Кентерберийские рассказы
Шрифт:
Сей рыцарских обычаев знаток
Из царства полусказочных преданий.
И вслед за тем, свой взор на Камбускане
Остановив, на языке родном
Он громко сообщил ему о том,
С каким к нему явился порученьем.
Блестящим поразив произношеньем
И всех своих движений красотой,
Он показал, что мастер он большой
В искусстве трудном выступать с речами.
За ним угнаться, вы поймете сами,
Не в силах я; то, что сказал он, вам
Я безыскусной речью
Насколько помню, рыцарь так сказал:
«Я государя славного вассал,
Которому Аравия подвластна,
А также Индия. В сей день прекрасный
Он вас приветствует через меня
И просит медного принять коня,
Который подо мною. Конь за сутки,
Легко и не просрочив ни минутки,
Куда угодно вас перенесет.
Будь день погожим иль, наоборот,
Пусть дождь холодный хлещет неустанно,
Вас этот конь доставит невозбранно
В любое место, выбранное вами,
А если, как орел, над облаками
Вы захотите совершить полет,
Он, не пугаясь никаких высот,
По воздуху домчит вас, верьте мне
(Хотя б вы спали на его спине).
Когда в обратный захотите путь,
Вам стоит лишь иголку повернуть.
Усердно изучался ход светил
Тем, кто коня такого сотворил,
И разных тайных чар он знал немало.
А в это, что держу в руке, зерцало
Лишь взглянете, – узнаете тотчас,
Когда несчастье ждет ваш край иль вас,
И кто вам друг, и кто вас ненавидит.
Еще в нем дева чистая увидит,
Коль в человека подлого она
Всем сердцем беззаветно влюблена,
Какой он совершает грех пред нею,
И образ той, которую своею
Отрадой ныне называет он.
Сюда, под этот вешний небосклон,
Я прислан зеркало и перстень сей
Вручить Канаке, госпоже моей
И вашей дочери, отменно милой.
А в перстне этом вот какая сила;
На пальце он сверкай у госпожи
Иль в кошелек она его вложи,
Язык понятен станет ей всех птах,
Летающих над лугом и в кустах;
Она проникнет в тайну их бесед,
По-птичьи сможет им давать ответ;
И дар познанья трав ей будет дан,
Она сумеет каждую из ран
Излечивать особою травой.
На обнаженный меч взгляните мой,
Висящий тут. Любой рукой взнесен,
Броню крепчайшую разрубит он,
Хотя б она была, как дуб, толста.
И тела пораженные места
Одним лишь средством можно излечить -
Клинок плашмя на раны положить;
Когда клинок плашмя ударит вновь
По тем местам, откуда брызжет кровь,
Тотчас закроется любая рана.
Я сообщаю правду без изъяна, -
Послужит вам на пользу этот меч».
Когда свою закончил рыцарь речь,
Он зал покинул и сошел
Сверкая ярко, как светило дня,
Среди двора недвижно конь стоял,
А рыцарь все свои доспехи снял
И в предназначенный покой ушел,
Где для него уже накрыт был стол.
Его подарки – зеркало с мечом -
Отрядом слуг отнесены потом
На самый верх высокой башни были.
А перстень чудодейственный вручили
Еще сидевшей на пиру Канаке.
Меж тем – и это правда, а не враки -
Конь медный словно бы к земле прирос.
Как ни пытались, все ж не удалось
Громаду сдвинуть хоть бы на вершок, -
От лома и колодок мал был прок.
Никто не знал, как завести его,
И он до часа простоял того,
Когда им рыцарь рассказал, как надо
Пустить в движенье медную громаду.
Перед конем толпился стар и млад,
В него вперивши восхищенный взгляд.
Так был высок он, длинен и широк,
Так дивно строен с головы до ног,
Что на ломбардских походил коней,
А взор его был жарче и живей,
Чем у пулийских скакунов, [229] и люди
Считали, что природа в этом чуде
Исправить не могла бы ничего,
Что этот конь – искусства торжество.
Но высшее будило изумленье
То, что способен приходить в движенье
Лишенный жизни медный истукан.
229
Пулийские скакуны – вместо: Апулийские.
Казалось, это – сказка дальних стран.
Всяк с домыслом особым выступал,
И, словно шумный улей, двор жужжал.
В умах носился рой воспоминаний
Из старых поэтических преданий:
Пегаса называли, в небосвод
На крыльях совершавшего полет,
И пресловутого коня Синона,
Который погубил во время оно,
Как знаем мы из книг, троянский град.
«Боюсь, – сказал один, – что в нем отряд
Вооруженных воинов сокрыт,
Который нам погибелью грозит.
Быть начеку должны мы!» А другой
Шепнул соседу: «Разговор пустой!
Скорее это чар волшебных плод,
Подобный тем, которыми народ
Жонглеры тешат в праздничные дни».
И так предолго спорили они,
Как спорить неучам всегда привычно
О том, что для ума их необычно:
Они не разбираются в вещах,
Их домыслами руководит страх.
Дивились также многие немало
Еще не унесенному зерцалу,
В котором столько можно увидать.
И вот один пустился объяснять,