Кёсем-султан. Величественный век
Шрифт:
– Клянусь! – гордо вскинула голову Башар. – Клянусь своей жизнью и честью своей!
– Клянусь, – мягко улыбнулась Хадидже. – И никто и ничто не отвратит меня от этой клятвы.
– И я клянусь, – твердо сказала Махпейкер. – Клянусь соблюдать сказанное своей бессмертной душой. Да будет так!
– Да будет!
– Пусть будет так!
Солнце ярко сияло из дворцового окна, и солнечные зайчики отражались в полированной мебели, словно маленькие янтарные капли.
Солнце видело немало клятв и немало клявшихся, и лишь оно – да еще Аллах – знали, что будет с этой клятвой и с девушками, только
– Ты мешаешь мне, почтеннейшая валиде.
Сафие смотрела, как Хандан-султан бегает по комнате, топча изящными туфельками дорогие ковры, и улыбалась.
Рухшах подала кофе и исчезла, растворилась в полумраке комнаты, не забыв предварительно поглядеть на валиде: мол, не нужно ли госпоже еще что-нибудь? Ступай, молча кивнула Сафие, ступай, дорогая, я сама разберусь, за меня не беспокойся. Это дело, оно тихое. Семейное.
– Я многим мешаю, дорогая невестка. Выпей кофе, очень вкусный. Хочешь лепешку?
– Все, чего я хочу, почтеннейшая валиде, это чтобы ты прекратила подсовывать моему сыну своих девок!
Ну вот, слова сказаны. «Моему сыну».
Валиде Сафие глядела на женщину, которую выбрала в далекие времена для собственного сына, и понимала: тогда она ошиблась. Сильно ошиблась.
И с Халиме-султан – тоже.
Разве что с матерью Яхьи, возможно, случайно угадала, но та умерла слишком рано – и, возможно, не без помощи этих двоих.
А сделанного не воротишь, и съеденная халва, как говорят грубые и невоспитанные базарные сказители, никогда уже не станет прежней. То, что когда-то казалось сладким, теперь окончательно протухло.
В этом нет вины Хандан-султан. Она такая, какой ее сотворил Аллах – и, возможно, сама валиде.
Сына своего Сафие любила. Невзирая ни на что. Холодной, расчетливой любовью женщины, которая сделала ребенка всеми смыслами своей жизни. Но если бы она не превратила Мехмеда в свое оружие, то разве выжил бы он? Где те, которые доверяли сыновьям, растили их самостоятельными и своевольными? И где эти самые сыновья? Сафие могла показать все их могилы, но разве дело в этом?
Да, став султаном, Мехмед поступил по-своему, не как учила его мать, но как выучила. Дитя проявило своеволие, и валиде могла лишь склониться в низком поклоне пред волей правителя Османской империи.
Но она вернула себе силу и власть, ведь так? Мехмеда интересовали поэзия и изящные искусства. Дела государственные влекли его гораздо меньше, да и женщины, прямо скажем, не слишком-то заставляли биться сердце султана. Разве что с ними можно было поговорить о поэзии.
И валиде искала своему сыну именно таких – милых, слабых, находящих утешение в словах поэтов и мудрецов, пробующих собственные силы в стихосложении… Пробующих, кстати говоря, не безуспешно – та же Хандан-султан писала неплохие стихи, будучи еще маленькой гречанкой Еленой. Вот только стихосложение мало способствует возвышению в качестве султанской жены и матери. А этому валиде своих подопечных тогда не учила.
Им пришлось учиться самостоятельно. Да, Сафие искала слабых и покорных, но власть часто делает из овечек волчиц.
В этом и состояла главная ошибка валиде Сафие. Она подбирала себе
Сафие привела своему сыну не таких, и теперь пожинала плоды. А сам Мехмед был слишком толст и ленив, чтобы вести поиски самостоятельно.
О да, валиде очень хорошо знала своего сына! Она знала, что из него вышел плохой султан. Знала, что его не любят, что над ним насмехаются из-за его тучности и нежелания участвовать в военных походах. Что же это за мужчина, говорили янычары, что же это за вождь, который не способен сам сесть на лошадь и возглавить армию? За такие разговоры смутьянов ждали дыба и плаха, но шепот за спиной Мехмеда не стихал ни на минуту. И что хуже всего – султан, изначальной причиной тучности которого служила неведомая болезнь, с болезнью этой никак не боролся. Он услаждал желудок изысканными яствами так же, как услаждал разум изысканными стихами. И от этого жирел еще сильней.
Такого мужчину может любить только мать. И Сафие не сомневалась, что жены Мехмеда всего лишь используют его, чтобы возвыситься и обрести власть. Война в гареме между матерью султана и его женами не утихала ни на секунду.
Знал ли об этом сам Мехмед? Валиде и в этом не сомневалась. Сама она ни слова худого не сказала сыну о невестках – и отчетливо понимала: султана подобная сдержанность матери радует куда сильнее, чем злобные выпады Хандан-султан и Халиме-султан. Им не хватало мудрости, не хватало достойных соперниц, чтобы закалиться в борьбе. И удачи, чего уж там, тоже не хватало.
Зато хватало ума понять, что их будущее – в детях. И что при власти впоследствии останется лишь одна из двоих.
Ум – но не мудрость. Страх вместо влияния. И злоба на весь мир, постоянно подпитываемая этим страхом.
Нет, валиде не могла винить Хандан-султан. Один Аллах ведает, смогла бы сама Сафие в таком нежном возрасте выдержать все, что выпало на ее долю, без помощи Нурбану-султан. А ведь Хандан выживала без поддержки, и все скорпионы под кроватью были ее, и только ее. Никто другой их не отгонял. Сколько раз они ее ужалили?
Вот только помешать своим планам Сафие тоже позволить не могла. А значит, Хандан-султан придется осадить – и чем жестче, тем лучше.
– Твой сын, говоришь? – Валиде не сочла нужным комментировать все остальное, выделив интонациями самое главное, то, что Хандан-султан, возможно, и от себя прятала, не давая проявиться даже в мыслях. – Это ты моего внука Ахмеда имеешь в виду? Хороший мальчик, честный и смелый. Ты его таким воспитала?
Как всегда, каждое слово валиде попадало в цель. И о внуке, и о том, что Ахмед не похож ни на мать, ни, честно скажем, на отца… Нет, сама валиде не сомневалась, чей Ахмед сын. И лично следила за Хандан-султан, и отчеты евнухов получала. Да и на предков своих Ахмед похож необыкновенно. Он – потомок Османов, истинный потомок, не чета собственному сыну валиде. В истории такое уже бывало, кровь Османов сильна. Так что валиде верила в происхождение Ахмеда. Но слухи по дворцу все-таки гуляли.