Кентерберийская сказочка
Шрифт:
– Что скажешь? – добавила мама.
– Он не будет возражать.
– Как знаешь. Тебе жить…
Я почти услышал, как ее ногти медленно впиваются в ладони.
Мы вышли в сад, и я стал ждать, когда Дженни заговорит. Наверное, я казался ей эдаким гигантом, патриархом, вершителем судеб, и вдруг мне нечего сказать, я смотрю куда-то в сторону.
– Меня тут уроки совсем доконали.
– Не только тебя.
– Что?
– Нет, это я так. Извини. На чем ты споткнулась? Она протянула мне учебник алгебры. Я посмотрел на пример – ничего особенного.
– Вы из-за этого
– Нет. Кто-то сказал ему, сколько мне лет; и он не захотел признаться, кто… А ты все видел? Но как же…
– Проснулся, выглянул в окно, вижу – вы. Но слышать я ничего не слышал. Значит, из-за глупости повздорили?
– Да, вроде. Он не захотел признаться, и точка.
– Правда?
– Глупо с его стороны. – Она улыбнулась, глядя себе под ноги. – А до этого он не смог справиться с моей математикой.
– Программы разные. Такой, как у нас, нигде в Кентербери нет.
– Да-а?
Вот тебе и «да-а».
– То есть вы друг с дружкой не очень сошлись?
– Вроде нормально.
– А ты ему нравишься.
Едва сказав это, я понял – я ступил на совершенно ложный путь. Получалось, что никому нет дела до моего гигантского фаллоса – я сам так велик, что могу взять на себя заботы о целом мире. Гуру, отец родной, патриарх – мыслимо ли, чтобы я мог кого-то подклеить, за кем-то приударить? Кто-то другой может упиваться грудью Дженни, наслаждаться потаенными уголками ее тела – только не я. Мое предназначение – грезить за других, воплощать в жизнь чужие грезы, сводить влюбленных и делать их фантазии реальностью. Не мне прикасаться к бедрам Тристрама, не мне сгорать от страсти, мой удел – помогать. Я существовал через других. Давал энергию каждому их толчку. Пускал рябь по поверхности их чувств. Вкладывал силу в каждый их натиск.
– Ты правда думаешь, что я ему нравлюсь?
– Конечно.
– Тут рядом он один примерно мой ровесник, и мама говорит, мне нужен приятель, тогда я перестану путаться у нее под ногами. Если я ему и вправду нравлюсь…
– Еще как. – Приятно, когда на тебя вот так смотрят, жаждут услышать – да, это правда. Ощущаешь себя настоящим гуру. Какие у нее глаза!
Раздался голос моего отца – он выкликал мое имя.
– Везет тебе – скоро сам будешь машину водить.
– Когда получу права, возьму тебя прокатиться за город, если хочешь. И Тристрама можно прихватить.
– С удовольствием. – Она перешла на легкий шепот. – Иди, а то отец будет сердиться.
– Неважно, сколько тебе лет, родители все равно сердятся. Мы для них так и остаемся детишками.
Я прошел с ней по саду, через дом и вывел на дорогу.
– Заходи в любое время. Можно без предупреждения, – крикнул я ей вслед. Да уж, милая моя, предупреждать меня не надо. Я всегда начеку.
Почти все воскресенье я прозанимался у себя в комнате, чувствуя, что от предстоящего экзамена у меня в голове делается большая дырка. Никто прямо на меня не давил, но напряжение витало в воздухе. Родители были полны задорного оптимизма, будто высший балл уже был у меня в кармане; в школе ребята и учителя особых церемоний по моему поводу не разводили,
Занимаясь, я время от времени выглядывал из окна и смотрел в соседский сад, но Дженни с Тристрамом там не появлялись. После ссоры Дженни, как дама, первый шаг, естественно, сделать не может. Видимо, придется поговорить с Тристрамом. Пусть играют в саду, пока я корплю за книжками. Понимаешь, детка, раз уж я Господь Бог, изволь играть по моим правилам. Согласен?
ГЛАВА 8
Тристрама я поймал во вторник вечером, у выхода из школы. Я увидел, что его игрушечные бедра пытаются проплыть мимо меня, и у меня слегка засосало под ложечкой, но я переступил через сентименты и просто встал у него на пути. Куда ему было деваться? Пришлось идти домой вместе со мной.
– Как делишки? – спросил я.
– Как будто ничего.
– В школе порядок?
– Полный.
– А новый дом как?
– Тоже ничего.
– Иногда мне попадалась молодежь и поразговорчивее. Что это с тобой?
Он шел молча, не глядя в мою сторону.
– Знаешь, что значит «отпугивать»? – спросил я. Он опять ничего не сказал.
– Это значит заставлять кого-то тебя невзлюбить.
– Знаю.
– Что же тогда молчишь?
Его дурацкая дворцовая революция начинала действовать мне на нервы.
– Ты вправду хочешь знать? – спросил он, как бы и угрожая, и побаиваясь, что я скажу «да».
– Почему же нет?
– А не рассердишься, ничего мне не сделаешь? Господи, неужели я в его глазах такое чудовище? Где это я так переборщил?
– Говори.
– Почти в самый мой первый день в школе ты сказал мне, чтобы я так больше не делал, а я не сделал вообще ничего – и ты велел мне назвать свою фамилию. Абсолютно ни за что, и ты даже не сказал мне, в чем я провинился.
Ой-ля-ля… я сразу вспомнил нашу первую встречу.
– Слушай, ну извини. Я правда не помню, в чем там было дело, но раз ты говоришь, значит, я был не прав. Извини. Наверное, я тебя с кем-то перепутал. Ну, забыли об этом? Извини.
Он пожал плечами, что-то пробурчал себе под нос. Еще минуту мы шли молча, и я чувствовал, что ему явно не по себе.
– Знаешь, о чем я хочу тебя спросить? – обратился к нему я.
Он опять что-то буркнул.
– Что ты думаешь о Траншанах?
– Я их почти не знаю.
– А первое впечатление? Ответа не последовало.
– Как насчет Дженни? Ты ей нравишься.
– Вообще она ничего, но… А ты откуда знаешь?
– На той неделе я помогал ей с уроками. Трудный материал. У них совсем не та программа, что у нас. Я едва разобрался.
Так, что скажешь теперь?
– А-а.
Вот тебе и «а-а».
– На Малберри-роу подростков больше нет – только вы двое. Ты мог бы заглядывать к ней почаще. У нее такая мамаша… сам понимаешь.
Он хихикнул и улыбнулся – вполне благожелательно. Уже на нашей улице спросил, когда я буду сдавать на права.