Кентерберийская сказочка

Блум Уильям

ГЛАВА 13

Наутро за завтраком мама спросила, где я был и чем занимался вчера вечером. Я огрызнулся – тебе какое дело? Раньше я никогда в таком тоне с ней не разговаривал, и она, никак внешне не отреагировав, просто вышла из кухни. Когда спустился отец, она вернулась и вела себя так, будто ничего не случилось, стараясь, впрочем, ко мне не обращаться.

По пути в школу участок вдоль Малберри-роу я преодолел крадучись, стараясь никому не попасться на глаза. Столкнуться лицом к лицу с Тристрамом – это было выше моих сил. Мне хотелось

увидеть его, понаблюдать за ним – но не встречаться наедине. Я не чувствовал за собой никакой вины, мне не было стыдно. Не было тут и зависти, а просто глубокая боль: ведь и сам он, и то, чем он владеет, – отчасти это должно принадлежать мне. Господи, эту глубокую боль мне причиняли они оба.

В школе какой-то мудрила-староста навесил на меня дежурство по буфету, где я и увидел Тристрама – он стоял с группой тех же мальчишек, что в прошлое утро кричали ему «давай к нам». Он пил свою полпинты молока и заедал булочкой с кремом. Вид у него был вполне обычный, и это мне напрочь не понравилось. Он стоял с мальчишками и как ни в чем не бывало смеялся.

– Вечером пойдешь?

– Вся шайка идет.

– Фейерверк будет и все такое. Печеные яблоки, картошка – все, как положено. Можем с собой даже Евнуха притащить, если захотим.

– Нужен он больно. Из-за него картошка в горле застрянет.

– И из классической школы народ придет. Вот уж повеселимся – особенно если будут нарываться. Наших-то будет, самое малое, человек тридцать. Так что всем нос натянем в случае чего. Ну, Холланд, пойдешь?

– Не знаю.

– Мамочка не пустит?

– Ладно тебе дурить.

– В чем же тогда дело?

– Просто… просто нет желания.

– Мамочка не пустит, ясное дело.

– Отвали.

– А что же тогда?

– Вы же не все идете? – спросил Тристрам.

– Как не все? Все. А ты? Что делать с мамочкой?

– Да ни при чем тут мамочка, что пристали? Не могу, и все.

– Почему? Почему?

– Не суйте свои дурацкие носы, куда не надо.

– Почему? – хором закричали они.

– Потому что занят я. Встречаюсь с кем-то. Довольны?

На мгновение наступила тишина.

– Ишь ты, какие мы важные. Холланд, важная птица.

– С нами и знаться не желает, а?

– Ну и птица. Важная птица. Птица-Холланд. Птица-Холланд.

– Это девочка.

Снова наступила тишина. Тристраму стало неловко.

– Девочка?

– Завел себе подружку, а мы ничего не знаем?

– А ты уже…?

– Мой брат – да.

– Ладно скромничать. Не придуривайся.

– Что же ты тогда с ней делал?

– Хоть поцеловал?

– Или еще что?

– Ах, какие мы благовоспитанные! Тоже мне, рыцарь нашелся!

– Ну, выкладывай!

– Так что ты с ней делал, Холланд?

– Заткнись.

– Надо же, не хочет с нами поделиться. Спорить готов, что он дело справил. Спорить готов.

– Заткнись, сказано тебе.

– Ишь ты, как поет, важная птица. Не хочет с нами поделиться. Да нам не сильно и надо. И вообще он все заливает, просто ему велено дома сидеть.

– Врешь.

– В чем же тогда дело?

– Сказал уже.

– Так чем ты с ней занимался?

– Тебе-то что?

– Ладно,

не скромничай. Расскажи.

– Ну, чего пристали? – вдруг вклинился кто-то из мальчишек. – Это его личное дело. Захочет – сам расскажет, верно, Холланд?

– Ну да. Рассказывать-то особенно нечего. Честно.

– Уж куда честнее. Главное, Холланд, не забудь лимон с собой взять.

Они дружно захохотали – и он вместе с ними. Выходит, вчерашнее приключение с него – как с гуся вода? И бровью не ведет. Ну, разделась перед ним хорошенькая девочка, потерлась об него своими прелестями – подумаешь, великое дело! Что же теперь, на голове ходить из-за этого? Или, наоборот, ходить тише воды и ниже травы? Каждый день кто-нибудь кого-нибудь ощупывает. Любой школьник, кому за семнадцать, уже натрогался да нащупался вволю. А многие через это прошли уже в пятнадцать. Нормальный ход. Познаем жизнь. Любой журнал открой – что увидишь? Новый лосьон после бритья – голые девочки. Новые сигареты – снова голые девочки. «Джиллиан Поче – молодая итальянская манекенщица. Во время съемок в своем первом фильме ей пришлось бороться – весь ее туалет состоял из трусиков бикини – с тринадцатифутовым питоном. Он не слишком возражал, и мы его вполне понимаем». И с какой стати Тристрам должен быть на седьмом небе от счастья? Что ему весь этот балаган? Тьфу! Плюнул – и попал прямо в меня.

Остаток школьного дня я был сам не свой. Пытался заниматься, но все шло как-то наперекосяк. Да и сам я весь – наперекосяк. Никому не нужен, разве себе самому.

Домой я брел медленно, подставляя лицо сильным, холодящим порывам ветра. Ворошил ногой кучи листьев, оставляя с обеих сторон длинные борозды. Домой я пришел почти в ладу с остальным миром, извинился перед мамой за утреннюю грубость. Она великодушно приняла мои извинения.

– Это все из-за твоего телескопа. Он тебя совсем доконает. Он – и машина. Твой отец, наверное, совсем рехнулся. Ну да ладно. Пока большого вреда нет.

– Ты права, мамочка.

Я не мог уступить ей в великодушии и потому склонился к ней и поцеловал ее в лоб, учуял ее запах – такой знакомый.

Потом отец предложил мне покататься, и я с радостью согласился. Я уже знал – эти чудища на четырех колесах здорово помогают забыться. Расход физической энергии невелик, а эмоциональная встряска – лучше не придумаешь.

– Спокойно, сынок. Спешить не надо. Говорят «поспешишь – людей насмешишь». А водителю спешка может обойтись еще дороже. Верно?

– Верно, отец.

Моя машина вывезет меня из этого захудалого и ничтожного мирка, захудалого и ничтожного Кентербери. Садись за руль, жми на газ – и вот тебя уже нету. Или можно ее запарковать возле дырки в стене сарая. И погудеть, когда они явятся. Ну, детишки, сгоняем на природу? Красота!

– Поспокойнее, сынок. Не скрещивай руки. Пусть он в них скользит.

Посоветуй это Дженни, папа.

– Понял, папа.

Вскоре после обеда, занимаясь у себя в комнате, я снова услышал свист, пробрался к сараю и занял свой пост до их появления. Я сидел, ждал и улыбался. Дверь открылась – и в мою щелочку полился свет.