Кемер в объятиях ночи
Шрифт:
Григорьев «всплыл» из этого тумана от плеска воды, когда его тащили за руки и за ноги по неизвестному пирсу. Как будто вынырнул и услышал оглушительный звон цикад. Понятно, идея у нападавших была простая: пьяный русский турист упал в море и утонул. На вскрытии обнаружат легкие, полные морской воды — значит, упал еще живой. Все эти дни стояла ветреная погода, и на пирсе лежали камни, которыми купальщики придавливали свои пляжные тапки, чтобы их не сдуло ветром в море. Никакого страха Григорьев не ощущал, а испытывал только глубокую тоску и грусть. Когда его бросили в конце пирса на настил, лысый турок нагнулся над ним, чтобы снять часы (это и был поддельный «Вашерон Константин»), начал расстегивать ремешок. И попался. В этот самый миг Григорьев, нащупав лежащий на пирсе камень, схватил его и сильно ударил им лысого в висок. Турок беззвучно повалился набок, с плеском упав с пирса в воду. Потом, Григорьев кинул камень в другого, который стоял у
Не увидев больше никого на поверхности, Григорьев, вдохнув воздух, нырнул и проплыл под водой как можно дальше от пирса. Он вынырнул метров через тридцать. Посмотрел в сторону пирса: показалось, там еще кто-то стоял, потом принесли фонарь, светили в воду, а может, это были просто блики. Огни Анталии, переливаясь, мерцали сплошной полосой. Фонари слепили с берега. Оттуда доносилась музыка, но не мелодия — только ритм. Это была пресловутая дискотека «Жесть», оттуда веером расходились лучи вращающегося прожектора. «Дум-дум-дум». Ориентируясь на этот звук и свет, Григорьев и поплыл. В море была тьма, и вода — как чернила. Он поплыл параллельно берегу в сторону другого пирса. Кожу на голове в месте удара довольно сильно щипало, да и сама голова трещала. Кровь текла на лицо, заливая глаза, Григорьев прямо в воде снял футболку и намотал ее на голову в виде тюрбана. Нож вместе с ножнами по отдельности Григорьев с некоторым сожалением забросил подальше в море — за буйки. Поплыл к берегу и вскоре животом и коленями коснулся прибрежных камней. Футболка наверняка была пропитана кровью. Григорьев выполоскал ее в море и снова накрутил на голову. Снял и выжал брюки, потом напялил их снова. В заднем кармане штанов обнаружилась мокрая долларовая десятка. Когда, хлюпая сандалиями, шел через пляж, услышал из темноты стоны и вздохи — какая-то парочка шумно, со стонами занималась любовью на лежаке.
Громко чавкая намокшими сандалиями, Григорьев двинулся к отелю по темной противоположной стороне улицы, где торговых лавок и магазинов не было и народ почти не встречался.
В тот самый момент, когда он входил в ворота отеля, мимо него по тротуару, цокая копытами, проехал наряд конной полиции — двое верхом. Когда они были нужны, их не было, а тут вдруг — нате вам — объявились.
Хотя на руке у Григорьева не было браслета, охранник при входе на него даже не посмотрел: он знал Григорьева в лицо. Григорьева слегка покачивало, — как говорится, «штормило», но вокруг от выпивки покачивалось большинство мужчин. Григорьев ощущал некоторую слабость в ногах и почти невыносимую жажду, скорее всего, от кровопотери. Днем за доллар он купил большую бутылку воды и теперь жаждал добраться до холодильника и до этой самой бутылки и пить,
Вечер в отеле протекал как обычно, своим чередом. Дети смотрели в холле огромный телевизор с выключенным звуком и одновременно играли в карты. И самые маленькие были, зевали, может быть, ждали родителей. В холле они были как бы под надзором охраны. А в номере одним и страшно, и мало ли что еще в голову взбредет: выйти на балкон, например. Хорошо еще, дети попались спокойные: играли себе и играли, а то бывали и такие, и не совсем маленькие уже — лет пяти-шести, что вдруг начнут вопить, как резаные: «Где моя мама, где моя мама?» и так безостановочно. А эти ходили, как зомби, вытаращив сонные глазки, спотыкаясь на ходу, но не орали. Матери их где-то тряслись на дискотеках, занимались своими делами.
Было час ночи, для юга еще не слишком поздно. Дискотеки, рестораны работали до утра, и у бара народ еще сидел, выпивал, правда, уже за деньги. Вторую дверь в отель со двора от бассейна в десять вечера перекрывали и приходилось идти мимо рецепции. Григорьев так и прочавкал в раскисших сандалиях. Никто не обратил на него никакого внимания.
Проблема состояла в том, что ключ от номера был у Машки, которую надо было, скорей всего, искать в баре, а идти туда совсем не хотелось, или, что еще хуже, Машка могла оставить его в рецепции, куда появляться в таком виде тем более было нежелательно. Хотя и можно было бы притвориться сильно пьяным — что тут такого! Григорьев, однако, сначала решил подняться в номер.
Машка, к его удивлению, оказалась там, хотя и не спала, а наоборот, куда-то еще собиралась.
Когда Григорьев постучал в номер и вошел с тюрбаном из футболки наголове, она открыла, она хотела заорать, потом захлопнула рот, и так и села на постель с круглыми от ужаса глазами.
— Все нормально — я просто упал на берегу — поскользнулся на булдыганах! — криво улыбнулся Григорьев.
В ванной он посмотрел на себя в зеркало и криво ухмыльнулся: «Съездил, дядя, славно отдохнул!» Размотал футболку, осторожно пощупал голову. Шишка на голове была здоровенная и болезненная, но кожа — явно цела, без рассечения, хотя и имелась приличная ссадина. Кровь уже не текла. Григорьев же поначалу очень боялся, что придется шить.
На ночь Григорьев выпил растворимого шипучего аспирина. Спал он на удивление хорошо. Проснувшись, сразу полез в холодильник — пить холодную воду.
Утром отек немного спустился на левый глаз, однако на голову Григорьев напялил шапку с козырьком, а на глаза — надел темные очки.
Сходили с Машкой на море, искупались на прощанье, по традиции бросили в воду монетки. Потом Машка побежала в номер собираться, а Григорьев остался посидеть еще. Пляж жил своей каждодневной жизнью. Хосе Игнасио распределял людей по лежакам, оказывал услуги. Никого из трех подруг видно не было. На дальнем пирсе толпой стояли какие-то люди, но и на ближнем тоже стояли. До них было далеко, и детали Григорьев не различал.
Тут на пляже появилась Наталья, расположилась на лежаке с очередной книжкой.
— Наши красотки еще спят! — тут же сообщила она Григорьеву, не дожидаясь его вопроса. — А вы сегодня когда уезжаете?
— Сказали, что автобус будет в ровно двенадцать.
— Может быть, они еще и придут проводить.
— Я думаю, не придут.
— Почему ты так думаешь?
— Да так…
Провожать Григорьева пришли только Наталья и сонная Олеся, а Машку — целая толпа гомонящих и рыдающих подростков. Посидели, выпили в баре у бассейна на посошок традиционного «оленьего напитка» — местной водки-ракии с фантой. Про Ирину Григорьев даже и не спрашивал.
Действительно ровно в двенадцать подали автобус.
«Хотя бы один последний раз ее увидеть!» — с тоской подумал Григорьев, подхватывая сумки.
Погрузили вещи. До отъезда оставалась буквально одна минута, когда Григорьев вдруг вздрогнул: Ирина все-таки пришла. Лицо ее было несколько напряженным. Григорьев взял ее за руку: пальцы были ледяные. Григорьев обнял Ирину, прижал ее к себе, поцеловал в угол рта, и на этот раз она от него не отстранилась, внимательно глядя ему в глаза.
В оставшиеся полминуты они поговорили о чем-то несущественном, потом Григорьев сказал:
— Прощай! Береги себя. Мне будет тебя не хватать.
Повисла небольшая пауза.
— Мне тебя — тоже! — все-таки сказала она.
На этом все и закончилось.
По дороге в аэропорт отъезжающих традиционно завезли в магазин турецких сладостей. Там, и еще в аэропорту люди тратят последние деньги. Машка в магазин не пошла, а тут же в уличном кафе мгновенно слопала огромный гамбургер — как будто несколько дней не ела.
В самолете Григорьев спал.
Наконец, объявили скорую посадку и температуру в аэропорту шестнадцать градусов. Прошли пограничный контроль и стали ждать выдачу багажа. Выползла, наконец, и дорожная сумка Григорьева и за ней здоровенный Машкин чемодан. Однажды в жизни у Григорьева случилось так, что его багаж не прилетел. Мерзкое было ощущение. Стоишь один рядом с лентой, и чего-то ждешь. Лента вдруг останавливается, а веще так и нет. Он тогда остался вообще без всего: не было даже зубной щетки. С тех пор появление вещей на транспортерной ленте всегда вызывало у Григорьева радостное удивление.