Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
– А помнишь, из чьего рода пошел Нимрод?
– Ну?
– Из рода Хама, сына Ноя. А Ной?
– Потомок Адама, чего ж…
– Ага, потомок. Из колена Каинова. А отец его, Ламех, своего прапрапрадеда Каина и убил, за что был наказан. «Если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха – в семьдесят раз всемеро». За пять лет до потопа его – я посчитал – убили, и убийцам отмстилось в семьдесят раз всемеро – потопом. А проклятье – перешло на сына, Ноя. Его ж потому Господь и не утопил со всеми, чтобы не нарушать своего же слова, понимаешь?
– Ты сомки перебрал. Типа человечество – потомки
– Именно! Потому – искупление. Церковь о том ведь и говорит, ага? А некоторым – как Ионе – пришлось проповедовать и у мертвых. Хама отец – проклял, отрешил от живых и отослал к мертвым. Потомки его – зверолов Нимрод и его дети – построили Ниневию, город мертвых, куда и отправился Иона. А к мертвым можно попасть, только умерев, – вот Иона и садится на корабль, чтобы его бросили в море, на съеденье киту. То есть он не бежал от приказа Бога, а наоборот – слово в слово его выполнил. Кит – зверь – доставил его к вратам Ниневии, города Зверя. Живут там – трое: Левиафан, Зверь вод, Бегемот, Зверь земли, и Зиз, Зверь воздуха.
– Иониты говорят: «Как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи»…
– Именно, именно! Но – не спасает, а несет мертвым слово об избавлении. Да и у нас в соборе дверь в Ад – китовой глоткой изображена!
– Да, Юхан, крепко ж тебя… Словно китов наслушался.
– А ты – не смейся, не смейся! Если все – так, то киты – должны с нами говорить. Мы ведь, пойми, – новая Ниневия, город Зверя, а ведет нас – новый Нимрод, зверолов. А скоро придет Иона, и тогда Господь взглянет на нас, и никто не сумеет бежать его взгляда. Потому я и говорю: мы – воинство света, и пока Шульц об этом помнит – никто нас победить не может. О Диком Ирландце – слыхал?
– Да это ж шняга! Сказки на ночь!
– Салага! Какая шняга, если я под ним год ходил? Базлали, с ним кит заговорил, и после – ни одна пуля его не брала: руконогим – и тем вдесятером пришлось его вязать, чтобы на каторгу отправить. А теперь есть шепот, что – вернулся Ирландец. И – что не просто так он на каторгу попал. Я вот что думаю: может, даже он – новый Иона и есть: съеден Зверем, но вернулся в Ниневию. Станет при Шульце – тогда-то мы и прижмем и узкоглазых, и руконогих.
– Хватит трепаться, – кто-то новый, голосом густым, словно масло. – А то Блотт сейчас устроит вам Царство Зверя! Наша-то зверушка как там?
– Вроде спит…
– А проверить? И, Юхан, мой тебе совет: об Ирландце сегодня лучше помолчать. Если, конечно, хочешь говорить завтра.
Голоса раздавались давно, но Конраду казалось, что звучат они – в одном из его видений, где странные многорукие тени заплетали пространство непроходимой сетью. Голоса, образы, звуки мелькали, истончаясь, уходя… Потом он очнулся совсем и понял, что лежит, связанный, на матрасе, набитом морской травой, – пахло йодом и гнилью.
Было темно.
Конрад попытался пошевелиться и застонал: голову пробило огненной спицей.
Голоса тотчас прервались, скрипнула половица, распахнулась дверь. По глазам – как плетью – хлестнуло. Пыль клубилась на свету, словно острова в небе.
– А говоришь – спит… Давай-ка сюда эту кроху.
Конрада подхватили под руки, вздернули…
– Руки, – начал он и закашлялся сухим горлом. Сглотнул слюну. – Руки развяжите.
– Если будешь тихо сидеть, – сказал тот, третий.
Конрад кивнул.
Смотреть все еще было больно, и он сидел, зажмурившись – второй раз за день. Богатый он, этот день, получился на приключения такого вот рода. Угадывалось, что комната – небольшая и узкая. Еще угадывалось людское скопление где-то за стенами – после «сомки», как рассказывали, случалась такая чувствительность. Иногда к цвету, иногда к запаху. А иногда – так вот, к тому, чего нет сейчас перед глазами. Причем у Конрада сейчас она была, казалось, глубже и больше, чем просто ощущение присутствия людей за стенами: словно бы все чувства убыстрились в несколько раз. По мельчайшим движениям лица можно было, наверное, угадать, о чем человек думает.
А может – так только казалось после «сомки».
– Поговорим? – высокий, не грузный – обрюзгший мужичонка в дурацкой круглой шапочке на макушке сидел, развалясь и закинув локоть за спинку стула.
В комнате были еще двое: бритый, крепко сбитый негр на корточках под стеной и бледный невзрачный человечек с плешью на полголовы. Оба – молчали.
– Поговорим, – согласился Конрад.
– Кто тебя навел?
– Навел?
– Только не надо мне всухую дрочить, ладно? Взяли за жабры – пускай пузыри. Или показать, что осталось от Сухого Лэна?
Комната вдруг закачалась: будто два совмещенных пространства, и за подложкой мира снова зашевелились тени. Только теперь они еще и шептали.
– Ты ж – вроде художник? Тогда придется тебя, если будешь молчать, к тухлому делу приставить. – Губы обрюзгшего вдруг побелели и задергались. – Кто навел, сука?
Шепот вдруг сложился в картинку, и Конрад, не задумываясь, отдался на милость судьбе.
– Янис Глотка на Стаббовых причалах. С ним – резники в доле.
– Вивисектор? Корми камбале – он с нами работает.
– Нет, не Вивисектор. Карманные какие-то резники, но – ушлые. С Хильдой за картинки заелись, и Янис на меня вышел.
– А твой интерес?
– Контракт с «Гермесом» – такая контора, печатает романы. Найду Фокса – я в доле.
– Фокса?
– Того, кто у подземных рисует. Договор был – вызнать место и спустить псов. Но сначала – вызнать место.
– А сиамцы?
– У них – свой интерес. Лишний раз Гибкому Шульцу воткнуть, да и с подземными какая-то завязка.
– Облава будет?
– Возможно. Обговаривалось. После полуночи. От полиции – некий Мейер: хват крепкий. Куда пойдет – не знаю, но люди – готовы.
– Свистишь ведь, сучонок.
– А ты проверь, проверь.
Что я делаю? – вопил первый, привычный Конрад, Конрад-рисовальщик. Что я делаю? Они ведь – на ремни меня порежут. Или – и того хуже. Я ведь и в покере блефовать толком не умею! Второй Конрад только щерил зубы и не говорил ничего. Наверное, ничего и не надо было говорить.
– Смелый, значит? Хм… Ладно, убедил, покажем тебе наших копировальщиков – все равно работать им осталось… Закрывается лавочка, – хохотнул, увидев выражение Конрадова лица. Махнул бледному мужичонке: – Юхан, ноги ему развяжи.