Кёсем-султан. Величественный век
Шрифт:
В тишине ночи никто не заметил немного сочувственную усмешку Махпейкер. Она уже успела изучить Башар достаточно хорошо и знала: подруга сейчас почти умирает от ужаса. Так всегда бывало с Башар – перепуганная, она становилась настоящей львицей, нападала на друзей и врагов и, как говорится, пленных не брала.
Хадидже возвращаться назад не стала, только насупилась слегка. В наступившей тишине три хрупкие девичьи фигурки крались по темному коридору.
Поначалу они шарахались от каждой занавески, шевелившейся на сквозняке, от каждой тени, включая мелькнувшую в небесах тень от облака. Постепенно паника
– Чем это вы здесь занимаетесь, э? Явились ограбить гарем? Или стремитесь сбежать из него?
Все три нарушительницы спокойствия подпрыгнули, не сговариваясь. Одетая евнухом Башар при этом чуть было не запуталась в полах широкого халата, носить который поначалу она вообще почти не могла, но затем как-то приспособилась.
Голос, окликнувший их, был молодым, но, несомненно, принадлежал мужчине. И это означало только одно: неприятности.
Большие неприятности.
Разумеется, на такой случай девушки разработали соответствующую стратегию – недаром же потратили столько времени, чтобы выкрасть наряд евнуха! – но сейчас нужные слова не вспоминались, вот хоть убей.
Что молодой человек – судя по голосу, юноша, почти мальчишка – делает в святая святых, в султанском гареме?
Впрочем, эта мысль мелькнула в голове Махпейкер – и пропала, когда юноша выступил из глубины коридора. Доселе он был скрыт тенью, но вот сделал шаг вперед – и застыл. Среднего роста – Хадидже оказалась немного выше его, – широкоплечий, крепко сбитый. На горбоносом лице отобразилась высокомерная скука, лишь слегка разбавленная интересом. Халат расшит золотом, на руке – золотой перстень, похоже, чуть-чуть великоватый… Держался молодой человек спокойно и надменно. Сразу видать: такой имеет право находиться где угодно.
Может, какой-то из султанских родичей?
– Ну, отвечай же, ты! Как тебя зовут?
Хадидже вроде и трусиха, а все же сумела собраться с силами и незаметно для юноши дать Башар хорошего тычка в спину. Та покачнулась и, сообразив, что юноша обращается именно к ней, отвесила низкий поклон:
– Меня зовут Гиацинт, господин. Велено доставить этих двух невольниц к уста-хатун, старшей наставнице.
– Вот как, среди ночи? Зачем это, интересно?
– Не знаю, господин. – Башар, уже окончательно опомнившись, очень правдоподобно изобразила недоумение: дескать, мальчишка-евнух и сам не понимает, что такого потребовалось уста-хатун от двух девчонок среди ночи, да вот только ученику евнухов нельзя спрашивать, нельзя задавать лишних вопросов. – Я человек подневольный, господин, мне сказали – я делаю.
– Плохо делаешь. – Твердо очерченные губы юноши скривились в явной насмешке. – Ты два коридора назад нужный поворот пропустил. Покои уста-хатун в Розовом павильоне, а ты ведешь их прямиком к валиде.
Башар очень натурально ойкнула, изобразив ужас и смущение. Начала кланяться, изо всех сил демонстрируя усердие и желание исправить ошибку.
– Ступай, Гиацинт. – Юноша устало махнул рукой. – Но
Дважды ему повторять не пришлось. Башар повернулась к подругам на негнущихся ногах и уверенно, пускай и подрагивающим голосом, скомандовала:
– Вы слышали, что сказал господин? Идемте, идемте, а то уста-хатун будет очень недовольна.
Невольницы, сопровождаемые «евнухом», засеменили обратно. Стоило им зайти за поворот, как испуганная Хадидже и задала свой вопрос.
Бежать оказалось не самой хорошей, но и не самой плохой идеей. Прическа Махпейкер растрепалась окончательно и стала похожа на воронье гнездо; Башар потеряла одну из туфель с загнутыми остроконечными носками, когда мчалась, ухватив в обе руки длинные полы халата. Но до своей комнаты девушки добрались без каких-либо серьезных приключений, разве что Хадидже зацепилась ногой за край ковра и чуть было не рухнула, но Махпейкер схватила ее за руку, а Башар подставила плечо.
Заскочив к себе и задернув штору, отделяющую спальню от коридора, девочки в изнеможении повалились на матрасы. Впрочем, Башар тут же подскочила и принялась срывать с себя одежды евнуха.
– Я придумаю, как отнести их обратно, – скороговоркой пробормотала она.
– А туфля? – нахмурилась Хадидже.
Башар раздраженно фыркнула:
– Ну а что туфля? Останется там, где есть, кто-нибудь ее все равно найдет… Вот что: засуну-ка я вторую поглубже в кусты, пусть подумают, как она там очутилась! Или лучше бросить ее в фонтан?
– Тебе мало было тревог? – всплеснула было руками Хадидже и затихла, когда Махпейкер протестующе замотала головой:
– В фонтан не надо. Могут на нас подумать, на учениц. Лучше давай подвесим ее на штору в каком-нибудь коридоре, где все ходят. Улучим минутку – и подвесим. Вот тогда точно никто не догадается.
Башар захихикала, и секунду спустя Махпейкер к ней присоединилась. Хадидже укоризненно поглядела на подруг, но тоже не выдержала, прыснула, деликатно закрывшись рукавом. Веселье длилось пару минут – все то время, пока Башар кое-как переодевалась при посильной помощи Махпейкер и Хадидже.
Когда все отсмеялись, Хадидже все же спросила подруг:
– Так что, приключений для нас нынче достаточно?
– Ты так умоляюще смотришь, что прямо хочется сказать «нет», – рассмеялась Башар. – Но успокойся. Право же, ты воспринимаешь все чересчур серьезно. Что ж, ладно, мы впредь будем хорошими, послушными девочками. Ты останешься довольна, Хадидже-ханум!
– Сама ты ханум, – вздохнула Хадидже. – Ох, чует мое сердце неприятности!
– А мое сердце чует, что этот юноша, встреченный нами в коридоре, непрост, ох как непрост! – парировала Башар. – Как думаете, кто это?
Остаток ночи прошел в разговорах о загадочном юноше, в спорах о том, принадлежит он к султанскому роду или нет, а также в тех странных девичьих разговорах ни о чем, которые предшествуют зарождению чувственной, пускай и незрелой еще, любви. Узкий месяц заглядывал в окно и мудро молчал о чем-то там, в вышине, где летают только птицы и ангелы.
Ахмед раздраженно закатил глаза (отвернувшись, чтоб никто не видел, но тем не менее…). Вот угораздило же его поддаться на уговоры бабушки!