Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
Тренькает рындой сонный вагоновожатый, молоток стучит о чьи-то ворота, сообщая о раннем госте, Горелая Слобода, мерно тикая каминными и настенными часами, просыпается, выползает из-под лоскутных одеял и пуховых перин. «За иглою ниточка. За ниточкой узелок. Белошвейки долюшка – наперсточек да челнок…» – не то погребальная, не то величальная пробивается сквозь щели ставень огромного, похожего на уродливый баркас, дома.
Дом этот, с фасадом на главную улицу, когда-то принадлежал удачливому торговцу Мартену Ван-дер-Ваальсу. До сих пор вывеска, на которой слободской художник огромными буквами вывел название лавки, чернеет над крыльцом. Сейчас можно
«Душечки мои, встали уже? Доброго вам утречка, – резкий голос хозяйки точь-в-точь cornet а’piston живого духового оркестра, представляющего по воскресеньям на площади. – За работу пора, голубушки».
«…наперсточек да челнок, да малый узелок…» – напев обрывается на миг и снова льется заунывно и тоскливо. Со стуком откидываются крышки швейных машинок, падают на дощатый пол шпульки, катятся, катятся…
«Если кто объявится – позовите. У себя буду». Тяжело поднимается по лестнице Лидия Ван-дер-Ваальс – вдова купца Морского дома Мартена Ван-дер-Ваальса, скрипят ступени, стонут перила, трещат тонкие балясины. Неслышно шуршат кисеей да муслином белошвейки. И еще тише, почти невесомо бредут по длинной галерее, что ведет из амбара на второй этаж, три фигуры, завернутые в длинные балахоны с капюшонами. С зари и до зари в доме Лидии Ван-дер-Ваальс, которую за глаза называют Шальной Лидией, открыты непарадные двери для особых визитеров.
Часы на городской ратуше, пробив восемь раз, стихли. Лидия Ван-дер-Ваальс плотно задернула портьеры малинового бархата, сколупнула прилипшую к рыхлому ворсу чешуйку и, лишь услыхав робкое покашливание, обернулась. В пропахшем пачулями и табаком будуаре, среди обшитых атласом оттоманок, пуфиков и этажерок темнели пугающе и нелепо одежды ночных гостей. Морлоки – двое мужчин и одна девушка терпеливо ждали приветственного кивка. Вдова разглядывала девушку, точно не замечая ее спутников. Пожилой морлок поежился, едва не сбил краем плаща пыльный кальян, ютящийся на краю тумбы среди фарфоровых статуэток, и зашелестел едва слышно.
– Фру, мы с-сегодня с утра… В ночь не с-сумели. П-пока добрались. П-пардон, фру. – Гость откинул капюшон и на секунду зажмурился, споткнувшись мутным взглядом круглых, почти кошачьих глаз о свет газовой лампы.
– Ничего, голубчик. Давненько не навещали. Поди недели три прошло? – Лидия вытащила из кисета трубку и привычно сунула ее в пухлый рот. – Ну, принесли?
– Все искали, искали… Не было к-китов-трехлеток, да и для мурен нынче не с-сезон. T-так и перед Бойней наверх выходить опасно – народ п-пьян, жесток. С-старались, с-сумели, и п-пузырь нашли, и жилы, и ус. Все здесь, фру. – Холщовый тюк тяжело упал на пол, задев напольную вазу с бирманским орнаментом.
– А для меня новостей нету ли? – На мгновение лицо модистки помертвело, будто вся кровь превратилась в известь.
– Нет, фру. Никаких… Мы ищем, ищем. – Морлок замотал головой. – П-простите, фру Лидия.
– Ну и ладно. Ну и господь с вами. – Хозяйка сглотнула, вздрогнула рыхлым, точно свежая опара, телом. – Подожду я, сколько годков ждала. А сейчас посмотрим на красавицу. Подойди-ка, лапушка.
– Ступай, – молчащий до этого второй морлок подтолкнул спутницу и тяжело вздохнул. Прогундосил сквозь респиратор едва различимо: – Не бойся.
Шажок, другой, третий… Девочка-подросток осторожно двинулась вперед. Лидия посасывала черный мундштук –
– Раздевайся, подумаем, чем можно тебе помочь. – Лидия кивнула на кушетку у дальней, завешенной гобеленами стены и обратилась к мужчинам: – А вы погодите снаружи. Нечего тут болтаться.
– Дышать ей т-тут нельзя, – заикнулся лысый.
– Знаю. Иди уж, – отмахнулась Лидия.
Морлоки вышли, аккуратно затворив дубовые створки. Девочка неловко выбралась из плаща, распутала завязки на платье, легла, прикрывая ладонями плоскую грудь. Модистка, хозяйка швейной мастерской, вдова купца Морского дома Лидия Ван-дер-Ваальс, ловко ощупала впалый живот, узкие бедра и натужно улыбнулась.
– Красавица ты моя, дочечка, все у тебя как следует. А будешь тихо лежать и не шевелиться, станешь совсем настоящей. Матерью станешь. Женщиной. Ребеночек у тебя народится. Крошечка. Агу-агушеньки… – Голос Лидии задрожал, замерцал истеричными нотками и сорвался.
Девочка вдруг захныкала, попыталась подняться, но вдова щелкнула пряжками ремней, и широкие браслеты намертво приковали морлочку к жесткой поверхности кушетки.
– Голубчики, все… Завтра днем приходите забирать, – крикнула Лидия и нагнулась, приподнимая с паркета влажный тюк. – Прямо сейчас и начнем с богом…
Тусклое рассветное солнце без любопытства заглядывало через грязное стекло в полупустой амбар размером с небольшой док. Желтое пятно ползло по земляному полу, лениво облизывая прогнившие доски, гнутые медные обручи от бочек, куски битого стекла и обломки металла. В дальнем углу за кучей ветоши, хлама и старой мебели зияла каверна. Цепочка следов вела к отверстию в полу амбара, словно толпы огромных кротов ежедневно сновали туда-сюда, оставляя метки на своем пути.
– Фру все спрашивает про дитя. Дитя у нас?
– К-кто п-помнит? – отмахнулся пожилой. – С-скольких через п-порт перетаскали, с-скольких через маяк… П-пятнадцать лет прошло, теперь не разберешь, где п-правда. Фру – с-странная… П-предлагали золота – не берет. П-помогает, с-старается, не с-спит… С-странная фру.
Морлок приподнял полы плаща, зажал их между колен и присел, нащупывая холодные поручни.
Пара теней соскользнула в яму, и еще несколько мгновений отголоски голосов метались по пустому амбару. А потом наступила тишина, прерываемая лишь тихим шипением градирни на заднем дворе.
Давно, лет пятнадцать назад, новенькая градирня плескалась белыми клубами пара, и Мартен Ван-Дер-Ваальс подумывал о том, чтобы перенести ее подальше от складов. Особо беспокоился торговец об амбаре высотой в два этажа, потому что именно в нем хранился самый ценный товар. Порой с трудом удавалось отыскать место для свежей партии шкур и приходилось тащить вонючие тюки в дом, выслушивая причитания молодой жены. Однако новый капот, или кружевное платье, или браслет с аквамаринами ненадолго успокаивал капризницу. Молодка бегала по залам, зажимая пальцами нос, но не перечила, а ждала, когда найдется покупатель или, на худой конец, бочки с солеными акульими плавниками переместятся из амбара в лавку, а шкуры попадут-таки в амбар. Мартен посмеивался в усы, любовался супругой и баловал ее неимоверно, одаривая безделушками и выводя на променад в Бульвары, а то и нанимая монгольфьер, чтобы красавица-жена глядела вниз, охала и прижималась к мужу полной грудью.