Кетополис: Киты и броненосцы

Грин Грэй Ф.

Сам Конрад Белую Хильду не видел ни разу.

Прошли коротким коридором, затем двумя пролетами лестницы и – по металлическим мосткам над длинным полутемным залом. Снизу были растянуты куски парусины, разделяя зал на сотню маленьких закутков. Парусина была натянута и сверху, потому – совершенно не разобрать, что происходит внизу. Непонятные металлические конструкции крепились к стенам, с потолка свисали тросы, перекинутые через шкивы. Время от времени там, внизу, раздавался короткий резкий треск – словно рвали плотную ткань. Порой же – будто вздыхал кто-то огромный, разлегшийся под мостками.

Проводник, впрочем, шел, не оглядываясь, оставив все происходящее под мостками без внимания. Видимо – ничего

необычного не происходило. Конрад же чувствовал странную раздвоенность. Один в нем старался не глазеть по сторонам – так, на всякий случай. Слухам о том, что любого, кто увидит секреты Плетельни, ослепляют, он, конечно, не верил, но все же, все же… Увиденного в «Китовой глотке» хватило, чтобы понять: шутить здесь, если вдруг что, не любят. И не станут. Потому – лучше это вот «если вдруг что» и не накликивать.

Одновременно другой, почти позабытый уже человек внутри не переставал, проходя по решетчатому навесу над залом, думать, что еще года три назад он бы левую руку и правую ногу заложил, чтобы только побывать здесь и запомнить пересечения линий, наложение белого и черного, одежду идущего впереди плетельщика, полосы света из маленьких окошек под потолком. Но этот почти позабытый Конрад верил, что сумеет при случае изменить мир, а тот, который стал за последние годы Конрад ом-главным, – умел только рисовать. Удачно, успешно, не без блеска, но… Всего лишь рисовать.

Интересно, как с этим живет Гай? Нет, не интересно, не ври себе. Не интересно. Ничего не интересно. Разве что Фокс…

Он прислушался к себе: да, Фокс. Вопрос, который хотелось решить. Нет, не так: который нужно решить.

Одно только: нужно решить – несмотря на что?

А потом они пришли: перейдя через мостки и поднявшись еще на четыре пролета. Странно, но Конрад совершенно не помнил, чтобы над зданиями Плетельни возвышалась хоть какая-то башня. Удивляться, однако, устал.

Дверь открылась, и Конрад шагнул, оглядываясь по сторонам… По стенам здесь тоже, как на улице, оказались натянуты сети, но с ячейками не квадратными, а шестиугольными. Почти не было мебели: несколько стульев с жесткой спинкой, оттоманка под стеной, да длинный стол у окна. Вместе с тем комната совсем не казалась пустой. Напротив – была пропитана обжитым, очень домашним духом.

А вот саму хозяйку Конрад заметил, только когда та сказала – негромко, но мелодично:

– Господин Ауэрбах…

И тотчас будто проявилась из нитей сети и теней: высокая, тонкая – сказать бы «изможденная», но было это чем угодно, только не изможденностью. Кожа, казалось, светилась – но, снова же, не назвать «бледной». И еще в одном слухи не врали: действительно, шелковое платье под горло, простого кроя, но такая простота не всякому мастеру будет под силу.

В другом, впрочем, слухи обманывали: никакой вуали. Седые волосы по плечам и спине. И – лицо такое, что перехватывало дыхание. При том, что, казалось бы, ничего особенного. Ну, нос. Ну, рот. Губы. Волевой подбородок. Однако же тело норовило вытянуться в струнку и прищелкнуть каблуками. Высшая соразмерность небесных сфер – наверное, можно было сказать именно так, если б слова стоили хоть чего-то.

– Оставьте нас, – человеку, что все так же стоял у дверей.

Тот послушался без единого слова: просто повернулся и вышел, плотно затворив дверь.

И теперь – уже ему, Конраду:

– Я знала, что вы придете.

Конрад не сумел удержаться, чтобы не спросить:

– Откуда же?

Госпожа Хильда усмехнулась:

– Вы не поверите, но… Мне напели киты.

– Напели?

– О, их мало кто слышит. Даже среди тех, кто называет себя «слушающими», – вы ведь, несомненно, знаете о таких?

Знает ли? Да он о них даже рисовал… Совершенно оголтелые субъекты, сказать откровенно. Фанатики. Фанатики, твердо

убежденные в несовершенстве мира, – вот что опасно. А уж верить в то, что киты поют свои песни именно для людей, да только те не слышат или не хотят понимать… Против морской пехоты и броненосцев, конечно, «слушающие» выступать не решались, а вот торговый флот и рыбаки исстрадались. А уж Новый порт…

Придумывать о них истории было довольно забавно. Тем более, что Таможенный департамент неплохо платил за листаж.

Болтали, что «слушающих» охраняют плетельщицы. Не как слуг, но… Как-то так.

Госпожа Хильда, между тем, стояла, повернув лицо к Конраду. Под полуприкрытыми веками – он заметил – двигались белки.

И невозможно было избавиться от впечатления, что она глядит прямо ему в глаза. И – что видит.

Госпожа Хильда рассмеялась: коротким горловым смехом:

– Странно, правда?

– Что именно?

– Странно, как все совпало.

– Если вы о моем спасении, то…

– Не только.

Ветром качнуло сеть, со стола спорхнул листок, и госпожа Хильда безошибочным движением подхватила его. Глаза все так же прикрыты, между веками все так же двигаются белки.

Конрад зябко передернул плечами:

– Я не понимаю…

– Этот город… Он – средоточие нескольких сил. Любая из них стремится, чтобы все происходящее оставалось предсказуемым в наивысшей степени. Есть династия Его Величества – мало что удержавшая в своих руках, но выстроившая этот город. Уже потому ее нельзя сбрасывать со счетов: Кетополис ее плоть и кровь, здесь повсюду отпечатки ее судеб, ее желаний, ее стремлений и страхов. Но плоть, как известно, слаба, а кровь стремится к самозамене, к воспроизводству. Его Величество – правит, но не управляет. Есть и другие – кто стремится именно управлять. Прежде всего – Канцлер, несчастный Монопод. Если Его Величество – все для города, то сам город – все для Канцлера. Больше у него – ничего нет, вся его история – пустота, а он желал бы эту пустоту всецело заполнить. Сделать собой. Одержать… Еще – есть Резник: они пришли в Кетополис вместе, Канцлер и Резник, так об этом говорят. И одному, и другому нужен весь город, весь без остатка, хотя ведут их разные грехи. Резник стремится к предсказуемости так же сильно, как и господин Канцлер, но так же, как и господин Канцлер – ошибается. Есть еще и Подземье: там скрыты многие ответы и там распрямляются многие пружины. Как говорится, что наверху, то и внизу, и это тот нечастый случай, когда дурацкая мудрость имеет хоть какой-то смысл. Однако же все это – факторы предсказуемые, поскольку они хотят быть предсказанными. Как «слушающие». Как киты, в конце концов. Но есть и фактор хаоса. Те, кто свободны. Свободны в той либо в иной мере. Неудачливые поэты и удачливые любовники. Художники и актеры. Их можно предсказать, но вот управлять ими… Когда мои дочери Плетут – они соединяют хаос и гармонию. Старая история: медвежьи жилы, рыбье дыхание, птичья слюна. Это всегда требуется, если на горизонте появляются чудовища. Но правда такова: чудовища освобождаются. Их нельзя связать; их можно победить, но – на время; лучше же всего – их превратить. Всякий пытается делать это по-своему: любить, держаться долга, играть… Ты – рисуешь. И кто скажет после этого, что наша встреча – случайна? Но кто скажет, что ее кто-то подстроил?

– Я все равно не понимаю…

– Я бы хотела кое-что тебе показать. Кое-что, чего не видел почти никто. Возможно, это поможет тебе… понять? увидеть?

Он и не заметил, как она перешла на «ты»: но в этом не было ни панибратства, ни холодного презрения аристократки. Просто констатация.

Хильда встала и в три шага пересекла комнату. Конрад в который раз удивился уверенности, с которой она двигалась здесь, среди занавешенных сетями стен.

Она подошла к столу, выдвинула ящик.