КГБ в Англии
Шрифт:
Крешин предупредил Берджеса об осторожности в обращении с документами, однако на следующее утро при возвращении папки, которая была тщательно обвязана шпагатом, тот ее снова уронил. «Но хорошо, что в уборной никого не было и пол был чистый», — завершил свое тревожное послание Крешин.
Опасность исходила не только из небрежности Берджеса, но и из его прошлых оперативных грехов. В ноябре 1944 года он сообщил Крешину, что Горонви Рис рассказал ему о предложении Дэвида Футмана перейти на работу в 1-й отдел СИС. В этой связи Берджес вновь поделился своей тревогой по поводу того, что Рис может проболтаться о его контакте с советской разведкой. Вместе с Крешиным они разработали легенду на тот случай, если такое действительно произойдет. Берджес должен будет сказать, что привлекал Риса по заданию организации ГРЕНАДЕРА (начальника диверсионно-разведывательной школы Грэнда, у которого Берджес работал в 1940 году. — О.
Большое количество документальной информации, доставлявшейся Берджесом, создавало дополнительные возможности для проверки если не его самого — в надежности членов «Кембриджской группы» Центр уже не сомневался, — то его безопасности и доверия к нему со стороны контрразведки. Так, еще 30 мая 1944 года Берджес, тогда еще совмещавший (с 5 мая по 3 июня) работу в МИД с работой на Би-би-си, получил приказ Министерства экономической войны № 271 от 18.04.44 о реорганизации МЭВ и передаче отдела экономической разведки в Форин Офис. В августе 1944 года Берджес передал Шифртелеграмму английского представителя при французском Комитете национального освобождения в Алжире Дафф-Купера Антони Идену и ответ Идена Куперу. В своем 6-страничном послании, датированном 30 мая 1945 года, Купер советовал создать сильную Польшу в противовес СССР, а также блок западных государств в противовес советскому блоку. Иден ответил ему 25 июля в том смысле, что послевоенная политика Англии должна основываться на сотрудничестве с Советским Союзом. Идентичные документы были получены советской разведкой по другим каналам. В дальнейшем такие случаи представлялись неоднократно, и, как показала практика, были вовсе не лишними, так как МИ-5 активно разрабатывала неблагонадежных, по ее мнению, сотрудников британского Форин Офиса.
С переходом Берджеса в Форин Офис английская контрразведка не прекратила с ним агентурных отношений, и он по-прежнему считался ее агентом и имел, в свою очередь, на связи агента МИ-5 ШВЕЙЦАРЦА. Напротив, его переход на новую работу был немедленно использован ею в своих целях. 15 мая 1944 года он получил письмо от Кембалла Джонстона, с указанным на конверте обратным адресом: Оксфорд, главный почтамт, пя 550, в котором тот просил своего агента разузнать все, что можно, о сотруднике МИД Аштон-Гваткине, который связан с австрийцем Антоном Боном. «Аштон ведет далеко не ангельскую деятельность в МИД», — оправдывал свой интерес к нему Джонстон. Хотя задание МИ-5 свидетельствовало о ее доверии к Берджесу, оно вместе с тем не могло не навести на мысль о том, что в положении Аштона-Гваткина в один прекрасный день мог оказаться и сам Берджес.
Послевоенные всеобщие парламентские выборы принесли победу лейбористской партии и открыли новые перспективы разведывательной деятельности Берджеса. На встрече 11 августа 1945 года он сообщил, что в результате прихода лейбористов к власти его знакомые получили правительственные посты: Гектор Макнил — заместителя министра иностранных дел, а Джон Стрэчи — министра авиации (позднее стал министром продовольствия). Берджес начал активно развивать свои отношения с Макнилом, но о результатах его усилий резидентуре стало известно только через много месяцев, так как произошли события, которые заставили законсервировать агентурную сеть лондонской резидентуры.
На встречу 20 сентября 1945 года Берджес пришел в возбужденном состоянии и сказал, что должен передать Крешину «исключительно важный пакет» от Филби и что тот просит о встрече на следующий день. Берджес также сообщил, что по соображениям безопасности он не принес никаких документов. На вопрос Крешина, как Филби передал пакет Берджесу, последний ответил, что он в тот день дежурил и поэтому Филби позвонил ему на работу и пригласил в паб. В пабе он спросил, когда у Берджеса встреча С МАКСОМ (под этим именем Крешин был известен кембриджцам) и, узнав, что в тот же вечер, просил передать пакет и просьбу организовать встречу на следующий день. Крешин понимал, что, если Филби не стал дожидаться очередной, по графику, встречи, то сведения должны быть действительно срочными и важными. Берджес, видимо, тоже это чувствовал, возможно даже, что Филби как-то намекнул ему о необходимости быть более осторожным, иначе он не преминул бы в день дежурства вынести всю доступную ему переписку Форин Офиса. Однако о содержании пакета или информации, которой располагал Филби, он ничего не знал, да тот и не сказал бы ему ничего конкретного, зная его неуравновешенный характер. В пакете было сообщение Филби о намерении сотрудника советской разведки Константина Волкова, работавшего в Турции, перейти на сторону англичан. Волков уже установил первичный контакт с англичанами и в обмен на предоставление ему и
На основании сообщения Филби Москва приняла меры к тому, чтобы предотвратить измену Волкова. Он был своевременно вывезен из Турции. Об этом подробно пишет Ким Филби в своей книге «Моя тайная война». Однако переданные им англичанам наводки могли стать основанием для расследования и поиска советских источников. В соответствии с установленной в таких случаях процедурой все оперативные связи лондонской резидентуры были заморожены. В оставшиеся месяцы 1945-го и весь 1946 год личных встреч с Берджесом не проводилось. Контакт осуществлялся изредка через Бланта и Филби. Первый работал в таком месте, что им вряд ли могла заинтересоваться контрразведка, а второй был в курсе ее мероприятий против советской разведки в Англии и потому мог лучше обезопасить себя. Причиной столь длительной консервации ценных агентов было резкое ухудшение условий оперативной работы: усиленное наружное наблюдение за советскими гражданами и проверка английской контрразведкой государственных служащих Уайтхолла по наводкам, полученным ей от Волкова и предателя Гузенко, шифровальщика ГРУ, перебежавшего на другую сторону в Канаде примерно в это же время. Наличие в такой ситуации источника в МИ-6 было бесценным, так как позволяло резидентуре контролировать развитие событий. Так, 17 января 1946 года Крешин сообщал из Лондона, что, «по мнению СТЕНЛИ (Филби), ситуация пока не совсем благоприятная, и связь с ХИКСОМ (Берджесом. — О.Ц.) лучше пока не устанавливать». Такую же точку зрения он высказал и в отношении регулярного контакта с Блантом. В октябре 1946 года Центр на основании сообщений Филби дал указание «прекратить на время связь с атлетами (агентами. — О.Ц.) вовсе» и согласовать с ними условия возобновления контакта в будущем.
Тем не менее даже те редкие встречи, которые проводились с Филби и Блантом, позволяли резидентуре быть в курсе дел «Кембриджской группы» и получать от нее информацию. Так, в мае 1946 года Блант передал через Филби записку, в которой сообщал, что в Лондон приезжал бывший агент советской разведки Майкл Стрейт, что он по-прежнему «в принципе остался нашим человеком», хотя во взглядах расходится с политикой компартий, особенно с политикой Компартии США. На встречах 16 сентября и 9 декабря 1946 года Блант передал полученные им от своих бывших коллег сведения о реорганизации МИ-5, информацию РАНЬ-ФА (Лео Лонг) о разведывательном управлении английской Контрольной комиссии по Германии, Филби — о подходе английского агента Мерика к офицеру Советской Армии Ю. и о своем предстоящем (10–11 января 1947 года) отъезде на новое место работы в Турцию, Берджеса — о политике Форин Офиса в отношении Советского Союза и переходе с 1 января 1947 года на новую должность — личного помощника заместителя министра иностранных дел Гектора Макнила.
В записке, переданной 9 декабря 1946 года через Бланта, Берджес подробно описывал свою новую работу. Ссылаясь на беседу с Макнилом, он сообщал, что в его обязанности будет входить участие в разработке политики Форин Офиса, для чего ему предстоит изучать дипломатические документы, шире контактировать с аппаратом министерства, встречаться с английскими и зарубежными политическими деятелями. Берджес полагал, что он получит доступ к документам, в которых формулируется внешняя политика Великобритании. И он не ошибался.
Свидетельством того, что Берджес перешел в категорию ценнейших агентов, является резолюция на русском переводе его записки, сделанном лично Крешиным. Начальник Первого главного управления МГБ СССР генерал-лейтенант П. Федотов начертал синим карандашом: «Лично. Тов. Отрощенко. Подготовьте краткое сообщение (от руки) на имя министра. 9.1.47». Отрощенко, в свою очередь, передал документ на исполнение лично Горскому. Круг лиц, посвященных в дело Берджеса, ограничивался, таким образом, 4–5 офицерами и, как следовало из резолюции начальника разведки, машинистки исключались.
Берджес, для которого работа в советской разведке, как это отмечал еще Арнольд Дейч, была единственной страстью и смыслом всей его жизни, тяжело переживал столь длительный перерыв в связи, о чем говорил Блант на редких встречах с Крешиным. Особенно когда ему стала доступна вся самая ценная информация. Поэтому он очень обрадовался, когда обстановка в Англии начала разряжаться. В записке от 6 января 1947 года он писал: «Дорогой МАКС! От ФРЕДА я узнал прекрасную новость, что имеется определенная возможность вскоре восстановить контакт». ФРЕДОМ был Блант в общении между членами «Кембриджской группы» и Крешиным. Точно так же Берджес называл себя ДЖИМ.