Кембрия. Трилогия

Коваленко Владимир Эдуардович

На Западе сидеть бы и Анне, не будь она нужна в Кер–Сиди. Уж Немайн бы ученицу пристроила. Но… обойдется. У нее вся ведьминская карьера впереди. Ректор второго в Европе, после Константинополя, университета – это много, но ведь когда–то и до Академии Наук дойдет? А еще на закатной стороне сидят врачи. Мало ли что случится?

Север – сторона воинов. Начальники дружин, вожди ополчений – те, кто не занят по службе прямо сейчас. Почти все женщины – на правах жен и дочерей. Но то–то, что почти. Начальница дружины Клидога Кередигионского – была, наверно, когда–то красива. Смоляные волосы хороши и сейчас, зато на лице – глубокий шрам, от высокого лба к шее через прикрытую повязкой глазницу. Как на нее смотрела Настя… Руку опустила на рукоять шашки. Шепнула: «Лучше так, чем в темницу». На севере – большая часть родни королей, что не влезла за главный стол. Достойные места, да за столом тесно.

На востоке – те, кто создает богатство государства. Не больно

почетные места. Здесь, например, сидит навозный чиновник, который уже знает, что в Кер–Сиди его должность называется «чиновник по плодородию почв». Единственный из всей невеликой администрации короля! Говорят, когда–то первого «навозника» попросту не пустили за свой стол ни мудрецы, ни вояки. Не пустили бы, верно, и барды: мол, вонюч – да кто пойдет проситься за пятый по статусу стол, когда за четвертый приняли? Ремесленники и купцы «навозника» приняли. У иных ремесло куда пахучей. Взять те же дубильни… Зато уголь здесь уже считают чище навоза. Может быть, зря. От навоза кровавый кашель не приключается, а вот от угольной пыли…

Здесь – ниже, но по собственному чину – жена мэтра Амвросия, глава гильдии ткачих. Мужу с дочерью подмигивает, они–то ровно напротив. Одета… Ювелирши, нацепи они все содержимое своих лавок, не сумели бы превзойти! Синей шерсти на ней – десятки локтей, а из–под них, сквозь безжалостные – от плеча до запястья, от пояса до пола – разрезы, тончайший лен выглядывает. В волосах – серебряный обруч. Был бы золотой, да в дальние походы Элейн не хаживала, родной город сторожила. Оттого довольствуется серебром, как и большинство ремесленниц.

Лишь за южным столом, среди королевских бардов и людей свиты, которых выгнать наружу нельзя, а за другие столы – не уместить, нашлось место остатку сидовой семьи. Тех, кто вкусно кормит людей, приравняли к развлекателям. Пятый стол – низший… и выше самого высокого. Именно барды могут напеть обид, от которых не отмоешься – или вознести до небес. Именно свитские играют королей. Люди же, которые кормят других людей да слушают их разговоры, могут прокормить и народное собрание, которое отрешит одного властителя и возвысит другого.

Такого не случалось веками – но вдруг? А потому и к южному столу не проявят неуважения – ни те, кому достались более почетные стороны света, ни даже те, что восседают в середине залы за столом, круглым, как окоем. Все сошлось – и традиция, и кухня, и политический расчет. Как рассадить за стол две дюжины гостей державного достоинства и никого не обидеть? За длинным столом задача нерешаема. За круглым всего лишь трудна. Всего–то и нужно, подобрать соседей. И хозяева справились!

Праздник получается веселый и сытный. Жаль, варварские пляски уже почитаются неприличными, а высоких придворных танцев пока не изобрели. Ввести бы торжественные шествия вроде полонеза или хотя бы паваны… Только это, наверное, тоже «мельтешение». А Немайн не отказалась бы посмотреть, как прошлись бы те же Пенда с Киневисой. Вот уж в ком и достоинства, и чувства меры – хоть отбавляй.

Немайн никак не может себе признаться: самой плясать охота! Протяни ей кто руку – в хоровод затянуть – никак не устояла бы. А так… Короли едят – а Немайн уже сыта, проголодалась и снова сыта. Короли пьют, а ей уже некуда. Правда, и яства из трех видов мяса, и блюда из трех видов рыбы, и трех гадов морских, и трех птиц – испробовала по крошке. Откусишь чуть больше – другое не влезет, а попробовать всего хочется: ароматы щекочут ноздри, каждое блюдо словно кричит: съешь меня! Или хоть с краешка отведай…

А еще сыры! Их трижды девять видов, и коровьи, и овечьи, и козьи, и смешанные… Красуются как есть – твердые, красивые, в плетеных из ивовой лозы корзинках. В других странах, быть может, сыр – пища бедняка, но в Камбрии – общая гордость и общее удовольствие.

Самый частый напиток в кубке сиды – вода из холмовых родников. В Кер–Сиди такую по реке привозят, в огромных кувшинах – человеку и не поднять. Что ни говори горожанам – верят, что хрустальная вода из ручья вкусней и безопасней очищенной речной. Улицы сбрасываются – и водоносы каждое утро торопятся разнести по домам сладкую влагу холмов.

Зря. Если там нет никакой заразы – значит, может быть слишком много железа или марганца. Обычная для Камбрии беда. Но горожане пьют воду природную, оставив речной–водопроводной хозяйственные дела, и только Жилая башня сохраняет верность фильтрованной. Вода отмывает язык, разделяет вкус от вкуса. Не только кушанья. Немайн собирается все перепробовать: и пиво, и сидр, и вина, от лучших греческих до местных плодовых. Так, чтобы влезло – по половине наперстка. Что еще делать? Слушать всех королевских бардов и арфисток по–очереди? Нельзя. Не потому, что поют плохо… хорошо поют, так ведь самой подать голос захочется! И что выйдет из двойной королевской свадьбы? Очередное сказание о разрушении. Когда гости разбегаться

примутся – снесут стены, и крыша рухнет… Разглядывать зал? Так резиденция у Гулидиена новенькая, срублена при его же отце. Предыдущая сгорела дотла, так что строить пришлось наново – для деревянной постройки неудивительно. Стоило раз войти, чтобы глаз подметил небольшие отличия от римских домов: стены из деревянного бруса не прячутся стыдливо за штукатуркой и побелкой – ярко раскрашены. Толстые балки, что держат плоскую крышу – покрыты резьбой. Медведи Диведа, драконы Камбрии, травяная вязь… Красиво, но в «Голове Грифона» немногим хуже. Обычный камбрийский стиль – ни тебе римских древностей, ни британских. Зато пол чисто выметен, и вместо травы, в которой блохи прыгают – под ногами гладкая плитка. Хорошо! А как по ней звенят шпоры рыцарей и кованые сапоги ездящей пехоты! Остается языком чесать, да погромче, чтобы – не слышать. Всю ночь, пока молодые из спален не явятся! Хорошо, Пенда на вечер и ночь отложил дипломатию, и совершенно не мешает болтать с его женой. Киневиса, оказывается, про самые простые вещи умеет рассказать интересно. Как союзники–англы живут, что делают, когда им хорошо – и когда плохо. Как ссорятся, как дружат, как трудятся и веселятся. Что носят! Сама разодета в греческий шелк, сегодня на ней все, что не упрятано в сундуки для дочерей. Вся блестит – и парчой, и тяжелым ожерельем, и быстрыми, веселыми и меткими словами, которым сперва улыбаешься, потом начинаешь размышлять – иной раз и слеза навернется. Чужая память подкидывает сравнения – насколько англы отличаются от англичан грядущего, и сравнение выходит в пользу народа средневекового. Народа, которому не переломило хребет норманнское завоевание. Захватчики стали тем же народом, но создали верхний класс, который помнил – от низов следует отличаться! И чем более английскими становились верхи, тем меньше человеческого позволяли они себе в отношениях с низшими… Не справедливого или, тем более, честного – искреннего и свойского. Всякая прослойка общества принялась играть в ту же игру, и даже последний бродяга мог быть уверен: он – не самый низкий класс. Он выше многих, и если не будет вести себя как должно на его месте – скатится ниже. Отсюда вышли сословная честь и бремя белых. Отсюда – «Азия начинается за Каналом» и толпы цветного народа в городах бывшей метрополии. Кастовая система нуждается в париях, и даже готова им приплачивать – за то, чтоб они были. Отсюда – одиночество среди своего же народа, города, семьи, любовь к организациям социально равных – клубам, студенческим братствам… Здесь этого пока нет! У нынешних англов король и знать – плоть от плоти народа. Не от мира сего – да, сколько угодно. Именно потому, что не знают – чувствуют, чего им нельзя, а что можно. Вот и не приходится играть в божков с каменными лицами! Если Пенда будет счастлив и весел – захохочет, запрокинув голову, а королеву не то, что обнимет – на руки подхватит, и прилюдно. Кого стесняться? Своего народа? Это на чужбине, да при иноземных послах… Король немедля обнял Киневису за плечи. Зашептал на ухо – Немайн свое навела поточней:

– Старшего сына женили, пора еще одного сделать. А?

Королева краснеет, хотя из гостей подслушала только сида. А Пенда уже грохочет на всю залу, да еще по–латински:

– А тебе, святая и вечная, замуж не пора?

Кровь сама приливает к щекам, ресницы опускаются, отсекая назойливые взгляды.

– Мне рано.

На лицах греков – понимание. Для них Немайн – девица девятнадцати с небольшим лет. Замуж можно и раньше, по воле родителей или опекунов. Но если желает выбирать сама, и брачный контракт подписывать сама – еще полгода ждать. До гражданского совершеннолетия!

То, что несовершеннолетняя правит пусть маленьким, но государством – не в счет. То, что узурпатор–племянник еще моложе – тоже. Государственные и частные дела в империи различать умеют.

Камбрийцы – моргают, икают, подавившись куском, таращат глаза. Что за люди эти сиды, если для них на четвертой тысяче лет – замуж рано? И никак не вколотить в упрямые головы, что город на холме строит не медноволосая Немайн, а другая сида с тем же именем!

Только король Пенда спокойно кивает, и его спокойное принятие дает силы пожать плечами и как ни в чем не бывало болтать с Киневисой, да по сторонам ушами покручивать, следить, как хмель понемногу туманит головы, несмотря на обильную закуску. Поймать в дрожащем от тепла жаровни воздухе сочувственный взгляд. Вторая совершенно трезвая за круглым столом – Гваллен, жена принца Риса, невестка Гулидиена. Ей хмельного нельзя, у нее скоро маленький наружу запросится. А на Немайн просто не действует! Точнее, действует, но не так, как на прочих. Для ее организма спирт – топливо. Устала под вечер, а дел невпроворот – влей в себя полпинты «угольного» портера. Сил достанет, чтобы еще разок город обежать, зато с утра будет болеть каждая мышца.