия. Трилогия
Шрифт:
– И на пальце бижутерия… Либо у девочки нет вкуса, либо одно из трех эльфийских, – продолжали за спиной. – Слушай, это мне кажется, или ее уши назад развернулись?
– Так. Дыхни. Не пил. Дай лоб пощупаю. Здоров. Слава богу! Значит, просто дурость. Ну а мозги и вокалист – понятия несовместные. Так что поступай в свою консу смело. В политех ты не годишься, там хоть немного думать нужно.
– У некоторых людей есть мышцы, ушами шевелить.
– Не настолько, чтобы их…
Немайн стало смешно. Уши дернулись.– Моторчик, значит.
Навстречу – ровная летящая походка, пляшущие в такт шагам струны белого золота. И – никакой маски! Она. Высокая, красивая, как всегда стильная… Здесь, в Питере? Немайн бросилась навстречу.
– Привет! Что ты тут делаешь?
На лице Колдуньи – недоумение и даже легкий испуг.– Девушка, мы разве знакомы?
Немайн отпрянула, уши упали к плечам.– Мне показалось, что да…
– Бывает. До свидания.
Один шаг, и уже нужно поворачивать голову и видишь все равно спину.– Стойте! – Немайн немного удивилась своей настойчивости.
– Что вы от меня хотите?
Она снова рядом. Вот этого Немайн и хотела. Или – не она, а память Клирика, вдруг выбросившая старинный образ – тот, который он еще любил. Сиде стало чуточку смешно: ей‑то Колдунья, ни нынешняя, ни тогдашняя, была и даром не нужна. Но оставаться одной среди масок не хотелось.
– Извиниться за ошибку. А я не люблю ошибаться, поэтому… Немайн Кэдманс. Приехала прослушаться в здешнюю консерваторию. На подготовительное. Будем знакомы?
И протянула узкую ладонь.– Ой, а мне как раз прислали статью о поступающих писать! Я на журфаке МГУ учусь.
– Значит, зверь прибежал на ловца. Статья о поступающих, хм. Ты что, тут три месяца болтаться будешь?
– Нет, только до конца предварительного прослушивания. Потом на экзамены загляну… Я же на музыкальной критике специализируюсь.
Немайн слушала новообретенную подружку. Колдунья без умолку трещала, она была еще на втором курсе, до встречи с Клириком оставалось больше года. Сида рассеянно поддерживала беседу, в ноздри лез приторный аромат недорогих духов – скоро, ой, скоро, вкус у девочки станет более изысканным и дорогим, – и пыталась про себя понять, как же это получается, что она так отреагировала на знакомую Клирика, как будто сама была в нее влюблена. Да не когда‑то, а сейчас!
– Это все потому, что женщине нужен мужчина! И никак иначе, а старая дева – не диагноз, и даже не приговор. Это последствия приговора! Кадавр ходячий, – подытожила Колдунья рассуждение о деканше журфака. – Слушай, Маня, ну вот почему мне кажется, что мы знакомы всю жизнь?
– Потому, что ты хорошая журналистка и умеешь втираться в доверие?
– Ну тебя! Лучше глянь, какие за нами мальчики следят. – Немайн и глянула. Те самые, специалисты по эльфам: будущий инженер и баритон‑заготовка. Золотой пучеглаз и редкий в сверкающей толпе черный клюв ибиса… А подруженька зашипела, понемногу превращаясь из чудного виденья в ту самую Колдунью. – Да не так! Что у тебя за манера – обернуться и в глаза заглянуть? Ну вот, отстали, затушевались. И
– В твоем распоряжении полгорода.
– И сколько из них нормальных мужиков? – Колдунья вздохнула. – А эти симпатичные. Правда, смотрели больше на тебя, но ты зыркнула очень грозно… Юные девушки так не глядят! Что у тебя за линзы?
– Это глаза…
В консерватории был почти обычный учебный день. Это во время экзаменов, как и в прочих вузах, перекроют все второстепенные входы‑выходы, а напротив главного устроят совместный пост из милиции и студентов – пропускают только тех, кто подал документы. И никого лишнего – чтобы уменьшить шанс подкупа приемной комиссии. Или бития оной комиссии по мордам… Схема на стенах какая‑то неправильная, встречные указывают дорогу артистически неопределенно. Бесконечные коридоры, удивительно тихий паркет. И – звуки, звуки. Неслышимые, или почти неслышимые для человеческого уха, они проникали сквозь недостаточную, по меркам сиды, звукоизоляцию и окончательно сбивали ориентацию – если на двери написано, что это класс фортепиано, а внутри играют на флейте, невольно ошибешься! Впрочем, вдосталь поблуждать не вышло – журналистка взяла за руку и оттащила – вокруг аж смазалось – куда надо. К обитой черной кожей двери с золоченой табличкой. На табличке неразборчивой вязью значилось «Вокальный факультет. Деканат».
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Сида топталась на месте.– Заходи. Иначе мне не о чем будет статью написать.
– Угу. Дай вдохнуть.
Запах кожаной обивки, вот чудо – натуральной, сухой чистый воздух, прогнанный сквозь три климатизатора – меньше от питерской сырости не спасут, – Немайн тянула через себя, как приговоренный последнюю затяжку. Не петь – значит не жить, и точка. А петь – это жить как‑то совсем иначе, родиться заново… Что ж, ей не впервой! Наконец, легкие заполнились, дальше не лезло. Осталось только толкнуть дверь.
Ее не заметили. Единственный находящийся на месте сотрудник деканата разглядывал потолок, словно карту неведомой планеты. С таким восторгом, что ногами в коротковатых брюках подергивал. При этом указательные пальцы рук лихорадочно вращались друг вокруг друга.– А если так, то что? – вопрошал он пространство.
Немайн удивилась. Такое было уместнее на композиторском.– Таким образом, высчитав двойной интеграл по указанному контуру, мы получим под смешанной производной по дэ икс, дэ игрек и дэ зэт мгновенное значение для каппа…
Немайн не удержала воздух внутри, громко выдохнула. Звук оборвал танец пальцев, они сомкнулись. Узкое лицо развернулось к посетительнице. Висок блеснул тонкими нитями седины в темно‑коричневой, как иная нефть, шевелюре.
– Слава Эру Элуватару, – спокойно сообщил тот. – Чем скромный замдекана может служить дивной?
Немайн дернула ухом.– Может, я лучше в «чайковку» попробую…
– Там, в Москве, снобы, там не поймут! Кстати, почему у тебя Нарья, это же игрушка Гэндальфа?