Кентавр
Шрифт:
Но лицо ее совсем побелело, на лбу заблестели капельки пота. Пошатнувшись, сестра ухватилась за спинку стула и вновь быстро, исподтишка, оглянулась, отчего кровь застыла у меня в жилах. Я понял: Фрэнсис меня вовсе не слушала, вслушивалась в иные звуки.
Последнее открытие пробудило во мне значительно более сильные переживания, чем простое желание получить объяснение. Теперь я не только не ждал ответа, но даже страшился его услышать. С растущим ужасом я понял, что тогда пришлось бы поведать о моих странствиях внизу, что закрепило бы испытанное там в реальности и тем повысило бы реальность всего в целом. Пожалуй, Фрэнсис
Все еще настороженно прислушиваясь, она подняла голову и взглянула мне прямо в глаза. Губы ее дрогнули. Слова долетели ко мне как бы издалека, словно камень упал в глубокий колодец: его судьба скрыта, но ясна.
— Мы с ней в одной лодке, Билл. Вместе. Интерпретации наши отличаются, потому что каждый из нас видит лишь одну из частей. Мэйбл же в самой сердцевине.
Мною овладело дикое желание что-нибудь сломать. Отчего бы ей не выразиться прямо, без всяких уклонений! Если бы мне только удалось высказать словами то, что немо вопияло внутри! Если бы только что-нибудь произошло! Все эти экивоки лишь туманили разум и ничего не проясняли. Ужасный смысл ее слов на секунду вынырнул на поверхность, поразив меня, словно молнией, но почти тотчас потонул снова.
Но это не прошло вовсе без пользы. Ко мне вернулся дар речи. Я не особо верил в то, что произнесли мои уста, но тогда мне показалось разумнее сказать именно такие слова. Сознание при этом пребывало в приглушенном состоянии, далеком от ясного соображения.
— Да, Фрэнсис, думаю, ты права и мы с ней в одной лодке, — я хотел сказать это громко и даже с напором, но только прошептал, чтобы предательская дрожь не испортила все дело, — и именно поэтому, дорогая сестренка, мы с тобой уезжаем завтра, даже сегодня, поскольку день уже наступил, покидая этот дом проклятых навсегда. Мы едем назад в Лондон.
Фрэнсис подняла на меня глаза, и меня поразило выражение крайнего смятения на ее лице. Причем вызвали его отнюдь не мои слова, а звук, который она услышала, такой слабый, что без ее указания я бы не понял, откуда он шел. Вот вновь раздался он в ночи, скрежет зубовный. А вслед за ним тихие шаги: кто-то крался к двери.
У меня на мгновение даже голова закружилась. Сестра ринулась мимо меня к двери, и вначале я хотел удержать ее, но во взгляде у нее появилась такая решительность, что я счел разумным последовать за нею, доверившись ее импульсу. Пистолет в кармане снова бесполезно ткнулся об ногу. Я был возбужден сверх всякой меры и стыдился признаться себе в этом.
— Держись ближе ко мне, Фрэнсис, — успел я сказать хриплым голосом.
И тут дверь распахнулась, луч света упал на женскую фигуру, быстро удаляющуюся от нас по коридору. А возле лестницы виднелась в густой тени другая фигура, манившая Мэйбл к себе.
— Не дай им завладеть ею! Скорей!
Крик резанул мне уши, и через мгновение мы подхватили Мэйбл с обеих сторон. Это было ужасно. Нет, Мэйбл не сопротивлялась, напротив, она сразу обмякла и повисла у нас на руках мертвым грузом. А зубы ее продолжали скрежетать. Даже рука Фрэнсис не остановила жуткий этот звук…
Мы отнесли ее обратно в спальню, где она отчасти успокоилась. Будто буря пронеслась. Все кончилось так быстро, что заставило сомневаться в реальности произошедшего. Словно случилось это не с нами, а всплыло на мгновение из памяти. Мэйбл почти сразу уснула, как если бы ходила во сне. Не знаю. Я не задавал тогда
— Подожду у тебя в спальне наверху, пока ты не придешь, — шепнул я.
Однако, выйдя в коридор, дальше не пошел, чтобы уловить первый же призыв о помощи. В темном коридоре простоял я так около четверти часа, когда Фрэнсис вышла из спальни Мэйбл, тихо притворив за собой дверь. Перегнувшись черед перила, я хорошо ее видел.
— Я зайду к ней около шести часов, когда рассветет, — шепотом сказала она. — Бедняжка спит крепко. Не стоит дежурить. Если что-нибудь случится — я позову… лучше, наверное, оставить твою дверь приоткрытой.
И она поднялась к себе, бледная, как привидение.
Но я сначала проследил, как она легла, сам же не стал ложиться, проведя остаток ночи в кресле возле открытой двери, чтобы услышать любой шорох. Вскоре после пяти часов ключ в двери Фрэнсис повернулся и сестра спустилась к Мэйбл. Перегнувшись через перила, я подождал, пока она не появилась снова и благополучно поднялась к себе. Сестра закрыла свою дверь. Видимо, у подруги все было спокойно.
Только после этого я лег, но так и не уснул. Все треволнения этой ночи не шли у меня из головы, а особенно застряла в памяти одна деталь, которую, я надеялся, сестра не заметила: безмолвную темную фигуру экономки, поджидавшую у подножия лестницы, — без сомнения, поджидавшую Мэйбл.
Глава IX
Дальше мне осталось лишь наблюдать в роли зрителя. Во-первых, сестра не сомневалась в своих действиях, а во-вторых, всю ответственность за то, что мы оставим Мэйбл одну, Фрэнсис возлагала исключительно на мои плечи, и такой ноши мне не хотелось. Да и к тому же, когда мы втроем встретились в тот день, все пошло обычным чередом, без малейшего напряжения, поэтому оказалось совсем неловко выдвигать причину для внезапного отъезда. По меньшей мере это выглядело бы дезертирством. В общем, я не в силах был ничего предпринять, а Фрэнсис собиралась остаться в любом случае. Поэтому мы никуда не уехали. Ночные происшествия всегда представляются преувеличенными и искаженными при ярком свете дня — нельзя ни воссоздать кошмар, ни объяснить, отчего он был столь непередаваемо ужасен.
Я проспал до десяти часов, а когда собрался позвонить, чтобы мне принесли завтрак, на подносе обнаружил записку от сестры. Она писала, что Мэйбл вновь вполне в себе и ничего о ночных похождениях не помнит; нет необходимости ни в каких энергичных мерах; следует вести себя по отношению к хозяйке как обычно, словно мне ничего не известно. «И если не возражаешь, Билл, давай не будем упоминать ни о чем и в разговорах между собой. Если начать обсуждать подробности, дело раздуется до неузнаваемости, поэтому лучше молчать. Сожалею, что побеспокоила тебя без всякой необходимости, я просто поддалась экзальтации. Прошу, забудь все, что я тебе наговорила». Вначале она написала вместо «все» — «ту чепуху», но потом вычеркнула. Она стремилась убедить меня, что мы все стали жертвой истерического состояния, которым была насыщена минувшая ночь, и я молча проглотил предложенное объяснение, хотя оно меня ничуть не устраивало.